Екатерина Великая

Портрет Екатерины II в меховой шапке.

Неизвестный художник. 1767.

Государственный Русский музей

Враждебное отношение императрицы к ростовскому митрополиту не подлежит сомнению. Истоки этой враждебности следует искать не только в посланиях Арсения, но и в нелестных отзывах его об императрице, которые он высказывал окружению и которые стали ей известны. Митрополит в числе прочего говаривал об отсутствии у Екатерины прав на престол. В изложении самой императрицы упреки Арсения выглядят так: «де величество наше неприродная и в законе нетверда и не надлежало бы ей престола принимать, но следовало бы Ивану Антоновичу».

Суд над митрополитом начался 1 апреля 1763 года, а спустя неделю, 7 апреля, Синод направил императрице приговор: «архиерейства и клобука его лишить и сослать в отдаленный монастырь под крепкое смотрение и ни бумаги, ни чернил не давать там». Приговор Синода дал Екатерине повод проявить милосердие. По сути, она оставила его без изменений, сохранив за Арсением лишь монашеский чин, что освобождало его от гражданского суда и возможности истязаний.

Синод назначил Арсению местом ссылки Ферапонтов монастырь – тот самый, где столетием раньше находился в заточении неукротимый патриарх Никон. В Синоде состоялась церемония лишения митрополита сана: его привели туда в архиерейском облачении, а вывели в простой монашеской одежде, усадили в колымагу и тут же тронулись в путь. Офицер, сопровождавший опального, в пути получил новый указ – местом ссылки был определен не Ферапонтов, а более отдаленный Корельский Никольский монастырь Архангелогородской губернии. На пропитание ему положили 50 копеек в день, причем три дня в неделю его велено было использовать на черных работах: колоть дрова, мыть полы, носить воду.

Императрица, торжествуя победу, все же чувствовала себя неловко. Это видно из ее письма к Вольтеру, в котором Екатерина пыталась изобразить себя в более благородном свете, а митрополита, наоборот, – в неприглядном, представив дело так, будто бы он воскрешает идею Никона о двоевластии. Екатерина извещала Вольтера, что Арсений, «фанатик, виновный в замысле, противном как православной вере, так и верховной власти, лишен сана и священства и передан в руки светского начальства. Я простила его, удовольствовавшись тем, что перевела его в монашеское звание». В этой информации множество неточностей – императрица зря приписала Арсению претензии на двоевластие и скрыла от фернейского мудреца факт ссылки митрополита в отдаленный монастырь, где больной старец должен был выполнять тяжелые работы.

Пребывание в монастыре на скудной монашеской пище, а также суровый режим, при котором ему разрешались прогулки лишь в сопровождении четверых солдат, не лучшим образом повлияли на строптивый характер Арсения. Вместо смирения он проявлял непослушание и раздражительность, в особенности после того, как до него донеслись слухи из столицы о двух важных событиях: о секуляризации церковных имений и о гибели Иоанна Антоновича. Арсений откровенно выражал свой протест в разговоре с караульными солдатами, говаривал им об Иоанне Антоновиче, что «невинно он смерть получил». Иногда монастырское начальство разрешало Арсению произносить проповеди, и тогда с амвона звучали обличительные слова. Все разговоры сходили ему с рук, пока в 1767 году протодиакон Иосиф Лебедев не настрочил донос в губернскую канцелярию. Об этом доносе стало известно Екатерине, и Арсений вновь привлек ее пристальное внимание. Непосредственное наблюдение за ходом следствия она поручила генерал-прокурору А. А. Вяземскому. В итоге Архангелогородская канцелярия получила указ, по которому поведению ссыльного дана была политическая оценка. Меру наказания определила сама императрица: она повелела лишить Арсения монашеского звания, облачить его в мужицкую одежду, назвать Андреем Вралем, переменить место ссылки и ужесточить режим содержания. Андрея Враля надлежало перевести в Ревель, лишив возможности общения с кем бы то ни было. Караульными были назначены солдаты, не знавшие русского языка.

Императрица понимала, что дело Арсения не украшает первые годы ее правления, и поэтому позаботилась о том, чтобы события в ее интерпретации стали достоянием не только Вольтера, но и просвещенной части французского общества. С этой целью, конечно же не без ведома Екатерины, была составлена статья о деле Мацеевича, переведенная на французский и предназначавшаяся для опубликования в газетах. Статья начинается с торжественной декларации, в которой сообщалось, что нет более милосердного и великодушного монарха, чем Екатерина, проявившая снисходительность к преступнику, выступившему «как против человеческих, так и против божественных законов». Далее следовало краткое изложение событий, к которым был причастен Мацеевич, причем без искажения. Екатерина, ознакомившись с содержанием статьи, наложила резолюцию: «Опробуется».

20 декабря 1767 года в губернской канцелярии состоялось расстрижение монаха Арсения. Сани с Андреем Вралем сопровождали два сменявших один другого офицера, каждому из которых вручалась инструкция: первый должен был везти его от Архангельска до Вологды, второй – от Вологды до Ревеля. Третья инструкция предназначалась ревельскому коменданту Тизенгаузену. О значении, придаваемом Екатериной ревельскому узнику, свидетельствует ее собственноручная записка коменданту: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка, береги, чтоб не улетела».

Не обделен был вниманием императрицы Андрей Враль и в последующие годы. В 1769 году Тизенгаузена на посту коменданта Ревеля сменил Бенкендорф. В этой связи Екатерина отправила генерал-прокурору Вяземскому записку: «Не изволишь ли писать к нему (Бенкендорфу. – Н. П.), чтобы он за Вралем имел смотрение такое, как Тизенгаузен имел, а то боюсь, чтоб не бывши ему поручен, Враль не заводил в междуцарствии свои какие ни на есть штуки, и чтоб не стали слабее за сим зверком смотреть, а то нам от того не выливались новые хлопоты».

Насколько обоснованны опасения Екатерины? Действительно ли протест Арсения представлял серьезную угрозу светской власти. И в самом ли деле Екатерина должна была предпринять решительные меры, чтобы пресечь нависшую опасность? На поставленные вопросы можно дать отрицательный ответ: сорвать секуляризационные планы императрицы Мацеевич не мог, и это та прекрасно понимала. И если императрица уготовила бунтарю суровую кару, то эта ее акция, скорее всего, имела личную подоплеку: резкие и нелестные о ней отзывы, высказанные им еще в 1762 году. Во время второго следствия над Арсением в 1767 году доносчик писал: «Монах де Арсений говаривал слова такие: “ее да величество наша неприродная, и она де нетвердая в законе нашем и не надлежало де ей Российского престола принимать, а следовало Ивану Антоновичу, или лучше бы было, кабы ее величество за него вступила в супружество”.» Екатерина против этого текста сбоку написала: «Сии слова Арсений говорил и в 1762 году капитану Дурново, когда сей последний приезжал его брать в Синод, и так Алексеевский то не выдумал». Слова Арсения, как видим, столь глубоко задевали Екатерину, что она их помнила и пять лет спустя.

Обрушившиеся на Арсения кары осуществлялись в годы, когда императрица усердно сочиняла свой «Наказ» и созывала Уложенную комиссию. Идеи «Наказа» резко контрастировали с жестокостью, проявленной императрицей по отношению к Арсению. Поведение Екатерины кажется странным еще и потому, что Арсений до 1767 года наивно полагал, что ей неведомы подлинные его доводы против секуляризации, что она пользовалась донесениями Синода и вельмож, намеренно искажавшими его мысли, и что стоило ей почитать его подлинные донесения, как она проникнется его, Мацеевича, идеями и отменит секуляризацию.

Третье следственное дело связано с волнениями приписанных к уральским заводам государственных крестьян. Специфика этого следствия состояла в том, что следователи не ограничивались только дознанием, выявлением зачинщиков, но прибегали и к использованию воинских команд, вооруженных, помимо стрелкового оружия, еще и пушками.

Волнения начались в середине 50-х годов, вскоре после передачи казенных заводов вельможам, то есть задолго до вступления на престол Екатерины II. Они были вызваны хищнической эксплуатацией крестьян новыми владельцами. В погоне за барышами вельможи обременяли крестьян непомерно высокими нормами повала леса и жжения древесного угля: они считали для себя невыгодным использовать наемных работников, поскольку установленная казной еще в 1724 году оплата труда приписных крестьян была в три-четыре раза ниже рыночной.

Приводить крестьян в повиновение Екатерина поручила генерал-квартирмейстеру Александру Алексеевичу Вяземскому. В декабре 1762 года была составлена инструкция, которая разъясняла, как ему надлежит действовать. Первым делом Вяземский должен был привести заводских крестьян к послушанию, то есть принудить их выполнять возложенные на них повинности, и только после этого заняться выяснением причин, вызвавших их недовольство. Ведя следствие, Вяземский должен был опираться на жалобы обеих сторон, исследовать их «беспристрастно», ибо, говорилось в инструкции, «как крестьянская продерзость всегда вредна, так и человеколюбие наше терпеть не может, чтоб порабощали крестьян выше мер человеческих, особенно с мучительством». Вяземскому, располагавшему воинской командой, было предоставлено право чинить суд и расправу не только над зачинщиками волнений, но и над приказчиками, отличавшимися жестоким обращением с крестьянами. При наказании приказчиков «надобно брать предосторожность, чтоб крестьяне не возмечтали, что их начальники и тогда должны их бояться, когда им не нравится и правильная работа». В случае, если крестьяне будут продолжать упорствовать, в них разрешалось стрелять.

Кроме того, Вяземскому вменялось в обязанность изучение состояния уральских заводов, их оборудования, производительности, обеспеченности рабочей силой. Ему также поручалось дать аргументированный ответ на вопросы, не целесообразнее ли отказаться от использования труда приписных крестьян и заменить его вольнонаемным и не следует ли все казенные заводы передать в частные руки.

За выполнение поручения Вяземский и сменивший его генерал Александр Ильич Бибиков заслужили похвалу императрицы. Оба они действовали жестоко, оставляя кровавый след в приписных деревнях. По свидетельству Екатерины, генералы, унимая непокорных, «не единожды принуждены были употребить против них оружие и даже до пушек».

Примечателен секретный доклад карателей о результатах следствия, в котором дан обстоятельный анализ причин крестьянских волнений. Из этого анализа вытекает, что виновниками волнений были вельможи-заводовладельцы, обременявшие крестьян высокими уроками при низкой оплате труда.

Императрице удалось не только разгрести наследие предшественников, но и осуществить первые самостоятельные шаги. Причем речь идет не о традиционных первых шагах государей, вступивших на престол, – то есть не об обычных милостях по отношению к вельможам, оказавшимся ранее в опале. Екатерина в этом плане не составляла исключения и, как мы помним, вернула из ссылки А. П. Бестужева-Рюмина и отстраненного от дел Я. П. Шаховского. В данном случае нас не интересует и смена лиц, стоявших у кормила правления, которая обычно сопровождала смену лица на троне. Наше внимание привлекут новшества во внутренней и внешней политике, отраженные в действиях и законодательных актах нормативного характера, обозначавших вехи истории страны.

В первых самостоятельных действиях императрицы, прежде всего в области внутренней политики, практически невозможно обнаружить следы сколько-нибудь продуманной системы либо программы, части которой в строгой последовательности претворялись бы в жизнь. Ученица Вольтера располагала достаточным временем, чтобы подготовить себя к занятию трона, о чем она вожделенно мечтала по крайней мере лет шесть. Однако новшества, даже более или менее существенные, на наш взгляд, внедрялись стихийно. В этом смысле Екатерина, располагавшая большими возможностями, чем Петр I, практически повторила путь, пройденный великим реформатором: преобразования в течение первых тринадцати лет проводились в угоду сиюминутных потребностей. И еще одна перекличка с петровским временем – инициатива реформ часто исходила не от императрицы, а от ее окружения.

Исключение составляет указ, опубликованный спустя чуть больше месяца после восшествия на престол, 31 июля 1762 года, и скорее всего навеянный собственными размышлениями и наблюдениями императрицы. Документ расширил список товаров, находившихся в вольной продаже за счет смолы и ревеня. Отменялась казенная монополия на торговлю с Китаем, а также откупы на тюленьи и рыбные промыслы и табак. Сбор таможенных пошлин, находившихся с 1758 года на откупе у купца Шемякина, тоже изымался из его ведения, как и ввоз в Россию шелка. В казенной монополии оставалась лишь торговля поташом и смольчугом, что мотивировалось необходимостью беречь леса[71 - ПСЗ. Т. XVI. № 11630.]. Ликвидация откупов, как и монополии на ходовые товары, избавляла торговлю и промыслы от пут средневековой регламентации и являлась серьезной заявкой на свободу предпринимательства.

В 1763 году Екатерина взялась было проводить кардинальные реформы, но остановилась на полпути. Речь идет о проектах Никиты Ивановича Панина, заключавшихся в реформировании Сената и создании нового учреждения – Императорского совета. По мнению Панина, Сенат, состоявший из 25–30 вельмож, давно превратился в громоздкую и малоэффективную махину, поскольку сенатор, как писал Панин, «приезжает на заседание как гость, который не знает не только вкуса кушанья, но и блюд, коими его будут потчевать». Если эту метафору перевести на деловой язык, то суть критического замечания Панина состояла в том, что многие члены Сената бездельничали, позволяли себе отмалчиваться и пассивно наблюдать за происходившим. Положение исправится, полагал Панин, если Сенат разделить на департаменты, в каждый из которых должно определить по шесть членов. Тогда исчезнет возможность прятаться за спины других, и дела в Сенате пойдут быстрее.

Панин предлагал разделить Сенат на шесть департаментов, каждому из которых надлежало ведать строго определенной отраслью управления. Например, одному департаменту поручалось ведать делами Берг-, Мануфактур- и Коммерц-коллегий; создавались департамент по Юстиц- и Вотчинной коллегии, Департамент, ведавший делами бывшей Рекетмейстерской конторы (он принимал жалобы); Департамент по Военной и Адмиралтейской коллегиям и др. Екатерина одобрила и утвердила панинский проект, и реформа Сената была осуществлена в 1763 году.

Иная участь постигла проект того же Н. И. Панина об учреждении Императорского совета. Панин подверг резкой критике предшествующие царствования, когда страной правили временщики и «припадочные люди», как он именовал фаворитов. И те и другие не радели об интересах государства, предметом их забот были личные интересы. И те и другие олицетворяли зло, поскольку не обладали необходимыми для управления способностями. Лица, преуспевшие в карьере, руководствовались правилами – «была бы милость, всякова на все станет». Создавался порочный замкнутый круг: «прихоть была единственным правилом, по которому дела к производству были избираемы». Власть «припадочных людей» котировалась выше власти государственных учреждений, а отсюда проистекало множество пороков: лихоимство, безнравственность, произвол. От этих пороков и должен был избавить страну Императорский совет. Но его надобность обусловлена и тем, что монарх, удовлетворяющий самым высоким требованиям, не в силах справиться с огромным потоком дел.

Императорский совет, по замыслу Панина, должен был состоять из шести персон, четыре из которых назывались статскими секретарями; каждый из них ведал важнейшими сферами управления: внешней политикой, внутренними делами, военными и морскими. (Подробнее о проекте учреждений Императорского совета будет рассказано в главе, посвященной Н. И. Панину.)

Екатерина отклонила проект об учреждении Императорского совета. Причем сделано это было не в решительной форме, а путем проволочек, его постепенного удушения. Поначалу императрица высказала ряд малозначительных пожеланий и замечаний: вместо шести предложила ввести в Совет восемь членов; ей не понравилось слово «министр», и она просила заменить его русским словом; не по сердцу Екатерине пришелся и резкий отзыв о царствовании Елизаветы Петровны, уподобленном Паниным «варварским временам». Синонима слову «министр» в русском языке не нашли и оставили его, а выражение «варварские времена» убрали. Екатерине ничего не оставалось как подписать Манифест об учреждении Императорского совета и утвердить его состав (Бестужев, Разумовский, Воронцов, Шаховской, Панин, Чернышов, Волконский и Г. Орлов), но от его опубликования она воздержалась, решив ознакомить с ним некоторых вельмож.

Критики не отклонили саму идею создания учреждения, но предложили внести поправки технического свойства: назвать совет не Императорским, а Верховным тайным советом, заседать ему не пять, а четыре раза в неделю. Наиболее критически к проекту был настроен генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа: «Я не знаю, – писал он, – кто составитель проекта, но мне кажется, как будто он, под видом защиты монархии, таким образом склоняется более к аристократическому правлению». По мнению критика, над императрицей нависла серьезная угроза ограничения власти монарха: «Обязательный и государственным законом установленный Императорский совет и влиятельные его члены могут с течением времени подняться до значения соправителей»[72 - РИО. Т. 1. С. 203–205.]. После этого Екатерина надорвала последний лист подписанного ею Манифеста, чем положила конец всем разговорам о создании Императорского совета.

Мотивов отклонения проекта об организации нового учреждения и согласия императрицы на реформу Сената источники не сохранили, и историки высказывают различного рода гипотезы. Одна из них объясняет согласие Екатерины на разделение Сената на шесть департаментов, то есть дробление данного учреждения на мелкие части, ее стремлением превратить Сенат в послушный себе орган и устранить возможность оппозиции с его стороны[73 - Очерки по истории СССР. Вторая половина XVIII в. М., 1956. С. 273.]. Подобное суждение представляется лишенным серьезных оснований. В самом деле, о какой оппозиции со стороны Сената могла идти речь, если он проявил трогательную заботу и усердие о благополучии только что взошедшей на престол Екатерины: он услужливо освободил ее от участия в похоронах убитого супруга, а 17 июля выступил с предложением соорудить ей монумент.

Искать подспудных мотивов одобрения Екатериной реформы Сената вряд ли целесообразно, они обстоятельно изложены самим автором проекта и настолько очевидны, что поиски каких-то особых причин поведения императрицы способны не прояснить, а затемнить проблему – цель реформы состояла в повышении мобильности и эффективности работы Сената и сенаторов. Сложнее обнаружить мотивы блокирования Екатериной проекта о создании Императорского совета. Заметим, критический отклик Вильбоа использован лишь в качестве предлога – императрица и сама видела ущемление им прерогатив абсолютного монарха, но не решалась в конце 1762 года открыто выступить против него. Разве она ожидала, чтобы ей кто-либо посторонний открыл глаза на следующий пассаж проекта, явно ущемлявший прерогативы абсолютного монарха: «Все то, что служить может к собственному самодержавию государя, попечении о приращении и исправлении государственном имеет быть в нашем Императорском совете, яко у нас собственно». Здесь просматривается олигархическая тенденция, попытка в какой-то мере уравнять заботы монарха с заботами формально подчиненного ему учреждения. Для отказа реализовать проект у Екатерины были и дополнительные мотивы – как выше было отмечено, она хотела не только царствовать, но и управлять. Более того, создание Императорского совета Панин мотивировал теми же причинами, какими в свое время руководствовались при учреждении Верховного тайного совета – бременем многочисленных и разнообразных обязанностей, ложившихся на плечи монарха. Это был намек на неспособность Екатерины самой справиться с управлением страной, что задевало ее самолюбие и тщеславие. Равным образом, осуждение роли временщиков и «припадочных людей» при Елизавете Петровне наводило тень и на Екатерину, ибо выходило, что она тоже не в состоянии была ограничить роль фаворита лишь любовными утехами. Не могли устроить императрицу и инициатива создания нового учреждения, исходившая не от нее, а от ее подданного. Но при этом императрица нисколько не сомневалась в целесообразности существования при ней совещательного органа типа Кабинета министров и Конференции при высочайшем дворе, что явствует из учреждения ею в 1768 году Государственного совета.

Вслед за реформой Сената была осуществлена реформа управления Украиной. Судя по всему, идея ликвидации гетманства принадлежала самой императрице, что видно из «Наставления» генерал-прокурору Вяземскому. «Наставление» помечено рукой Екатерины как «секретнейшее» не потому, что оно, например, обязывало генерал-прокурора вести борьбу с корчемством, получившим столь широкое распространение, что стало практически невозможно наказывать всех причастных к этому злу. И не из-за порицания деятельности генерал-прокурора Глебова. «Секретность» документа обусловливалась намерением ликвидировать автономные права, которыми пользовались окраинные территории России – Украина, Лифляндия и Эстляндия. Их, писала Екатерина, следовало «привести к тому, чтоб они обрусели бы и перестали бы глядеть, как волки в лесу». Сохранение за ними автономии она назвала «глупостью». Задачи, поставленные «Наставлением», серьезно продуманы Екатериной; это явствует из того, что императрица в ближайшее время приступила к их реализации.

О пристальном внимании императрицы к судьбе гетманского правления свидетельствует и ее поручение Григорию Теплову составить записку о положении дел на Украине. Сейчас трудно сказать, в каких случаях Теплов в угоду императрице сгущал краски, а в каких описанная им мрачная обстановка, сложившаяся на окраине империи во время гетманского правления, соответствовала истине, но в целом записка выглядит убедительно.

По версии Теплова, на Украине царила безысходность: произвол старшины, ее ненасытная алчность, сопровождавшаяся захватом земель, закрепощением казаков и крестьян и одновременно бесправием забитого населения. Пользуясь неграмотностью крестьян и казаков, старшина составляла фиктивные купчие на землю, города, местечки и села. Исследования историков XX века подтвердили это генеральное утверждение Теплова: за 14 лет гетманства Кирилла Разумовского (1751–1764) численность закрепощенного населения увеличилась в два-три раза[74 - Мякотин Б. А. Очерки социальной истории Украины в XVII–XVIII вв. Вып. 2. Прага, 1921. С. 222.].

Анализируя причины крайней нищеты населения, Теплов пришел к странному, на первый взгляд, выводу: в бедствии повинно сохранившееся право крестьянского перехода, отсутствие суровых форм крепостного права, существовавших в России. Свободный переход крестьян и казаков с одного места на другое приводил к двум негативным последствиям: бедный помещик становился еще беднее, ибо у него сманивал крестьян богатый землевладелец, предоставлявший им льготы; свобода перехода не приносила счастья и крестьянину, а также казаку: и тот и другой предавались лености, безнравственности, пьянству – прожив льготное время у одного богатого помещика, они переходили к другому, у которого пользовались новыми льготами. Вывод неутешительный: в плодородной стране свирепствует голод, бедный помещик разоряется, а от богатого, хотя он и становится еще более состоятельным, государство никакой выгоды не получает, ибо подушной подати ни крестьяне, ни казаки не платят. Выход из тупика напрашивался сам собою: благоденствие на Украине наступит только после закрепощения крестьян. Гетманским универсалом 1760 года крестьянам запрещалось переселяться на новые места без письменного разрешения помещика; равным образом помещику запрещалось принимать крестьянина без такого разрешения. В 1763 году Екатерина подтвердила гетманский универсал.

Критика порядков на Украине подготавливала почву для упразднения гетманского правления. Императрица, ознакомившись с содержанием сочинения Теплова, имела беседу с Разумовским. О содержании беседы она писала в своей записке Панину: «Никита Иванович! Гетман был у меня и я имела с ним экспликацию (объяснение. – Н. П.), в которой он все то же сказал, что и вам, а наконец просил меня, чтоб я с него столь трудный и его персоне опасный труд сняла». Екатерина велела передать Разумовскому, чтобы тот написал письменное прошение. Письменный документ «О снятии с меня столь тяжелой и опасной мне должности» появился, и Екатерина, не откладывая дела в долгий ящик, удовлетворила просьбу. Медлить не было резона, ибо старшина готовила Екатерине петицию об установлении наследственного гетманства за родом Разумовских.

10 ноября 1764 года Сенату был дан указ об учреждении Малороссийской коллегии вместо гетманского правления. Она состояла из четырех представителей России и такого же количества представителей Украины. Возглавлял Малороссийскую коллегию граф Петр Александрович Румянцев. Его власть приравнивалась к президентству в коллегии и генерал-губернаторской. Ликвидация гетманского правления – закономерный итог развития административного аппарата абсолютной монархии, стремящейся к унификации структуры органов власти, не терпящей автономии и игнорирующей национальные особенности окраин. Гетманское правление было упразднено еще при Петре Великом. Восстановление его явилось эпизодом, обусловленным фаворитизмом. Именно поэтому новое упразднение гетманства прошло спокойно и не вызвало осложнений.

К новшествам, достойным подробного рассмотрения, относятся еще две меры, осуществление которых было навеяно идеями просветителей. В 1764 году был учрежден Смольный институт, а в следующем году – Вольное экономическое общество. Эти меры Екатерины положили начало эре просвещенного абсолютизма.

Смольный институт являлся закрытым учебным заведением, в который зачислялись дворянские девочки в возрасте шести лет. Заканчивали же обучение восемнадцатилетние девицы. Помимо общеобразовательных предметов, смолянок обучали навыкам, необходимым добродетельным матерям: шитью, вязанию, домостроительству, светскому обхождению, танцам, музыке, учтивости.

Воспитанниц изолировали от окружающей среды, что исключало, как полагал инициатор создания Смольного Иван Иванович Бецкой, пагубное влияние семьи, улицы, родственников и знакомых. Девицы, прошедшие выучку в Смольном, призваны были положить основание новой породе людей, свободных от пороков. Став матерями, выпускницы Смольного передадут приобретенные знания и навыки своим детям, а те – следующему поколению. В итоге люди избавятся от пороков и приобретут полный набор добродетелей.

Императрица, имея страсть к рекламе своих начинаний, отзывалась о Смольном институте и его воспитанницах с присущим ей восторгом и была уверена, что цель, ради которой создавалось учебное заведение, достигнута вполне. В 1772 году, восемь лет спустя после основания Смольного, она дважды писала о нем Вольтеру. В первом письме читаем: «Пятьсот девиц воспитываются здесь в монастыре, назначенном прежде для пребывания трехсот невест Христовых. Эти девицы, я в том должна вам признаться, превзошли наши ожидания; они успевают удивительным образом, и все согласны с тем, что они становятся столько же любезны, сколько обогащаются полезными для общества знаниями, а с этим они соединяют самую безукоризненную нравственность, однако же без мелочной строгости монахинь».

С. Ф. Галактионов. Смольный институт.

Литография. 1823.

Государственный музей-заповедник Павловск

Почти два месяца спустя, 23 марта, Екатерина, отвечая Вольтеру, писала: «Не знаю, выйдут ли из этого батальона девиц, как вы называете их, амазонки, но мы очень далеки от мысли образовать из них монашенок; мы воспитываем их, напротив, так, чтобы они могли украсить семейства, в которые вступят, мы не хотим их сделать ни жеманными, ни кокетками, но любезными и способными воспитывать своих собственных детей и иметь попечение о своем доме»[75 - РИО. Т. 13. СПб., 1874. С. 212, 226.].

Идеи Бецкого, разделяемые Екатериной, вполне утопичны, ибо исходят из посылки о влиянии среды, как единственного фактора, определяющего наличие в воспитуемом пороков и добродетелей. Вывести новую породу людей Смольный институт, конечно же, не смог, но его положительное влияние на распространение в стране просвещения является общепризнанным – это было первое учебное заведение со всем набором общеобразовательных предметов (иностранные языки, русский, арифметика, история, география), положившее начало женскому образованию в России. Вместе с тем это была первая ласточка в политике просвещенного абсолютизма, которым знаменательно время правления Екатерины.

Нартов Андрей Андреевич.

Литография А. О. Мошарского

по рисунку М. А. Кашенцева с портрета 1808 года (1830-е годы)

Второй шаг в этом же направлении Екатерина сделала в октябре 1765 года, когда учредила «Императорское вольное экономическое общество к поощрению в России земледелия и домостроительства». Общество разделило судьбу Смольного института – оба учреждения оказались самыми долговечными творениями Екатерины и были упразднены лишь в октябре 1917 года. А. Т. Болотов считал организатором общества сына токаря Петра Великого А. А. Нартова: «Как самое основание оного, так и управление им и поддержание оного можно наиглавнейше приписать господину Нартову Андрею Андреевичу – бессменному секретарю сего общества. Он собственно старался о собрании оного, о побуждении первейших вельмож о вступлении…»[76 - Орешкин В. В. Вольное экономическое общество в России. М., 1963. С. 17.]

На Общество возлагалось множество задач, нацеленных на рациональную организацию помещичьего и крестьянского хозяйства – распространение «полезных и нужных знаний», способствующих улучшению животноводства и повышению урожайности, а также разумному использованию результатов земледельческого труда. Устав Общества определял его цель как заботу «о приращении в государстве народного благополучия», что может быть достигнуто стремлением «приводить экономию в лучшее состояние, показывая… каким образом натуральные произращения с пользою употребляемы и прежние недостатки поправлены быть могут»[77 - Труды ВЭО. Ч. I. 1760. С. 1.].