Наши за границей. Где апельсины зреют

Старик-хозяин, видя такие переговоры насчет чаю и замечая неудовольствие на лице постояльцев, вообразил, что Глафира Семеновна, может быть, больна, хочет лечиться чаем, как вообще им только лечатся французы, и спросил:

– Etes-vous malade, madame? Alors…

– Как малад? Коман малад? Здорова, даже очень здорова. Я есть хочу. Же ве буар е манже. Нельзя дю тэ, так апорте муа дю пян, дю бер е де вьянд фруа. Же деманд фруа. Ля кюзин е ферме, так апорте муа фруа. Ля вьянд фруа…

– C’est impossible, madame. А prеsent nous n’avons point de viande.

– Как? И де вьянд фруа нет? Какой же после этого у вас готель пур вояжер, ежели даже холодного мяса нет! Ну, ля вьянд нельзя, так фромаж. Фромаж и пян блан.

– Seulement jusqu’а neuf heures, madame, mais ? prеsent il est plus de onze heures, madame[206 - – Вы больны, мадам? Тогда… – Как больна? Почему больна?.. Я хочу пить и есть. Нельзя чаю, так принесите мне хлеба с маслом и холодным мясом. Я прошу холодное. Кухня закрыта, так принесите мне холодное. Мясо холодное… – Это невозможно, мадам. Сейчас у нас совсем нет мяса… – Как? И холодное мясо нет?.. Ну мясо нельзя, так сыр. Сыр и белый хлеб. – Только до девяти часов, мадам, но сейчас больше одиннадцати, мадам…], – развел руками старик-хозяин.

– Только до девяти часов, видите ли, можно что-нибудь съестное получить, – опять взглянула Глафира Семеновна на мужа. – Ну гостиница!

– Просто шамбр-гарни здесь, – отвечал Николай Иванович и прибавил: – Спроси бутылочку красного-то вина. Красное вино наверное уж есть. Ежели и кухня заперта, так ведь его ни варить, ни жарить.

– Понимаешь ты, я уже спрашивала холодного мяса и сыру – и то нет.

– А красное вино наверное есть. Французы его походя трескают. Вен руж, монсье… Апорте вен руж, можно? – обратился Николай Иванович к хозяину.

Тот пожал плечами и отвечал:

– Oui, monsieur. Je vous procurerai…[207 - Да, месье. Я вам обеспечу…]

– Видишь, видишь! Красное вино есть же!

– Но ведь это только пойло. А я есть хочу. Понимаешь ты – есть! – раздраженно сказала Глафира Семеновна.

– Ну так булки спроси, ежели ничего нет. Красное вино с булочкой отлично.

– Же ве манже, монсье, – опять обратилась к хозяину Глафира Семеновна. – Ну ле вен руж. Бьен. И апорте муа хоть дю пян блян. Же ве супе.

– Oh! que c’est dommage, que nous n’avons rien pour vous donner a manger, madame, – отвечал хозяин, покачав головой. – Mais du vin et du pain je vous apporterai tout de suite. Une bouteille?[208 - – Я хочу есть, месье… Ну, красное вино. Хорошо. И принесите мне хоть белого хлеба. – О, как жаль, что у нас ничего нет дать вам покушать, мадам… Но вина и хлеба я вам сейчас принесу. Одну бутылку?] – осведомился он.

– Де… де… де! – закричал Николай Иванович, поняв, что спрашивает хозяин, и показал ему два пальца, прибавив: – Де бутель!

– Нон, нон. Эн… Селеман эн[209 - Нет, нет. Одну… Только одну.], – подхватила Глафира Семеновна и строго сказала мужу: – Не дам я тебе напиваться!

Хозяин недоумевал.

– Une bouteille ou deux?[210 - Одну бутылку или две?] – спрашивал он.

– Эн, эн… – показала один палец Глафира Семеновна.

Хозяин удалился и через минут десять принес на подносе бутылку красного вина, два стакана, большой кусок хлеба, кусочек масла и полдюжины персиков, прибавив:

– Voil?, madame, c’est tout ce que nous avons ? prеsent. Bonne nuit, madame[211 - Вот все, мадам, что у нас нашлось. Доброй ночи, мадам.], – раскланялся он и исчез.

Глафира Семеновна принялась намазывать маслом почерствелый уже с утра хлеб и с горестью воскликнула:

– И это в Париже должна я так ужинать, в городе, который славится всякой едой, откуда к нам в Россию разные знаменитые повара едут. Ну смотрите: черствый хлеб, какое-то горькое масло, помятые персики.

– Должно быть, здесь, в Париже не ужинают, что ли, – ответил Николай Иванович. – Ведь и у нас есть такие города. Про калужан вон говорят, что калужане тоже не ужинают, а поедят да так и спят.

– Глупые и пьяные остроты. Молчите!

– Да что ты сердишься-то, Глаша! Красненькое винцо есть, хлеб есть – ну и слава Богу.

– Это вам, пьянице, лестно красное вино, а я чаю хочу. Нет, при этих парижских порядках завтра надо непременно спиртовую лампу себе купить, спирту и жестяной чайник. Скипятил на лампе воду, заварил чай – и чудесно. Да не забыть бы завтра булок и закусок на ночь купить.

– Как же ты будешь завтра покупать закуски, ежели ты даже не знаешь, как закуски по-французски называются? Ведь уж давеча в ресторане стала в тупик.

– В словаре справлюсь.

Поужинав хлебом с маслом и персиками, Глафира Семеновна запила все это красным вином с водой и легла спать. Николай Иванович допил остатки красного вина и тоже начал укладываться.

XXХVII

Ночь в гостинице была проведена Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной без приключений. Утром вышел маленький инцидент с чаем. Самовара в гостиницы не оказалось, хотя о существовали «машин де тэ рюсс», как называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругам, однако, хотелось. Они потребовали чайник. Коридорный слуга, явившийся и сегодня на зов, как и вчера, в рваном замасленном пиджаке, стоптанных туфлях и в четырехугольном колпаке, сделанном из толстой писчей бумаги, принес вместо чайника жестяной кофейник. Обругав его по-рус-ски дураком, Глафира Семеновна положила в жестяной кофейник своего чаю и просила налить кипятком, называя кипяток «ло шод». Слуга налил кофейник теплой водой. Явился чай совсем не настоявшийся, который совсем и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этот раз был обозван по-русски, кроме дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазах чай из кофейника в умывальник и, засыпав вновь сухого чаю, заглянула в лексикон и сказала слуге:

– А презан иль фо бульир, кюир… Заварить. Ло бульи… Неужто ву не компрепе па?

– Bouillir? Ah, oui, madame[212 - – Сейчас надо кипятить, варить… Вода кипяченая. Неужто вы не понимаете? – Кипятить? О да, мадам.], – отвечал слуга, глупо улыбаясь, удалился в кухню, долго пропадал и явился наконец с кипяченым чаем.

Чай пахнул вениками, был горек, черен, как вакса, и его пить было невозможно.

– Ах, эфиопы, эфиопы! А еще высшей цивилизацией называются. У нас в самой глухой олонецкой деревушке знают, как чай заваривается, а здесь, в столичном городе, не знают, – воскликнул Николай Иванович и прибавил, обращаясь к жене: – Делать нечего. Придется их глупого кофеищу с молоком похлебать столовыми ложками из суповых чашек. Заказывай, Глаша, кофею.

– Кафе о ле… Апорте пур де кафе о ле…[213 - Кофе с молоком… Принесите для кофе с молоком…] – отдала приказ Глафира Семеновна, выливая при слуге в умывальник и вторую порцию чая и возвращая кофейник.

Слуга улыбнулся, покачал головой, что-то пробормотал по-французски и ушел.

Явился кофе, молоко, белый хлеб, масло и суповые чашки с столовыми ложками вместо чайных.

– Непременно надо спиртовую лампу и жестяной чайник для варки воды и заваривания чаю завести. Помилуйте, это дикие какие-то! Простого чая заваривать не умеют. То чуть тепленькой водицей зальют, то скипятят, словно суп какой! – возмущалась Глафира Семеновна и, напившись с мужем кофе, принялась одеваться, чтобы ехать на выставку.

На этот раз она уже не надела ни шелкового платья, как вчера, ни бархатного пальто, ни бриллиантов.

– Не стоит, не перед кем рядиться. Вчера на выставке, судя по нарядам, словно одни кухарки и горничные были, – говорила Глафира Семеновна. – Да что горничные? Наша Афимья вырядится в праздник да пойдет со двора, так куда наряднее вчерашних тряпичниц на выставке!

Облеклась она в простенькое серое шерстяное платье, в дорожный ватерпруф и в ту самую шляпку, в которой ехала в вагоне, и вышла с мужем на улицу.

На этот раз супруги уже не были плохи и спросили внизу у хозяина печатный адрес тех меблированных комнат, где остановились.

– Теперь уж не будем блуждать ночью по улицам, отыскивая свою гостиницу, – бормотала Глафира Семеновна, радуясь своей запасливости. – В случае если где в незнакомых улицах запутаемся – сейчас извозчику карточку покажем: «Коше… вуаля куда… алле… вези»… – вот и вся недолга. А ты, милый мой, уж пожалуйста, не напивайся сегодня. А то вчера дорвался до винища и давай лакать.

– Да меня, Глаша, и вчера бы не осатанело, ежели бы я плотно пообедал, – отвечал Николай Иванович. – А это я вчера с голоду. Ну какой у нас был обед! Суп – ложкой ударь, пузырь не вскочит, порции рыбы – в зажигательное стекло рассматривать, а бифштекс – раз в рот положить. Поесть бы мне щец, да хороший кусок солонины с хреном, да поросенка с кашей, так я бы был ни в одном глазу.

– Ну не скажи! Ты ведь целый графин коньяку в театре выхлебал. С этого и после какого угодно сытного обеда всякий осатанеет.