Лестница Иакова
Николай Васильевич Пернай
Роман состоит из рассказов о событиях, полных драматизма, приключений и нелёгких преодолений в жизни мальчишки-пастушка, юноши – разнорабочего, грузчика, кочегара, каменщика, студента – и зрелого мужа – педагога, руководителя и ученого. Это роман о любви, объединяющей людей, о мужестве любящих.
Когда ты совсем молодой, легко верится и в бессмертие души, и в собственные безграничные возможности. Если сегодня что-то не вытанцовывается – не беда: завтра получится. Ну, если не завтра, то – послезавтра. Рано или поздно – всё равно получится: ведь ты же упрямый и жилистый.
Если любишь – можно всё преодолеть, считает автор. И впереди у тебя – жизнь. Вся твоя жизнь! Длинная и, должно быть, – интересная.
А когда наступает вечер твоей жизни и круг твоих дел резко сужается, энергия любви, накопленная в молодые и зрелые годы, по-прежнему питает тебя и поддерживает твой слабеющий организм.
Николай Пернай
Лестница Иакова
Книга первая
За чёрным окном – море тюльпанов
И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба, и вот Ангелы Божии восходят и нисходят на ней.
Бытие 28:12
Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец!
Волшебник (из пьесы Е. Шварца «Обыкновенное чудо»)
Квашеный арбуз
21 марта 1944 года войска Второго Украинского фронта форсировали реку Днестр на участке протяженностью 175 км и окружили город Бельцы… На рассвете 26 марта части 252-й дивизии с северо-запада, 303-й с севера, 373-й дивизии и 57-й мотострелковой бригады с северо-востока ворвались на окраины Бельц…
http://www.balti.md/index2
1944
Бессарабия, Бельцы
В последние дни марта, когда шли бои за освобождение города от оккупантов – румын, итальянцев и немцев, – артиллерийские обстрелы и бомбежки не прекращались.
Мы с матерью, как и многие жители нашей магалы Берестечко, жили в небольшом саманном домике. Бомбы не падали на нас – кому мы были нужны? – но мы страшно боялись. Война научила бояться всего.
Артиллерия Красной Армии била днем и ночью, орудийный гул приближался, нарастал и, наконец, стал таким мощным, что земля постоянно вздрагивала, колыхались стены нашего домика, и с потолка начинало что-то сыпаться.
Особенно страшны были бомбежки. Когда приближалась армада советских бомбардировщиков, в небе стоял такой рев, что ничего, кроме него, не было слышно. Сотни самолетов летели так низко, что, казалось, они вот-вот начнут сбрасывать свой груз на наши головы. Грозные машины несколько раз бомбили что-то в районе станции Реуцел, северного и западного вокзалов города, не так уж далеко от нас, но чаще бомбы сбрасывались где-то дальше. Говорили – под Яссами.
Во время бомбежек мама падала на колени и торопливо молилась:
– Господи, Боже наш, не дай нам погибнуть! Господи, спаси и помилуй нас!
А я сразу залезал под кровать. Там в пыли, на земляном полу, было трудно дышать, но было как-то надежнее: разрывы бомб и снарядов мне по малолетству казались не такими страшными.
Так продолжалось несколько дней. Наконец, бомбежки прекратились, но залпы артиллерии и стрельба еще слышались в северной и центральной частях города.
И вот наступил день, когда не стало слышно ни разрывов бомб, ни выстрелов. Наступила тишина. Это было так необычно, что люди начали выходить из своих жилищ и громкими голосами переговариваться между собой.
– Неужели ремуны ушли из города? – спрашивала мою мать соседка старая бабка Флячиха.
– Не знаю, – отвечала мать. Откуда она могла что-то знать: радио у нас не было, а последние дни она никуда не выходила из дома и ни с кем не общалась.
Так в тишине и спокойствии прошел день. Люди повеселели, на улице появились дети. Я тоже вышел погулять.
На следующий день мы проснулись в хорошем настроении. Мама сходила к колодцу и принесла два ведра воды, покормила поросенка, потом наложила в миску дробленой кукурузы и вышла во двор. Она приоткрыла дверку небольшого сарайчика, который прилегал к дому, и громко позвала:
– Цип, цип, цип!
Тут же из сарайчика стали выбегать и вылетать, обгоняя друг дружку, курочки. Их было с десяток – наше богатство, которое мы старались прятать, особенно, от жадных румынских глаз.
– Ципоньки мои милые! – приговаривала мама, рассыпая своим любимицам дробленку.
Первое дело в хозяйстве, даже таком маленьком, как наше, – было накормить и напоить животных. Иначе они покоя не дадут: некормленый поросенок будет орать так, будто его собираются резать, а куры – бросаться друг на друга.
Потом мама разожгла огонь в печке, быстро сварила в чугунке мамалыгу, несколько яиц – курочки неслись хорошо, – достала ведерко с топленым салом, запасенным прошлой осенью, положила на сковородку две большие с верхом ложки смальца, разогрела его на плите, затем отрезала два кусочка овечьей брынзы и – выставила всё это богатство на стол.
Наша трапеза началась. Мама разрезала мамалыгу суровой ниткой на тонкие ломти, мы брали горячие ломти и макали в топленый смалец, затем, не спеша, поедали их вместе с брынзой и яйцами. Еда была неслыханно роскошной, такое мы редко себе позволяли. В то время ничего вкуснее я не ел.
Раздался осторожный стук в дверь – пришла соседка, тетя Маруся, Мусина мама.
– Сидай с нами, Маруся! – пригласила мама соседку.
Тетя Маруся, как порядочная дама, начала было отнекиваться, но совсем отказаться от угощения было, наверное, трудновато. Она села с нами за стол и, попробовав нашей еды, первым делом стала нахваливать хозяйку:
– Ну, Дуся, ни одна баба в нашей магале не умеет варить такую мамалыгу. Ох, и мамалычка! Прямо тает во рту.
Потом женщины стали говорить о своих делах, которые мне были не очень интересны, а я продолжал наслаждаться едой.
А когда всё на столе было съедено и запито колодезной водой, тетя Маруся вдруг и говорит:
– Слыхала я, что сегодня в городе будет парад.
Городом у нас называли его центральную часть, а мы считали себя как бы пригородом.
– Что за парад? – насторожилась мама.
– В город войдут советские.
Всех русских в то время бессарабцы звали «советскими».
– Пусть входят, мне какое дело?
– Дуся, как ты не понимаешь. Это же конец оккупации. Это победа. Наши победили, понимаешь?