Гуси лапчатые. Юмористические картинки

– Свечка свечкой, а табакерка табакеркой. Уж и лень же у вас!.. Ах, какой народ! Ни в чем отцу помочь не хотите. Ну, куда же я положу табакерку, ежели у меня ни одного кармана нет? Только, чур, прежде всего, не кричать. Тараканы крику боятся. Особливо вот ты, визгливая… – погрозил он дочери. – Голос как валдайский колокольчик.

– Пожалуй даже, ежели хотите, то я и совсем в кухню не пойду, – обидчиво сказала дочь.

– Эта еще отчего? Чем больше народа, тем лучше. Одни обметают, другие бурой посыпают, третьи ловят беглецов. Иди, иди! Нечего губы-то надувать!

– Нет, не пойду! Мне черных тараканов жаль, они наше счастье. Вот ежели бы вы одних прусаков морили, то дело бы другое было. А то вместе с прусаками и черные тараканы погибнут.

– В самом деле, черных-то тараканов жалко, – согласилась с дочерью мать.

– Чего их жалеть! Ну их к черту! – кричал отец.

– Зачем же к черту? Они счастье приносят и, главное, никому не мешают. Днем ты их даже и не увидишь. Кроме того, у нас взрослые дочери. Вдруг девушки задумают на святках погадать черным тараканом, а ни одного и нет. Ты, Никон Ульяныч, вот что: ты сядь и продолжай пить чай, как пил, а я пойду в кухню, отберу десяточек черных тараканов в коробку и спрячу их на развод. Потом мы их выпустим, и они живо расплодятся.

– Видали вы дуру-бабу! Вот так дура! На мерзкую тварь сердоболие разыгралось.

– Ну, уж ты там как хочешь, а десяточек я уберегу. Без черных нельзя… Они, кроме счастья, обилие дома показывают. Перед пожаром или перед каким-нибудь несчастием они сами из дома уйдут. Пей чай-то. Чай еще крепкий. А я сейчас…

– Запри поплотнее фортку в кухне и дверь на лестницу. Это главное, чтоб свежий воздух в кухню не попадал! – крикнул вслед жене муж и прибавил: – Эх, нет при мне теперь моих верных слуг Хобаренки и Иванова; а то с этими бы двумя городовыми у меня в один миг ни одного таракана не стало. Иванова поставил бы к дверям, а Хобаренку взял бы с собой на печку, и ни одна каналья бы не ускользнула. Золотые люди!

– Да ведь ваши городовые, папенька, привыкли мазуриков ловить, а тут тараканы… – сказала дочь.

– Расторопный человек, матушка, что на мазурика расторопен, что на таракана. Ему все равно. Он пришел, взглянул – и готово. Раз я с ними шестерых беспаспортных на сенной барке… И безо всякой облавы…

– Все-таки тараканы – больше женское дело…

– Ну, молчи! Полицейской службы ты совсем не понимаешь и потому не можешь о ней судить.

– Ну иди, Никон Ульяныч! Теперь все готово! Десяток самых крупных я наловила и спрятала на развод! – крикнула из кухни мужу жена. – Да надень ты, бога ради, что-нибудь на себя. Здесь в кухне посторонняя женщина.

– Плевать! Пусть вон идет, ежели много о себе думает. Ну, Господи благослови! Тронемтесь! Сеня, к дверям! Вася тоже… Один к наружным, другой к тем, которые в комнаты выходят. Да не зевать и, как побегут, – давить беглецов! – послышалась команда вошедшего в кухню хозяина. – Где бура? Давайте сюда крылья! Анисья, держи таз! Ванечка со мной на печку!.. Светите! По сторонам не зевать! Раз, два… Ты здесь, милая, зачем?

– Я, сударь, соседская, я посмотреть пришла, – отвечала женщина.

– Быть только свидетельницей недостаточно. Ежели пришла глазеть, то бери веник и заметай их во второй таз. Падать будет их много. Жена, ты что рот разинула? Бери половую щетку. Батюшки, да сколько их тут! Видимо-невидимо! Целая туча! – воскликнул хозяин, влезая на печку.

И начался великий мор.

Человек-муха

Публика Зоологического сада стоит, задрав головы кверху. По зеркальному потолку ходит вниз головой акробат, названный на афише «человек-муха».

– Так это-то муха! – слышится возглас в публике. – Вовсе даже и не похож. Хоть бы костюм мушиный на себя напялил, что ли, так все-таки было бы под кадрель мухе.

– А разве мушиные костюмы есть? – задает кто-то вопрос.

– А «Орфея в Аду» в театре представляли, так там в мушином костюме. И крылья, и голова мушиная, и даже жужжал по-мушиному… А этот и не жужжит.

– Мушиные костюмы есть-с, это верно, – поддакивает третий голос. – Даже в табачной с проката отдаются. У нас один извозчичий сын с Лиговки рядился в него на святках. И что смеху-то было! Четырнадцать закладок у них и двадцать лошадей… Посватался он к монуменщицкой дочке около Волкова кладбища, да в мушином виде к невесте и приехал, но только тайком от своих собственных родителей мушиную образину надел, так как они по старой вере и скоморошества этого самого не любят… Ах, чтоб тебя черти склевали! И в самом деле, по потолку ходит, словно наш брат по полу! Хоть бы упал на счастье.

– Так что же родители-то? – интересуются слушатели.

– Приехал к невесте в мушином образе, а родители евонные тамотка сидят, – продолжает рассказчик. – Увидал – сомлел от страха. А тятенька, человек грозный, сидит на почетном месте и чаем с вареньем балуется… А непременно, братцы, у него эти самые ноги чем-нибудь смазаны.

– Ну, и что же отец-то? – подгоняют рассказчика.

– А отец признал сына по перстню на пальце, да бац его в ухо, да потом вареньем ему всю рожу и вымазал. «Коли, – говорит, – ты муха, то сладкая смазь тебе – первое удовольствие!» Скандал был такой, что ужасти подобно! А только как хотите, братцы, а у него или магнит этот самый на ногах, или крючья приделаны – вот он за кольца крючьями на подошвах к потолку и прицепляется.

– Да ведь потолок-то стеклянный, так какие же кольца? Просто глаза отводит. Уж кто свою душу продал черту…

– А ты почем знаешь, может, он праведнее нас с тобой.

– Праведник ломаться не станет, акробатское оголение на себя не наденет.

– А из юродства. Есть тоже которые и юродивые праведники.

– Да ведь он немец.

– Ну, немецкий праведник. Для нас он не праведник, а для немца праведник. А то уж сейчас и душу черту!.. Не больно-то ноне черти души-то покупают! И за дешевую цену продавать будешь, так напросишься.

– А ты продавал?

– Дурак! Да нешто я о себе? Я к слову… Зачем теперь душу черту продавать, коли можно и машинами глаза отвести? Машины есть. Стоял у меня на квартире один живописец, так у того такая машина была: поставишь в нее портрет, как следовает, а взглянешь в стекло – портрет кверху ногами висит. Так и тут… Теперича мы этого самого человека-муху видим кверху ногами, а может, через машину это только, а на самом деле он, как и мы, кверху головой ходит.

– Да где же машина-то эта самая? – пристают к рассказчику.

– Где… где… машина спрятана и для нас невидима. Химики все могут, ежели науку знают…

– Иван Макарыч, а полетит этот человек-муха по поднебесью? – спрашивает жена мужа и при этом щелкает кедровые орешки, вынимая из горсти.

– На чем же ему взлететь-то? Коли ежели бы крылья были, дело другое, – отвечает муж. – А тут ему и взмахнуть нечем.

– А ручным инструментом. Ведь уж ежели он такое потаенное слово знает, чтоб по потолку вниз головой ходить, то, значит, и летать может. Иначе зачем же ему мухой называться? Муха и по потолкам ползает, и летает.

– Да что ты ко мне-то пристала! Ну, поди и спроси его… – огрызается муж.

– Я разочарована насчет мухи… – говорит какая-то девушка кавалеру. – Когда я сюда ехала, я думала, бог знает что будет, а в сущности, ничего нет.

– Но ведь это физический опыт науки в применении к акробатскому делу, – дает ответ кавалер. – Мои догадки те, что у него гуттаперчевые подошвы и выдолблены внутри. Вы изволили видеть, как простой наперсток можно присосать к руке? Так и тут, но только в больших размерах. В резинковых магазинах есть вешалки, которые безо всякого гвоздя прикрепляются к стене, единственно с помощью гуттаперчевых присосков. Поняли?

– Нет, я не поняла. Но зачем же он мухой называется, ежели он только ползает, а не летает? Скорей же он таракан, чем муха.

– Таракан… Таракан как-то звучит неловко. И наконец, он, прежде всего, немец, а немцы не любят, кто их тараканами называет.

– Таракан, барышня, тоже летать может… – вмешивается в разговоры длиннополый сюртук.

Кавалер скашивает на него глазами.

– Тебя спрашивают? Ты чего лезешь? Какое ты имеешь право к посторонней девице приставать! – наступает он.