Гуси лапчатые. Юмористические картинки

– А вот с того, что вы для меня больше, чем наставница моих детей. Неизмеримо больше, и доказательством могут служить ваши же слова. Ежели бы вы были только наставница, разве бы я позволил вам сказать о глупости моего лица? Вы можете командовать мной, стоит вам только захотеть, царица души моей! Да, лицо мое глуповато, но…

– Отчего же это оно у вас глуповато-то?

– И вы еще спрашиваете? От вас, богиня моя! Вы довели меня до восторга.

– А восторг совсем телячий. И как он нейдет пожилому человеку…

– Лета тут ни при чем, мон анж… Теперь весна, все обновляется, все молодеет, и я стал юн духом и телом. Да разве и можно не молодеть при виде вас, распускающейся, благоухающей, как и сама природа вокруг вас…

– Ах, какой вы шалун! Право, я и не подозревала за вами таких качеств! – проговорила гувернантка, сорвав ветку чего-то и отмахиваясь ею от комаров.

– Эти качества держал я в тайнике души моей, Вера Николавна, но весна их вызвала наружу. Они забурлили и кипучим ключом хлынули перед вами. Заметьте их, обратите на них внимание…

Барин млел. Гувернантка коварно улыбалась.

– Ах, проклятые комары! Как они надоедают! – сказала она.

– О, как бы желал я быть этим проклятым комаром, чтобы прильнуть к вашей лилейной шейке! Счастливец! – вздохнул барин.

– Но я убила этого счастливца. Вот он раздавленный.

– Но он уже насладился. А насладиться и умереть – это блаженство. Я готов. Где? Когда? Назначьте… Назначьте и после растопчите меня! – возвысил голос барин, завращал зрачками и ударил себя в грудь, как в литавру.

– Тише вы! Сумасшедший! Вон жена ваша с балкона смотрит, и даже мосье Серж на нас уставился.

Барин обдернул пальто, заложил руку за борт и самым невинным образом затрубил что-то на губах, поглядывая сквозь палисадник на улицу.

– Чувствуете ли вы, Елена Павловна, эту распускающуюся природу? – спрашивал на балконе мосье Серж, наклонясь к худой и бледной даме с безжизненными серыми глазами. – Жизнь так и бьет ключом. Все манит… манит…

– Пощадите мои нервы, Серж, оставьте… – шепчет дама. – Да, не среди здешних тундр мечтала я встретить весну, а под голубым небом Италии, но муж, бесчувственный муж… О, я отплачу ему!

– Все возрождающееся, все юное везде прекрасно! И северные белокурые ночи имеют свою прелесть, ежели…

– Что ежели?

– Ежели есть около человек, который может согреть пламенем любви…

– Но где этот человек?.. Я не вижу его. В том человеке, который предназначен мне, я не вижу ничего как черствую корку нищего.

– Но есть же, Елена Павловна, и кроме его возвышенные души, способные понимать поэтическую женщину… боготворить ее идеалы, страдать с нею и восторгаться.

– И вы это утверждаете?

– Говорю положительно. Элен, ты не рассердишься? Но плотина прорвалась… Я из числа тех людей!.. Люби меня! Люби! И я буду твой навек! – воскликнул Серж.

– Прочь руку! Прочь! Безумец! Разве вы не видите, что на нас смотрит муж?

– Я обессилен, Элен!

– Но отойдите же, наконец, подальше!

– Когда и где?

– Завтра, в городе, у фотографа Шельменштерна, в два часа дня.

– Мерси!

И Серж тоненькой фистулой запел мизерере из «Трубадура».

Набег на тараканов

– Все ли у вас готово? – восклицал отставной квартальный Никон Ульяныч Караулов, занимавшийся частной адвокатурой, и при этом лицо его приняло зверски-воинственный вид.

– Все, все готово! Иди только сам. Кухарка налила уже в два таза горячей воды, – откликнулась жена, пожилая женщина в юбке, ночной кофточке и с крысиным хвостиком вместо косы на затылке.

– Крылья-то припасли ли для обметанья?

– Припасли, припасли. Пять крыльев у нас. Полагаю, что этого будет достаточно.

– Пять крыльев! – передразнил ее муж. – А какие крылья? Может быть, вы рябчиковые крылья приготовили. А рябчиковыми разве можно с таким полчищем тараканов сладить? Ведь у нас их несметная сила.

– От рябчика всего одно крыло, а то от тетерки и от глухаря.

– От индийского петуха бы надо, да самые большие крылья. Ведь у нас миллионы тараканов.

– Ну вот! Жалко, я орла не разыскала да от него тебе крыльев не оторвала!

– Никто тебе об орлиных крыльях и не говорит. А ты бы еще вздумала воробьиными. Феденька, дай мне носовой платок. Надо будет им халат подпоясать, а то полы раскрываются и только мешают. Дети пусть каждый возьмет по свечке и светят.

– Да ты в уме? Ежели каждый возьмет по свечке, то выйдет такая иллюминация, что тараканы испугаются света и разбегутся. Пятеро ребятишек и по свечке! Шутка!

– А что; пожалуй что и так. Этого я действительно не сообразил, – согласился муж, подпоясал плотно пестрым платком халат, прошелся несколько шагов по комнате и сказал: – Теперь этим проклятым халатом только ноги себе спутал, и никакой расторопности не выйдет. Знаешь что? Лучше я совсем сниму халат. Так мне будет свободнее.

– Это ты хочешь в развращенном-то виде при всех своих дезабильях? Да полно, как тебе не стыдно! Там все-таки кухарка, так неловко при ней.

– Важное кушанье – кухарка! Она замужняя женщина и до нас в мамках жила.

Муж распоясался и сбросил с себя халат.

– Там, папенька, и соседская горничная пришла, чтоб помогать тараканов морить, – заметила отцу взрослая дочь.

– Ну, так что ж из этого? Не прикажешь ли мне из-за горничной в мундир вырядиться! Ну, тронемтесь… Вот только табаку понюхаю. Буры сколько купили?

– Четверть фунта.

– Мало. Что же мы с четвертью фунта поделаем? Где так уж ты, Арина Федоровна, расточительна, а где так на обухе рожь молотишь. Возьми, Мишутка, мою табакерку и держи ее у себя. Как мне вздумается табаку понюхать, так чтобы готово было.

– Я, папенька, лучше светить буду… – заныл мальчишка.