Странствующая труппа

– Вот видишь, и любители есть! – подхватила жена Котомцева. – Суслов-то лучше тебя. Он все узнал.

– Да как же не узнать-то! Я сейчас с одним любителем в трактире водку пил. Здешний нотариус. Он даже просил меня, не будет ли ему какой-нибудь рольки, ежели мы спектакли ставить начнем.

– Видишь, видишь. А ты говоришь, что нет любителей. Чем бы вот у головы водку пить, ты бы лучше в трактире ознакомился со здешними жителями, – заговорила жена Котомцева.

– Ах ты, господи! – воздел руки кверху Котомцев. – Да не с тобой ли мы вместе решили, что надо прежде всего к голове идти с визитом!

– Тут, оказывается, и любительница есть. Самая ярая любительница. Жена лесничего, – рассказывал Суслов. – Она-то на Пасхе и устраивала спектакль. Поет даже… С голосом… Отличный рояль у ней есть, фисгармоника есть. Муж ее, лесничий, – скрипач. Это мне все рассказывали нотариус и тот купец, у которого я два с четвертью на биллиарде выиграл.

– Ну, скажите на милость, а Анатолий вернулся от головы и рассказывает мне, что здесь нет любителей! – всплескивала руками Котомцева.

– Все есть. Пианист даже есть, который может играть в антрактах спектакля. Он здесь часовых дел мастер и настройщик, а также и на вечеринки играть танцы ходит со своим пианино…

– Поезжай сейчас, Анатолий, с Сусловым, и осмотрите мыловаренный завод.

– Душечка, ведь мыловаренный завод за городом… В нем хорошо летом играть. Суслов ставил там живые картины тоже летом, жена лесничего давала спектакль на Пасхе, стало быть, весной, но кого понесет в спектакль за город глубокой осенью или зимой! – говорил Котомцев.

– Однако надо же где-нибудь играть, ежели другого места нет.

– А может быть, полицейский надзиратель выхлопочет нам у головы залу в ратуше. Тогда мы возьмем декорации из мыловаренного завода и будем играть в ратуше. По-моему, уж ежели ехать сейчас, то ехать знакомиться с лесничихой и с ней переговорить о спектаклях. Едем, Суслов!

– Позволь… Как же я поеду к лесничихе, ежели у меня других брюк, кроме этих, нет, – отвечал Суслов.

– Да у тебя брюки вовсе не так плохи.

– Ну, все-таки… У меня, видишь, есть брюки черные под фрак, я их купил у Десятникова, но они мне длинны, и их надо обрезать… А эти…

– Брось… Ей-ей, можно и в этих брюках…

– Однако вот ты во фраке… Приличным манером…

– Я сейчас к властям ходил с визитом. Полно тебе… Пойдем.

– Сними фрак и оденься в пиджак, тогда я пойду…

– Ах, какой несносный человек! Ну хорошо.

Котомцев отправился за занавеску переодеваться.

II

Спросив в трактире, где живет лесничий, Котомцев и Суслов отправились к нему на квартиру. Лесничий жил совсем на краю посада в не замощенной еще улице, в собственном небольшом, вновь отстроенном деревянном домике с мезонином. Окрашенный в желтую краску с зелеными ставнями, домик глядел опрятно и приветливо. Около него вместо тротуара были сделаны новые деревянные мостки. Впрочем, дабы дойти до дома лесничего, Котомцеву и Суслову пришлось шагать по изумительной грязи. Стояла осень. Был октябрь на дворе. Вскоре они остановились перед подъездом, выходящим на улицу, на медной дверной доске которого была выгравирована надпись: «Вадим Семенович Гусин», и позвонились в колокольчик. Им отворила горничная.

– Дома барин? – спросил Котомцев.

– Нет, они в отъезде.

– А барыня?

– Барыня-то дома… – протянула горничная, подозрительно осматривая потертые пальто посетителей, и спросила: – А как об вас сказать? Кто вы такие?

– А вот передайте ей наши карточки, – сказал Котомцев и полез в карман. – Давай твою карточку, – отнесся он к Суслову.

– Откуда? У меня карточек никогда и не бывало.

Горничная взяла карточку, на которой под короной было написано: «Артист Анатолий Евграфович Котомцев», и захлопнула дверь перед самым носом посетителей. Через минуту она снова появилась в открытой двери и уж другим тоном заговорила:

– Пожалуйте, пожалуйте. Барыня очень просит.

Котомцев и Суслов вошли в светленькую прихожую с ясеневой вешалкой, ясеневым диваном и ясеневым столиком, поставленным перед зеркалом в ясеневой раме. Горничная сняла с них пальто. Котомцев взглянулся в зеркало, взбил прическу и, крякнув, перешел в гостиную с множеством филейного вязанья на мягкой мебели. Лампы были под шелковыми абажурами, украшенными кружевами. Стоял кабинетный рояль, поодаль от него – гармони-флейта, на рояле лежала скрипка. В гостиной никого не было, но вскоре в нее вышла лесничиха, закутанная в оренбургский пуховый платок и с сильными следами пудры на лице. Очевидно, ее застали врасплох, и наскоро накинутый на плечи платок скрывал некоторые неисправности туалета. Это была маленькая, кругленькая женщина лет за тридцать, блондинка с кудерьками на лбу и не лишенная пикантности.

– Артист Анатолий Евграфов Котомцев, – отрекомендовался Котомцев. – А это мой товарищ по сцене, Суслов.

– Крещен Ексакустодианом, но для удобства прошу звать просто Егором Васильичем. На Ексакусто… тьфу! На это имя я больше даже и не откликаюсь, – вставил свое слово Суслов.

– Очень приятно, господа, очень приятно… Прошу покорно садиться, – заговорила хозяйка и, усадив гостей, и сама уселась на маленький диванчик, уютно прислонившись к спинке его. – Неужели вы приехали давать спектакли в нашем захолустном Гусятникове?

– Вообразите, да… – отвечал Котомцев. – Буду говорить прямо, по душе… – начал он.

– Ты уж, Котомцев, не утаивая ни единого слова, не щадя ни родства, ни дружбы, по чистой совести и правде… – перебил его Суслов и захихикал.

– Молчи… Буду перед вами говорить откровенно… – продолжал Котомцев. – Вы женщина образованная, а потому поймете меня. Ваше имя, отчество позвольте узнать?

– Ольга Сергеевна, – дала ответ хозяйка.

– Мы захудалые актеры, Ольга Сергеевна. Долго ждали ангажемента на зимний сезон, да так и не дождались. Не потому не дождались, чтобы уж хуже других были, а просто оттого, что нашего брата актера очень уж много развелось на святой Руси. Каждый выгнанный гимназист – актер, каждая сбежавшая от мужа жена – актриса. Некуда деться – в актеры. Так мы актеры, не получившие ангажемента. А между тем пить-есть надо. Вот мы и составили сосьетэ, артистическое товарищество, заложились, собрали последние крохи и поехали играть по маленьким городам и городишкам. Ехать в большие города – там везде антрепренеры и большие труппы, так мы по маленьким городкам, где нет постоянных театров. Да ведь и товарищество наше маленькое и даже, можно сказать, самое мизерное. Я, жена, моя свояченица, резонер и благородный отец Днепровский, его супруга – комическая старуха, гранд-дам Безымянцева с супругом на народные роли и роли лакеев и вот комик Суслов, – кивнул Котомцев на товарища.

– Холост. Без супруги. Никогда не был женат и, по всем вероятиям, не буду… – привстал тот и комически поклонился хозяйке.

– Сиди. Не дурачься. Я говорю серьезно, – остановил Суслова Котомцев и продолжал: – В ваше Гусятниково наше сосьетэ делает первый визит и на первых порах терпит неудачу. Оказывается, театра здесь нет. Как распорядитель товарищества, еду с визитом к голове просить под спектакли залу в ратуше – и встречаю невежество: стесняется предоставить нам залу, опасаясь, что Бог его накажет. Полиция на нас смотрит косо. Случайно узнаю, что есть здесь в посаде просвещенные друзья искусства, актеры-любители, то есть вы и ваш супруг, – и вот я у ваших ног.

Котомцев выпрямился во весь рост, заложил руку за борт пиджака и поклонился.

– Примите под свое покровительство, протяните руку товарищам по искусству и своим влиянием и участием в спектаклях помогите голодающим артистам, – сказал он и прибавил: – Говорю прямо – голодающим, ибо, если мы не поставим здесь спектаклей, не возьмем хоть каких-нибудь сборов, нам не только не выехать куда-нибудь отсюда, но и пить-есть будет не на что.

– С удовольствием, с удовольствием… – заговорила лесничиха, вся вспыхнув и протягивая руку Котомцеву. – Мы с мужем сделаем все, что возможно. Ах, как жалко, что его нет дома и он в отъезде! Но он дня через два вернется. Должна вам сказать, что я большая любительница играть. Я воспитывалась в Петербурге и много, много играла на любительских сценах, но вышла замуж, и судьба забросила меня в здешнее захолустье. Впрочем, и здесь время от времени мы даем спектакли. На Пасхе я давала спектакль, в прошлом году на святках…

– Прошу и у нас принять братское участие, – перебил ее Котомцев. – Но прежде всего залу, залу для сцены! Потом декорации…

– Непременно, непременно… У нас есть даже небольшой кружок любителей… Нотариус, мой муж, дочь нашего дьякона, учитель, учительница. Вот их можно на маленькие роли. Учитель очень хорошо суфлирует.

– Учитель суфлирует? Ольга Сергеевна! Вы меня оживляете! – воскликнул Котомцев. – А мы приехали сюда без суфлера. Суфлер у нас был, хотел ехать с нами, но перед самым отъездом с ним сделалась белая горячка от пьянства, и мы отправили его в больницу. Но зало, зало… Прежде всего зало.

– Зало будет. Голова не смеет не дать. Мы на него насядем, – отвечала хозяйка. – Тут есть и некоторые полированные купцы-лесники из бывалых в столицах… И они насядут на голову. Но я не понимаю, зачем вам залу в ратуше брать? Здесь мы играем в старом здании мыловаренного завода. Там и сцена есть. Мы там четыре раза играли.

– Вот видишь, видишь!.. – воскликнул Суслов.

– Да… Но ведь это, говорят, за городом… – сказал Котомцев.