Литлабиринты

И вот после многолетнего перерыва я, по какому-то наитию свыше, вновь решил испытать шанс всё же пробиться в «Москву» или ещё раз опубликоваться в «Нашем современнике» и в начале лета 2010 года одновременно отправил почтой в обе редакции новый рассказ «Судьба писателя» и новую повесть «Сто двадцать лет спустя», объединённые общим заглавием-темой «Чеховские мотивы». Попытка не пытка.

Когда через некоторое время я позвонил в отдел прозы «НС», мне заведующий, добрый мой знакомый, с укоризной сказал:

– Ну что же вы, Николай, – как можно делать главным героем произведений писателя?! Это мало кому интересно, это только студенты Литинститута могут себе позволить…

И вот с этим я категорически не согласен. Лично я читаю в той же ЖЗЛ, по преимуществу, только биографии писателей, если из аннотации узнаю, что герой романа или повести литератор – непременно начинаю читать, если, собираясь скачать фильм из Интернета, узнаю, что главный герой писатель – обязательно скачиваю и смотрю… Думаю, таких как я, – десятки, сотни тысяч, все те, кто пробует и уже распробовал свои силы в сочинительстве, для кого литература – главное и самое интересное в жизни, а всё остальное лишь фон и материал для неё…

Но с заведующим отделом прозы разве поспоришь? В редакцию «Москвы», понятно, и звонить даже не стал.

И вдруг… (О, это сказочное, волшебное «вдруг»!) Вдруг 13 января 2011-го, как подарок к старому Новому году, в квартире моей раздался звонок из редакции журнала «Москва»: ваша повесть «Сто двадцать лет спустя» пойдёт в третьем мартовском номере – срочно пришлите файл с компьютерным набором…

Казалось бы, и тираж у журнала уже далеко не массовый (всего несколько тысяч), и гонорарий стал чисто символическим (тоже всего несколько тысяч), да и повесть моя к тому времени была уже опубликована в «Тамбовском альманахе» – чего ж особо ликовать-то? Ан нет! Когда раскрыл я мартовский номер «Москвы» и увидел на первой же странице свой портрет и начало моей повести – сердце застучало молоточком. Можно было бы здесь над самим собой поусмешничать, поиронизировать (сбылась мечта идиота!), но – не буду. В «Москву»! В «Москву»!.. Этот «чеховский» рефрен столько лет звучал в моей писательской душе, и вот мечта осуществилась. Как же тут сердцу не забиться?

Но и дополнительных поводов-нюансов для авторской гордости именно от этой публикации вполне хватает. Ну, во-первых, повесть моя действительно и в полном смысле слова попала в журнал из самотёка (и ведь полгода лежала, а кто-то из редакционных в конце концов взял, да и прочитал!). Во-вторых, этот номер «Москвы» ещё успел одобрить и подписать в печать сам Леонид Иванович Бородин (последний из безусловно авторитетных, с именем, главных редакторов наших толстых журналов). В-третьих, повестью моей открывается номер (надо ли тут чего объяснять-размазывать?). Ну и, в-четвёртых, за всю историю «Москвы» впервые на её страницах была опубликована повесть автора из Тамбова (а я за тридцать лет жизни в этом богоспасаемом городе стал таки тамбовским патриотом).

* * *

К слову, о самотёке и полугоде лежания рукописи…

А ведь с «Нашим современником» всё так же было, и даже в чём-то чуднее. Получив за несколько лет из этого журнала свою порцию отписок-отказов, я осенью 1992 года, окрылённый историей с В. П. Астафьевым, так добро откликнувшегося на мою просьбу о поддержке и участии, решил повторно испытать судьбу и обратиться непосредственно и лично к главному редактору «Нашего современника», именитому поэту («Добро должно быть с кулаками!..»), публицисту и критику С. Ю. Куняеву. Я как раз закончил повесть «Муттер», которая и по форме (лирическо-автобиографическая), и, главное, по содержанию, как я считал, в первую очередь подходила именно этому журналу – самому русскому из русских, патриотичному из патриотичных. Письмо моё, к сожалению, не сохранилось, но помню, что упирал именно на это и ещё на то, что великие редакторы славных журналов прошлого (Некрасов, Достоевский) не гнушались лично читать рукописи, предлагаемые неизвестными авторами…

Видимо – проняло. Получил я от Станислава Юрьевича письмо в одну строку на знакомом мне бланке редакции: «Присылайте повесть на моё имя. Посмотрим».

Отправив в середине ноября пакет с рукописью, я уже вскоре, перед Новым годом, имел удовольствие читать вердикт главного редактора. Удовольствие от оперативности ответа, но отнюдь не от содержания:

Дорогой Николай! Я прочитал Вашу рукопись, но вынужден Вас огорчить – мне она показалась в большей степени эмоциональной, даже чувственной, нежели художественно совершенной… Поэтому не обессудьте, что нам приходится рукопись вернуть…

Эк ведь – «не обессудьте»! Ещё бы я стал «обессудивать»… Я просто взял и в следующий раз, ровно через два года, когда вновь решил озадачить «Наш современник» своими литплодами, заслал в редакцию  два пакета сразу в отделы, минуя главного редактора. В отдел прозы предложил новую повесть «Прототипы», а в отдел критики – только что законченное исследование «Минус Достоевского»…

И кто бы мог подумать, буквально через пару недель звонит мне заведующий отделом прозы Александр Сегень, писатель уже в ту пору не из последних (он сменил на этом посту зава, который подписывал все прежние отписки), и славно озадачивает: срочно нужно ваше фото – повесть «Прототипы» идёт в февральском номере…

На тот момент у меня уже был опубликован рассказ «Супервратарь» в популярном, но тонком журнале «Физкультура и спорт» и рассказ «Четвёртая охота» в толстом, но ещё мало престижном журнале «Сыщик». А здесь всё совпало, все пазлы сошлись: толстый из толстых, а уж про престиж и говорить нечего, для русского писателя «Наш современник» – земля обетованная…

Короче, я мигом очутился на седьмом небе от счастья и долго там, в эмпиреях, парил соколиком и опять же пыжился.

Само собой, возомнив, что теперь стану постоянным (и любимым!) автором родимого журнала, я предлагал в «Наш современник» всё, на мой взгляд, значимое, что удавалось родить-написать – повесть «Завтра обязательно наступит», роман «Алкаш» и даже виртуальный роман «Меня любит Джулия Робертс»… Всё это в редакции читалось самым внимательным образом (с пометками на рукописях) и на всех уровнях, вплоть до заместителя главного редактора и (по крайней мере – «Алкаш») самого С. Ю. Куняева. Читаемое «современникам» вполне нравилось: да – читабельно, да – увлекательно, да – сюжетно, да – современно, да – злободневно, но… Но не в русле и не совсем в традициях консервативного «Нашего современника» – слишком остросюжетно, чересчур криминально, избыточно «еротично»… Пресловутый неформат.

С «Достоевским» же моим в этом журнале произошло-случилось нечто невероятное, из ряда вон. Сразу после публикации повести как-то неудобно было напоминать и о статье (псевдоинтеллигентность проклятая!), а позже, когда напомнил, выяснилось, что её толком в отделе критики ещё не смотрели… Через какое-то время, заглянув при случае лично в «Наш современник», я, само собой, опять заикнулся о «Минусе Достоевского», начали при мне рукопись мою искать, дабы наконец прочесть внимательно, перерыли все шкафы в отделе и ящики в столах – как в воду канула…

Что ж, бывает. Погоревал я, сел за пишмашинку (компьютера с принтером ещё не было), распечатал новый экземпляр статьи и отправил в воронежский «Подъём». Наш родимый чернозёмный «толстячок», до этого относившийся ко мне довольно прохладно, как раз переживал революционные времена, в кресло редактора сел новый молодой энергичный и бунтарски настроенный Вячеслав Дёгтев, который к тому времени и в Москве уже шуму-гаму наделал своим «Манифестом нового поколения», опубликованном в «Литературной России». И вот моя статья-исследование «Минус Достоевского» с довольно острым для того времени подзаголовком «Ф. М. Достоевский и “еврейский вопрос”» появилась таки в 12 номере «Подъёма» за 1995 год. Причём название с подзаголовком были вынесены на обложку журнала.

Что ж, надо признать, шуму публикация наделала. Трое из пяти членов редакционного совета «Подъёма» (маститые литераторы, местные классики!) в знак протеста вышли из состава этого самого совета. Об этом скандале писали столичные газеты. Двенадцатый номер «Подъёма» в библиотеках пользовался повышенным спросом, статья моя (знаю из достоверных источников) ксерокопировалась и размножалась. Через несколько лет, в 2001-м, «Минус Достоевского» в составе моего сборника «Достоевский: портрет через авторский текст» была издана в издательстве Тамбовского университета им. Державина.

Казалось бы, всё, судьба этого текста определилась и оформилась – точка. Ан нет, вот тут-то и случилось самое интересное и непредсказуемое. В следующем, 2002-м, году в «Нашем современнике» (№ 8) появилась статья некоего Михаила Назарова «Закон об экстремизме и “Шулхан Арух”». Я редко откликаюсь на какие-либо публикации письмами в редакции, но тут меня, что называется, зацепило, и я 22 октября (то ли журнал с опозданием вышел, то ли я не сразу его прочитал) отправил письмо лично Станиславу Куняеву, где, в частности, писал:

У М. Назарова как-то так получается, что эти беды на Руси проявились только в последнее время, при разгуле «демократического» бесовства. Это совсем не так, всё началось ещё в середине и развилось во второй половине позапрошлого XIX в., что прекрасно видел Достоевский, писал-кричал о «жидовской» напасти, и мало кто сейчас об этом знает. Прикладываю к письму свою статью-исследование «Минус Достоевского (Достоевский и еврейский вопрос)», которую, может быть, Вы сочтёте нужным и возможным поместить в журнале…

Да-да, я и распечатку текста приложил (благо, уже принтер с компом имелись – не жалко), и вполне ёрнически удочку насчёт публикации забросил, ни на что не надеясь – захотели бы, ещё в 1995-м напечатали…

Куняев мне не ответил. И вот через полгода, столкнувшись случайно в Москве с заместителем главного редактора «Нашего современника», я услышал от него: в июльском номере идёт ваш материал о Достоевском… Я даже не поверил. И когда дождался седьмого номера, раскрыл и действительно увидел «Минус Достоевского» –  тихо прибалдел и скромно порадовался: ну вот, не прошло и десяти лет!

Кстати сказать, если бы тогда, в середине 1990-х, такое произошло – публикация одного и того же произведения в двух журналах, – скандалу бы добавилось, теперь же, в XXI веке, при нынешних мизерных тиражах, эти условности давно исчезли-стёрлись: публикуй один текст хоть в десяти журналах – лишь бы читателей прибавилось…

* * *

За годы не регулярного, но вполне упорного литтруда одних только журнальных публикаций прозы скопилось более двадцати, а с литературоведческими (в основном по Достоевскому) – и вовсе почти сорок. Вон они, журналы, стоят-теснятся на книжной полке, греют авторское самолюбие – толстые и тонкие, столичные и региональные, престижные и новые, популярные и ещё не очень…

Но если выбирать самую-самую из самых публикацию – остановлюсь всё же на «Москве». И сама повесть «Сто двадцать лет спустя», аукающаяся со «Скучной историей» Антона Павловича Чехова, мне особенно дорога, да и, о чём уже упоминал, греет авторское самолюбие в какой-то мере уникальность публикации – если в том же «Нашем современнике» и до меня и после печатались тамбовские прозаики, то в «Москве» прецедентов не было и пока не предвидится.

Тем более было обидно, когда совсем недавно наша Тамбовская областная библиотека им. Пушкина, разместив на своём сайте обширный материал к 60-летию журнала «Москва», совершенно забыла упомянуть об этом. Ах вы, сссс…! Впрочем, матюгаться не стал, но не выдержал – написал с укоризной: мол, это же был единственный случай публикации прозы ТАМБОВСКОГО писателя на страницах этого престижного журнала за все 60 лет его истории. Неужели это не повод упомянуть об этом на сайте ТАМБОВСКОЙ  библиотеки?

Увы, слаб человек, тщеславен…

Письмо В. П. Астафьева от 16 июня 1992 г.

2. Издательские стены

Эти издательские стены всегда – и в доисторические советские времена, и в новейшие дико капиталистические – нежным писательским лбом прошибать было трудно. Сейчас, когда от ран на лбу остались только памятные шрамы, самое время вспомнить с улыбкой или усмешкой самые любопытные истории рождения своих книг.

К слову, вот эту затёртую метафору про рождение для наглядности хочется развернуть во всей её нескромной и даже игривой красе. Сначала происходит таинство зачатия замысла – автор и сам зачастую не может толком объяснить, где, когда и каким образом он «залетел». (В этом месте какой-нибудь циник может съязвить: получается, Пушкин «оплодотворил» Гоголя сюжетами «Ревизора» и «Мёртвых душ»? Циник он и есть циник. Хотя по сути верно.) Затем литературный плод внутри писателя формируется-растёт и начинает проситься наружу – часто недоношенным и несовершенным. И происходит предварительное рождение – в виде рукописи, машинописи, файла. На этом этапе родитель-творец (а это может быть и женщина) ещё имеет возможность подправить, пригладить, «облизать» своё детище и решить его дальнейшую судьбу: 1) дать ему родиться полностью и окончательно, 2) спрятать до поры и времени в стол, 3) уничтожить-сжечь (хотя рукописи, как уверял классик, не горят, но попытаться можно)…

Если автор выбрал первый (а автор, как правило, выбирает первый) вариант, он плод свой помещает в некую оболочку (папку с тесёмками, флешку) и доставляет в роддом-издательство, где детище его должно родиться уже по-настоящему, в виде книги. Тут-то и вступает в силу закон стены, которую надо пробивать лбом. И вот бывает так, что стену ты каким-то чудом пробил-прошиб, а книга всё равно не вышла. Или вышла, но совсем в другом издательстве-роддоме, к неприступным стенам которого ты и приближаться не думал…

Впрочем, хватит метафор и предисловий, пора к сути. Вот несколько самых любопытных, порой курьёзных и, если можно так выразиться, лабиринтных историй рождения книг из моей писательской практики.

Как уже упоминал в рассказе о журналах, самая первая книжечка рассказов у меня должна была родиться-появиться в серии «Библиотека журнала “Молодая гвардия”» в начале 1987-го, когда мне было 33 года. Ещё прекрасный возраст для дебюта прозаика! И хотя на обороте титула таких книжечек-брошюрок указывалось, что они приравниваются к журнальной публикации, но я (как и другие авторы-счастливчики «Библиотеки “МГ”») сборник этот толщиной почти в сто страниц (десять-двенадцать рассказов), изданный тиражом 75000 экземпляров (нынешним дебютантам и не снилось!), конечно же, считал бы полновесной первой книгой.

Не сложилось…

Следующий шанс проклюнулся уже в следующем году. Я только-только закончил первую свою повесть «Стройбат», как Центрально-Чернозёмное книжное издательство начало на волне перестройки активно шукать в регионе молодых и неизвестных авторов. И вот тамбовский представитель ЦЧКИ, вернее представительница, известная уже в то время в Тамбове поэтесса В. Дорожкина, встретив меня в коридорах Дома печати (я работал в молодёжке), поинтересовалась, не знаю ли я какого-нибудь нового прозаика, не попадалась ли мне на глаза интересная рукопись? Валентина Тихоновна в то время знала меня как журналиста и литературного критика (именно как критика меня и спрашивала), кто ж тогда мог подумать, что мы через четверть века будем бок о бок работать в писательской организации – я председателем правления, она моим заместителем…

Ну так вот, я скромно ответил, что и прозаика знаю, и рукопись видел. Валентина Тихоновна, ознакомившись, повесть мою одобрила, но и предупредила сразу: на отдельное издание надежды мало – перестройка перестройкой, а армейская тема ещё считалась чересчур острой, цензура работала в полную силу. А вот в коллективке – может и проскочить. И проскочила.  В сильно усечённом и местами приглаженном виде – в сборнике «Молодая проза Черноземья» (Воронеж, 1989). Редактор сборника, субтильная интеллигентная женщина, считала, что моё повествование чересчур мрачно, чрезмерно жёсткое –  мол, надо бы смягчить. И хотя я с этим категорически не согласился, милая женщина своей волей кой-чего подправила. Так что, читая уже в вышедшей книге свой «Стройбат», я, испытывая авторскую щенячью радость, в иных местах всё же невольно морщился как от похмельной боли. К примеру, моя фраза «встряхнувшись в пять сорок пять утра от мерзкого рёва старшины» в сборнике выглядела так: «встряхнувшись в пять сорок пять утра от крика старшины»…

Забегая вперёд скажу, что это был первый и практически последний случай, когда так беспардонно сокращали и редактировали моё литдетище, – все последующие мои книги и публикации в журналах вышли, можно сказать, в авторской редакции. А повесть «Стройбат», волею судьбы перекрещённая в «Казарму» (ибо в том же 1989 году в «Новом мире» проскочил вот уж действительно запредельно мрачный «Стройбат» Сергея Каледина), в полном виде вышла потом в моём сборнике «Криминал-шоу» (1997).

Между тем, ещё в 1986 году уже случилось судьбоносное событие в моей писательской биографии – встреча-знакомство с Петром Алёшкиным. Редакция нашего «Комсомольского знамени» выписывала молодёжные журналы, и вот в одном из номеров «Литературной учёбы» я увидел повесть П. Алёшкина, из аннотации узнал, что он родом с Тамбовщины. В редакции «Литучёбы» дали мне его телефон, я связался с ним. Алёшкин жил в Москве, работал заведующим редакцией издательства «Молодая гвардия», в своё время занимался в литературной студии при нашей газете «Комсомольское знамя», публиковал рассказы в воронежском журнале «Подъём» и уже выпустил три книги. Вскоре одну из них, самую новую и толстую, я прочёл и опубликовал о Петре статеечку в нашей газете. Проза его мне в целом понравилась, о чём я и написал, но заканчивалась заметка весьма критически (а критиком я бывал порой очень суровым):

Заметно определённое однообразие в творческих приёмах автора (к примеру, во многих повестях и рассказах сюжет построен на воспоминаниях о прошлом), встречаются порой попытки искусственного разрешения конфликтов и стремление к пресловутому хэппи-энду…

Но понятно, что статья эта писалась и публиковалась вовсе не с целью раскритиковать молодого прозаика, а для того, чтобы привлечь внимание тамбовских читателей к творчеству писателя-земляка Петра Алёшкина.

А тут и та самая прибалтийская моя осень подоспела, когда поехал я на Всероссийский семинар молодых критиков в Дубулты, чтобы там окончательно переродиться из критика в писателя-прозаика. Вот по дороге в Ригу я и встретился-познакомился с Алёшкиным лично у него дома, в подмосковном Зеленограде. Всё это позже довольно подробно будет описано в романе «Алкаш» (где Пётр носит фамилию Антошкин). Он успел просмотреть мои рассказы (я, по предварительной договорённости, выслал ему за две недели до встречи папочку со вторыми экземплярами) и сказал примерно следующее:

– Способности у тебя есть, это видно, но не хватает пока смелости, уверенности, широты. Короче, рассказы я оставляю, попробую некоторые рассовать по разным коллективным сборникам. А ты должен, просто обязан всерьёз засесть за стол и написать повесть. Это – первое. Второе: я собираю альманах «Живая ветвь» – там будет и проза, и поэзия, и критика. Тема – преемственность поколений в литературе. Хочешь участвовать?

– Ещё бы! – выдохнул я. – Один или два рассказа?

– Нет, – охолонул меня Пётр, – я хочу задействовать тебя как критика. Поэтов и прозаиков я приглашаю уже с именами – так надо, для успеха книги. А критики требуются именно молодые и дерзкие – там будет галерея портретов нынешних писателей. Кто тебе близок из нашего поколения?