Наши за границей. Под южными небесами

Они поднялись со скамейки и пошли по Плажу. Глафира Семеновна успокоилась и спрашивала Потрашова:

– Где бы нам, доктор, начать завтра утром брать теплые ванны?

– Да вот… – и доктор указал на двухэтажное строение, приютившееся внизу, под самой набережной около воды. – Только зачем вам брать теплые? Возьмите тепловатые.

– Будто это не все равно? – спросил Николай Иванович.

– Тепловатые прохладнее теплых. Здесь градусники децимальной системы – ну, возьмите двадцать шесть градусов, двадцать пять.

– Тут мужские и женские ванны? – спросила Глафира Семеновна.

– Здесь пол вообще не разделяется. Вы видите, и в открытом-то море купаются мужчины и женщины вместе.

– Нужно вперед записаться или можно и так?

– Прямо приходите и закажите себе ванны. Вам отведут один кабинет, а мужу вашему другой. Ванна стоит франк и двадцать пять сантимов. Впрочем, в верхнем этаже, кажется, обстановка получше и стоит полтора франка.

– Вот в полтора франка и пойдем.

– Там есть консультация врача, и стоит это два франка, но зачем вам консультация? Да и врач-то этот, кажется, сомнительный.

– Ну что тут! Поконсультируемся. Важная вещь – два франка! Два франка я, два франка она – четыре франка! Уж приехали на морские купанья, так надо все испытать. Пускай наживаются.

Часы показывали еще только около трех. На Плаже не было особенного многолюдия. Только ребятишки усеивали своими пестрыми костюмами песок у воды и делали берег похожим на цветник. Пестроту прибавляли няньки и мамки-кормилицы, одетые в национальные костюмы разных департаментов Франции и обвешенные яркими разноцветными лентами. Был морской прилив, песчаная полоса берега у воды сузилась, а потому детские толпы были теперь теснее, чем утром. Слепые певцы надсажались, распевая арии и аккомпанируя себе на мандолинах. Был и скрипач, выводивший смычком убийственные ноты, был даже кларнетист. Сидели и так слепые нищие, сидели на стульях и побрякивали раковинами с положенными в них медными монетами, приглашая гуляющих к пожертвованию. У некоторых слепых на груди были прикреплены докторские свидетельства в рамках, объясняющие, что сбирающий подаяние действительно слеп, и даже объясняющие, вследствие каких причин он ослеп. Одни слепые нищие были с провожатыми женщинами или мальчиками, у других были собаки, пуделя, привязанные к ножкам стульев. Бросалось в глаза, что все эти нищие были прилично и даже франтовато одеты.

– Сколько слепых-то! – вырвалось у Глафиры Семеновны, и она сунула одному из них полфранка.

– И хорошо здесь собирают, – отвечал доктор. – В особенности щедро им русские подают. Здешние нищие откровенны. Я разговаривал с ними, и они говорят, что времени лучшего, как русский сезон, для них нет. Вы вот будете в воскресенье в русской церкви у обедни, так посмотрите, сколько там на паперти нищих стоит! Я пришел в первый раз туда и подумал, что я на русское кладбище попал. Да вот вам мальчик при этом слепом старике. Я думал, что он старику внуком приходится и, разговаривая с мальчиком, назвал старика его дедушкой – гран-пер. Мальчик улыбнулся и отвечал мне: «Нет, он мне не дедушка, он мой хозяин, а я его доместик – слуга». Ах, так ты и жалованье получаешь? – спросил я его шутя. «Да, он мне платит франк в день и дает мне два завтрака и обед». И мальчик сказал мне правду. А вот и еще сорт нищенства, – указал доктор на проходящего старика. – Продавец.

Старик нес ящичек, перекинутый на ремне через шею. В ящике лежало несколько карандашей, шпильки, две пачки конвертов и почтовая бумага.

– Да ведь и у нас есть такие нищие, – заметил Николай Иванович.

– Нет-с… Посмотрите ему на спину.

На спине старика висела дощечка, и на дощечке крупными буквами было написано: «Grand-p?re Isidor Court, nе ? 1804».

– «Дедушка Сидор Кур, родился в тысяча восемьсот четвертом году», – перевел доктор и спросил супругов: – Есть у нас на Руси что-нибудь подобное?

XVIII

Перед обедом, в пятом часу, Плаж стал оживляться. Показались дамы, утренние купальщицы, значительно уж подпудренные и подкрашенные и в сопровождении маленьких собачонок. И каких-каких собак тут только не было! Мохнатые и гладкие, с обрезанными ушами и с стоячими ушами, с хвостом, стоящим палкой кверху, голым и с кисточкой на конце, и с хвостом пушистым, опущенным книзу, как у барана. Все собаки исключительно были маленькие, ни к какой известной породе не принадлежали и отличались только своим курьезным видом, показывающим, что они побывали в руках парикмахера, который и придал им этот вид. Некоторые собаки были в попонках, хотя вовсе не было холодно, некоторые с бубенчиками на ожерелках, а одна черненькая так даже в белом кружевном воротничке. Глафира Семеновна увидала ее и рассмеялась.

– Смотрите, смотрите, какая франтиха идет! Даже в гипюровых кружевах… – сказала она.

– Здесь собаки ценятся не по породе, а по их безобразию, – заметил доктор. – Курьезными собаками часто обращают на себя внимание и нарочно для этой цели водят их с собой…

– Полноте.

– Уверяю вас. Здесь прогуливалась дней пять-шесть тому назад одна парижская дама «из легких», нарочно приезжавшая сюда в Биарриц.

– А разве есть здесь такие? – быстро спросил Николай Иванович.

– И сколько! – отвечал доктор. – Да вот, если вы сегодня вечером будете в казино, так увидите их. Они являются туда часов в одиннадцать, и там у них происходит что-то вроде биржи. Так вот эта дама… Она теперь, кажется, уехала обратно в Париж… Так вот эта дама гуляла здесь по Плажу с беленькой собачкой, у которой ушки, мордочка, передние лапы и хвост были окрашены в розовый цвет. Хозяйка, одеваясь на прогулку, сама притиралась кармином и тем же кармином мазала и собачонку. Даму эту так и звали: «мамзель с розовой собачкой». Цель была достигнута. По курьезной собачонке ее знали все. Потом…

– Позвольте… – остановила доктора Глафира Семеновна. – Вы говорите, что эти дамы устроили биржу в казино. А один наш русский знакомый часа два тому назад рассказывал, что в казино собирается только цвет здешней аристократии.

– Да, но эта аристократия дольше одиннадцати часов там не остается, а с одиннадцати начинаются свободные нравы. Ну, да вы вечером увидите. А! Вот и мой патрон вылез из своей берлоги на Плаж… – сказал доктор.

– Московский фабрикант? – спросили супруги Ивановы.

– Да-да… Максим Дорофеич Плеткин. Вот и его два прихлебателя с ним: один в качестве шута, а другой в качестве льстеца. Шута и льстеца с собой на свой счет привез. «Не могу, говорит, быть в одиночестве, нужна компания».

Показалась колоссального роста жирная фигура в горохового цвета пальто нараспашку и в московского образца картузе с белым чехлом. Фигура шагала ногами как поленьями, опираясь на палку, и колыхала животом. Широкое красное лицо фигуры, обрамленное жиденькой полуседой бородкой, улыбалось во всю ширину. Справа его шел черноусый, с помятым лицом пожилой мужчина в кургузом сером пиджаке и малиновом галстуке и что-то нашептывал; слева шагал толстенький, коротенький, тоже уже не первой молодости человек на кривых ножках, с маленькими бачками на прыщавом лице. Он был в испанской фуражке, и на плечах его была накинута бурая, сильно потертая пальто-крылатка, по которой за границей всегда узнают русских. Коротенький человек тоже шевелил губами, что-то рассказывая.

– Который же льстец и который шут? – поинтересовался Николай Иванович.

– Шут в крылатке. Это актер, провинциальный комик, – отвечал доктор. – А на обязанности усача лежит только славить патрона. Вез наш Максим Дорофеич сюда в Биарриц и одну из своих дам сердца, но по дороге поссорился с ней и из Смоленска прогнал ее обратно в Москву.

Плеткин и его компания поравнялись с супругами и доктором.

– Прогуливаетесь? – встретил Плеткина доктор вопросом. – Ну, вот это и хорошо. А то сидеть и киснуть у себя дома вам просто на погибель. Дышите скорей морским-то воздухом, дышите, да уж не присаживайтесь на стулья-то, а гуляйте.

– Ладно, – проговорил Плеткин с одышкой и махнул ему рукой.

– Максим Дорофеич сейчас обыграл меня на круглом бильярде в кафе, – сообщил доктору льстец.

– Нарочно поддался, так как же не обыграть, – пробормотал Плеткин и отдулся.

– Нет, ведь на круглом бильярде я не мастак играть, – оправдывался льстец.

– И бильярд хорошо для моциона, – сказал доктор. – Но морской воздух куда лучше. Двигайтесь, двигайтесь. Хорошенько двигайтесь теперь.

– Сейчас шар полетит. Максим Дорофеич заказал итальянцу воздушный шар пустить, – сообщил доктору шут.

– Ну что ж, посмотрим и мы на шар. Не стойте, не стойте на одном месте. Двигайтесь. Господа, не давайте садиться Максиму Дорофеичу, – обратился доктор к шуту и льстецу и кивнул Плеткину, прибавив: – А я к вам сейчас вернусь.

Плеткин и его спутники зашагали.

– Какой это такой шар он заказал? – спросил доктора Николай Иванович.

– Большой бумажный шар, наполняемый гретым воздухом. Тут на Плаже каждый день перед обедом появляется бродячий итальянец-фокусник. Он и фокусы ручные желающим показывает, он и шары пускает. Чтобы пустить шар, он берет пять франков. Иногда эти пять франков подносят итальянцу гуляющие по Плажу вскладчину, а иногда этот шар заказывает кто-нибудь один из щедрых. Вот сегодня наш Плеткин и заказал шар, – пояснил доктор и стал откланиваться супругам Ивановым, чтобы идти к Плеткину. – Надеюсь, вечером встретимся в казино? – спросил он.

– Да уж надо, надо побывать, – отвечал Николай Иванович. – Посмотрим, что за казино такой.

– Интересного мало, кто в баккара не играет, но все бывают.

Доктор поклонился, и супруги Ивановы расстались с ним.