– А кость мамонтовая?
– Ничего нет! Судно ничего не доставило.
– А как же быть? Маньчжуры ждут к первому августа нас в гости. Дано русское слово.
– Вот мы и приехали сюда смотреть, что можно послать.
– На складе у нас одна соль, только ее беглые не украли.
– Мичман Петров идет на баркасе, кое-что доставит. Ну, удалось ли открыть преступников?
– Сегодня я нашел в дупле узел и в нем деньги, – сказал Березин.
– Вы нашли? Чьи же?
– Деньги из нашей казенной кассы – двести рублей ассигнациями: серебро беглецы взяли с собой, а ассигнации, видно, отдали своему человеку. Подозреваю Салова в соучастии.
– Салов знает, что вы эти деньги нашли?
– Никто не знает, кроме Николая Константиновича. Даже мог бы себе взять – никто бы не узнал.
Невельской вошел в казарму и приказал вызвать с работы Салова и матроса Сенотрусова.
Сснотрусов – худой, с изможденным лицом и с голубыми глазами; они бегали вправо и влево, как маятник часов. Он в рабочей рубахе из синей китайской дабы и в стоптанных сапогах. Гаркнул, захрипев от волнения:
– Здравия желаю, вашескородие!
– Ты дружил с Дайноковым и Сокольниковым?
– Знал… Как же…
– Где познакомились?
– В Охотске.
– Ну говори прямо, предлагали тебе бежать?
– Да прямо – нет. А вроде… намекали.
– А ты понял их намек?
– Понял.
– Почему же не донес?
– Они убить меня грозились.
– Куда же они пошли?
– Этого не знаю.
– А куда они тебя звали?
Сенотрусов стал рассказывать, что намеревались идти вверх по Амуру, туда, где жилые места. Но иногда говорили, что надо в море искать иностранное судно и наняться на него.
– А точно – куда идти?
– А в точности не сказали. Таились!
Невельской помолчал с мрачным видом. Он приказал взять Сенотрусова под караул.
– Николай Константинович, – обратился капитан к Бошняку, – нельзя быть таким маменькиным сынком. Я нянчусь с вами, как с маленьким ребенком. Где у вас глаза были? Есть у вас голова на плечах?
Бошняк сидел понурившись. Он мог бы сказать, что молод, верил людям, жалел их. Березин терпеливо ждал.
– Салова сюда, – подойдя к двери, крикнул Невельской.
Вошел стриженный ежом Салов, вытянулся. Его колючие глаза зорко и смело смотрели в лицо капитану.
– Говори, Салов, как могло быть, что взломан ящик, украдены деньги, взят вельбот?
– Я ничего… вашескородие… Как перед истинным.
– Я прошу тебя! Беглецов надо поймать во что бы то ни стало. Это позор… Я убежден, что ты знаешь все. Ты не дурак и умеешь держать язык за зубами. Но настала пора один раз тебе открыться. Я знаю – ты соучастник. С тобой они делились деньгами, говори все толком, а то будет худо.
– Как перед истинным! Ничего не знаю!
Он стал сбивчиво рассказывать, как бежали люди, что сам удивлен… Невельской долго слушал и наконец не выдержал. Он подал знак Алексею Петровичу.
– А ну, Николай Константинович, – меняясь в лице, крикнул он, – выстройте пять человек с ружьями. Салова – под расстрел!
Унтера схватили и вывели из казармы. Невельской вышел следом.
– Привязать его, мерзавца, к дереву. Дух из тебя вышибу. Ты отвечаешь за все! Отвечай или сейчас же…
– Это же твой платок, – сказал Березин. – Вот ассигнации!
– Деньги были в этом платке! Ты в сговоре с ними.
– Вашескородие… Ваше… – закричал побледневший Садов. Его прикрутили веревками к дереву. – Что знаю, все скажу. А чего не знаю, то не знаю…
– Куда бежали, где они? Только две дороги есть – на море и по Амуру.
– По Амуру.
– Толком говори! Рассказывай все! Мало им, что вельбот украли, негодяи, – ящик взломали, украли деньги! Шестаков бежал!
Офицеры перешли в землянку. Невельской не мог успокоиться: