Книга любви. Собрание сочинений. Том 10

– Пока вижу только, что можешь пить, у тебя сил нет бросить. Как жить дальше – сама решай. Лена, ты же красивая, здоровая девка, тебе замуж надо, детей рожать, работать, а ты… ты же на шее у родителей сидишь, на сигареты стреляешь. Успокойся, я не упрекаю… Ты нравишься мне, ты помогла пережить…, ну, понимаешь, что. Я тебе очень признателен, и никогда бы не отказался от тебя…

Чуть было не сказал, что она со мной женщина, а не чопорная девица, как сестра, которую, не знаю, почему, боготворю, хотя надежд никаких и ни на что…

– Потому давай договоримся: приходи в себя и определяйся, в нетрезвом виде не звони и встреч не ищи. И последнее: Варю оставь в покое, она тебе дорогу не перебегала.

Лена пыталась было обнять, я осторожно отвел ее руки. Грустное расставание…

Варю догнал уже на полдороге к дому, включил свет в салоне. Она разместила свои пакеты и облегченно вздохнула, откинувшись в кресле. Морозец разукрасил ее лицо, легким куржаком окаймил его, отбелив ворсинки шапки и воротника. Я смотрел на нее, как смотрю на картины и скульптуры в редких теперь музейных бываниях. Она заметила мой взгляд, но не смутилась, достойно отвела глаза. Едва ли она избалована подобным вниманием, но откуда эти гордые повадки, эта независимость и недоступность?

– Вы помните, говорили, что свозите меня на повторное обследование? В конце недели мне надо ехать.

– Надо – значит, поедем.

– А Лена? Она ведь тоже хотела…

– Лена не поедет. Я не хочу.

Рано утром Варя ждала меня одна, мы выбрались на трассу в сторону города. Асфальт покрыт тонким слоем мягкого снега, местами прикатанного в лед, я ехал тихо и осторожно.

– Вы больше не гоняете так, как тогда? – спросила Варя.

– Когда? – Конечно, мне не удалось разыграть забывчивость, и это развеселило мою спутницу. Она заметно изменилась за последнее время, особенно после крутого моего разговора с Леной, который та, конечно, пересказала. Наверное, Вареньку успокоило мое нейтральное поведение, я не говорил о своих чувствах, не лез с претензиями, ни о чем не просил. Она стала свободнее в обращении, рассказывала о событиях на работе, о ревностях хозяйки, в которых фигурировало и мое имя.

– И как только она догадалась? – искренне возмутилась Варя. Ах, молодость, нельзя же так подставляться! Конечно, я воспользовался ее оплошностью:

– О чем догадалась?

Варя заметила промах, но было уже поздно. Она достойно вышла из замешательства:

– Что мы с вами встречаемся. Она так и сказала.

– Вот видишь, про нас уже легенды слагают, а мы все еще на «вы».

Как всегда, Варя мудро промолчала.

Повторное обследование она прошла быстро и прибежала из клиники возбужденная и счастливая. Я сидел в машине, мелкий нервный озноб усиливался с каждым часом, после разговора с нашим гинекологом я слишком хорошо знал, чем может обернуться безобидное новообразование на внутреннем органе. К счастью, ничего не подтвердилось. Предложил ей поехать в соседний район, где у меня было дело на полчаса. Она с готовностью согласилась, сняла шубку и осталась в тоненьком свитере, так откровенно облегавшем фигуру, что я боялся смотреть в ее сторону. Несколько раз она перехватывала мои робкие взгляды, и мне почудилось удовлетворение в ее улыбке.

– Варюша, я должен в ближайшие дни съездить на родину, на могилы родителей моих, давно не был, душа требует. Поедешь ли со мной?

– Поеду. У меня выходной послезавтра. Подходит? Только отоспаться должна, а потом еще от Ленки. уйти, она ведь не отстанет, если узнает.

– Об этом мы завтра договоримся, хорошо?

Перед будущим знаком у деревни остановил машину. Варя устало откинулась в кресле и с улыбкой смотрела на меня. Темнело. Мне не хотелось ее отпускать, но утром ей на работу. Я боялся пошевелиться, потому что за весь последний месяц даже руки не касался, а сейчас мучительно сдерживал желание поцеловать тоненькие нервные губки. Понял, что просто так не отпущу ее, да и она, я чувствовал, ждала чего-то.

– Варюша, можно, я поцелую тебя за праздничный сегодняшний день?

– Можно, если вам от этого легче станет.

Господи, зачем она это сказала?! Что за язык такой, способный в самое неподходящее время все испортить?! Я мгновенно отрезвел, решительность улетучилась, осталась горечь. Мужчины, действительно, не плачут, они огорчаются.

– Я, Варя, не милостыню прошу.

– Ну вот, опять вы себя загружаете.

Это точно было приглашение к продолжению темы, и надо было говорить, говорить и целовать ее, она готова, я определенно знал, видел, чувствовал. Но уже заклинило, разыгрались больные фантазии, и я рванул машину, шипованные колеса резали прикатанный снег, в этот яростный рев двигателя и стремительный бросок вложил свой протест, свое возмущение, и она уже знала, почему так делаю.

Когда подъехали к дому, она задержалась на мгновение, и я неуклюже попытался привлечь ее к себе, но дверь была уже открыта, и Варя вышла, не попрощавшись.

Как же противен я себе был в этот вечер! Тоже мне, Дон Жуан перезрелый, ослеплен девчонкой, и даже не в состоянии понять, что неприятен ей. Этот вывод крепко засел в сознании и сверлил мозг до тупой боли в затылке.

Ночь была страшной. Я опять боялся умереть, впервые после периода системных пьянок, когда возвращение в жизнь всякий раз по трудности было сродни новому рождению, и еще не известно, будет ли оно успешным. Мне снились мои родители. Как в кинохронике, еще раз просмотрел их похороны, незатейливые и грустные. Эти картины приходили ко мне регулярно, уже знал, что в конце кто-то из моих стариков позовет меня. Говорят, это плохая примета, но я жил с этими видениями уже два десятка лет.

Неожиданно поймал себя на том, что со стороны смотрю уже на собственные похороны, с горечью отмечая, что плачущих по мне совсем нет. Само собой сложилось четверостишье: схороните легко и просто, без оркестров и без речей, только тихой печали простынь, только несколько тонких свечей… С трудом отвлекся от невеселых мыслей и попытался подремать.

Очнувшись после очередного кошмара, понял, что больше не уснуть, выпил кофе и сел за стол. Прямо с экрана монитора прочел все, что написал за время странных отношений с моими девочками. В ноющее мое сердце вошла теплота, увидел себя счастливым, потому что с первой до последней встречи с Варюшей был другим человеком. Не тем биологическим существом, которое до этого много лет бесстрастно переносило на бумагу чьи-то рассказы о трудовых победах, жевало вареную колбасу и глотало снотворное, чтобы хоть сколько-нибудь отдохнуть. Я опять стал мужчиной, у которого появилась цель, который началом дня считал не подъем и восход солнца, а время закрытия магазина, когда из него выходит маленькая девочка в короткой шубке и маномаховской шапке. Сердце мое замирало, как в былые годы, я не признавал себя пятидесятилетним и не стыдился своего чувства.

Да, ни разу не проявил настойчивости и активности, и она могла расценить это как инфантильность. Но я рассказал ей, как один мой знакомый стучался к женщине в квартиру и убеждал, что он ее не тронет. Та резонно ответила, что в таком разе ему и открывать незачем. Она смеялась, но не могла не запомнить моих слов, что я таких обещаний не даю, хотя ничего не сделаю без ее согласия.

Вечером мы медленно и долго ехали в Крутые Озерки молча, потом Варя, вопреки обыкновению, заговорила первой:

– Выходной у меня отменили, буду работать, так что поездка наша в это воскресенье не состоится… Почему вы молчите?

– Довольно того, что вчера наговорил много лишнего.

– Я не помню ничего лишнего.

– Очень хотелось бы верить, но поцелуй так и не состоялся.

– Вы ждали, что я от первого предложения на шею брошусь?

– Надо было предложить еще раз?

– Нет, просто время еще не подошло.

– Варюша, время проходит, мое время, а ты полгода держишь меня на поводке. Прости, но вчера у меня появилось опасение, что я тебе… ну, неприятен, что ли.

– Господи, что вы себе нагоняете! Будь так, я бы ни минуты с вами не осталась, а я жалею, что в воскресенье не встретимся.

– Хорошо. Тогда давай встретимся в субботу. Все равно в машине сидим по часу, лучше это время провести в тепле. Ты очень устала, мне просто жалко тебя. Я приготовлю стол, вина хорошего. Отдохнешь, расслабишься, выпьешь рюмку хорошего вина.

Она засмеялась дробненько, отчего сердце мое заныло редкой и счастливой болью.

– Только рюмку, не больше.

– Неужели ты согласна?

– Но я же сказала.