Лестница Иакова

Жорку Рыжего я больше не видел.

Не надо было!

1953

Бельцы

В моём детстве было много всякого оружия. Часто во время игр мы находили на дне поросших бурьяном овражков, которые ещё не так давно были окопами, помятые каски, спутанные пулеметные ленты, много пустых гильз, обоймы с нестреляными патронами и даже винтовки и автоматы. Всё было сильно заржавлено и не годилось для дальнейшего использования, кроме пороха. Но иногда винтовочный ствол после терпеливого вымачивания в керосине удавалось отчистить от ржавчины и использовать для изготовления самопала.

Обычно самопалы делались из медных или стальных трубок. Трубка обрезалась в виде миниатюрного подобия старинной пушки и прикреплялась к небольшому ложу, выпиленному из куска дерева. К маленькому отверстию в трубке на резинке прижималась головка спички. Если в трубку насыпать немного пороха, а потом вставить несколько дробинок и закрыть пыжом, то – всё: самопал к бою готов. Достаточно чиркнуть коробком спичек по головке, спичка загоралась, и её огонь через прорезь проникал в ствол. Порох воспламенялся и происходил выстрел.

Такие самопалы были почти у всех пацанов. Каждому хотелось пострелять. Но стрелять дома или на улице было не принято: наши мамы очень не любили это увлечение и пугались выстрелов, а отцы – у кого они были, – бывшие фронтовики, только посмеивались: «Ничего, пускай…». Был самопал и у меня. Вместе с пацанами мы уходили на пустынный глодянский шлях, где в придорожных широких кюветах устанавливали самодельные мишени и соревновались в стрельбе.

Никто никогда не играл с самопалом, а шутя, не целился в другого. Никто. Никогда. Занимались этими делами скрытно, опасаясь посторонних. Всё ж – оружие огнестрельное. Запрещенное.

Однажды я помогал дедушке Николаю. Ему зачем-то понадобилась старая рессора, и он послал меня за сарай, посмотреть, нет ли там в куче старого железа того, что ему нужно. Рессору я нашел быстро, но нашел ещё кое-что – старый австрийский ствол с надписью на тыльном утолщении «Menlicher». Ствол был в хорошем состоянии, причем даже не заржавленный.

Дедушке я, конечно, ничего не сказал и, таясь от любопытных взглядов, начал из ствола мастерить самопал. Особенно долго пришлось возиться с пропиливанием запального отверстия и вырезанием деревянного ложа с двумя ручками, – чтоб было как у немецкого автомата. Никто из домашних не догадывался, чем я занимаюсь.

Недели через две всё было готово, и я позвал своего приятеля Лёньку Бомбу. С Ленькой мы учились в одном классе, хотя он был на три года старше меня. Бомбой его звали, наверное, из-за странного устройства большой стриженой под бокс конопатой головы, которая немного кривовато была приклёпана прямо к туловищу, как головка артиллерийского снаряда к гильзе. Когда он разговаривал, то разворачивался к собеседнику всем своим голово-туловищным корпусом.

– Ну-ка посмотри, – сказал я, показывая своё произведение Лёньке. – Оцени.

– Вот это – да, – восхищенно сказал Лёнька, рассматривая самопал. – Вот это пушка! На стволе есть даже мушка и прицельная планка. А порох есть?

– Есть, навалом.

– А у меня есть утиная дробь и картечь.

Сговорились: завтра за городом провести пробные стрельбы.

На следующий день после школы Бомба пришел ко мне с двумя спичечными коробками, в которых была дробь и картечь. Я уложил в мешок свой «менлихер» и кусок доски – мишень, в карманы положил коробки спичек и пороха. Мы пошли.

Дорога предполагалась неблизкая, потому что надо было найти место для стрельбы: чтобы оно было и безлюдное, и безопасное. Мы долго бродили по рышканскому шляху, но так ничего подходящего не нашли. Наконец, изрядно подустав, набрели на тропинку между частными полями, которая упиралась в холм. Место показалось безопасным. Правда, у холма какая-то тётка окучивала картошку, но до неё было больше полукилометра. Вряд ли наши выстрелы обеспокоят женщину, подумал я. И ошибся.

Мы приготовились. Ленька установил доску-мишень и отсчитал двадцать шагов. Я засыпал в ствол немного пороха, затолкал шомполом бумажный пыж, потом пять дробинок, присел на одно колено, прицелился, чиркнул коробком по запальной спичке и – выстрелил. Из ствола вырвался огромный сноп пламени и над полями прокатился такой грохот, будто жахнули из царь-пушки. Тётка на холме приостановила работу и издалека погрозила нам поднятой тяпкой. Лёнька подбежал к мишени и радостно прокричал:

– Е-е-е-есть! Две дробины попали!

Тётка продолжила своё тяпание. Я перезарядил самопал. Теперь вместо дроби я вложил две картечины и передал ствол Бомбе. Он долго целился, тоже с колена, наконец, выстрелил. Снова раздался неимоверный грохот; я кинулся к мишени и едва успел разглядеть застрявшую в доске картечину, как сверху до нас донесся крик:

– Эй вы, бандиты!

Кричала тетка с тяпкой. Однако откуда ни возьмись, из-за холма выскочили ещё две женщины. С устрашающими возгласами они втроём бросились с тяпками вниз, или, может быть, сделали вид, что бросились. На нас с Лёнькой.

– Бандиты! Бандеровцы! – кричали женщины, потрясая тяпками – Счас мы вам покажем!

Что было делать? Мы с Ленькой побросали всё своё огнестрельное барахло в мешок и – ходу!

Через несколько мгновений добежали до лесополосы. Ну а там среди деревьев – ищи-свищи. Женщины, видать, тоже одумались. Остановились.

– Да-а-а, – сказал Бомба, переводя дух. – Много шухера наделал наш «менлихер».

Мы продолжили путь домой, уже не спеша.

Несмотря на некоторые неудачные моменты, испытание нового оружия можно было считать успешным.

– А как точно бьёт! – не унимался мой приятель. – Главное, кучно.

– Да, – соглашался я. А про себя подумал: «Что мне теперь делать с этим самопалом? Это ж не просто пукалка».

В течение следующей недели Ленька предлагал побродить с самопалом по полям, поохотиться подальше от людей. Я и не отказывался, и не соглашался. Тянул.

Наступил воскресный день. Мои родные ушли в церковь, и я решился. Положил в мешок ствол, по карманам рассовал припасы и двинулся в направлении глодянского шляха, где было много лесополос. Надо, задумал я, попробовать пострелять по живым мишеням: может быть, по воронам, лесным голубям, а, может, по зайцу или лисе. Если повезет.

Дошел до лесополосы и пошел вдоль неё по дороге. Деревья, освещенные радостным весенним солнцем, благоухали молодой зеленой силой: здесь росли и крепкие дубки, и щетинистые сосенки, и мелколистные акации, и пирамидальные тополя, и неприметные карагачи, и благородные грецкие орехи, и одичавшие вишни, и яблони, и абрикосовые деревья. Это была мичуринская лесополоса, одна из многих, посаженных всего шесть-семь лет назад вдоль и поперек по всей безлесной Бессарабии.

По полю с пробившимися всходами то ли свеклы, то ли турнепса, перепархивали с места на место три больших вороны, поминутно горланя своё «Ка-а-а-р-р-р! Ка-а-а-а-р-р!»

Вот я вас сейчас, подумал я, доставая из мешка своё оружие. Но как только начал заряжать самопал, вороны подхватились и дружно отлетели на безопасное расстояние. Я закинул ствол на плечо – птицы опять подпустили меня близко, но как только я брал самопал наизготовку, они тут же быстренько улетали подальше. Так повторялось ещё раза два, и стало понятно: вороны знают, что я могу стрелять, и точно знают, когда надо меня опасаться. Они хитры и на расстояние выстрела к себе не подпустят.

Я вошел в лесополосу. Было прохладно и свежо. Здесь было полно живности: воробьи шумными стайками суетились то в одном, то в другом месте. На меня они не обращали никакого внимания, впрочем, как и я на них. Но вдруг над моей головой послышалось хлопанье крыльев и что-то яркое и большое быстро пролетело вперед. Бегом, не прячась, я проскочил мимо густого кустарника и увидел на невысокой пушистой сосёнке большую птицу, которая сидела на верхней ветке. У неё была маленькая головка цвета бледного яичного желтка с высоким хохолком и такая же грудка, а крылья и хвост переливались цветами радуги, от буровато-красного до индиго. Ничего похожего я никогда не видел – птица райская, да и только. Она почему-то не сидела спокойно, а постоянно теребила лапками ветку, вздергивала крылья и издавала довольно неприятные звуки. Я подошел к ней шагов на двадцать, и она, сильно хлопая многоцветными крыльями, взлетела и полетела дальше с теми же странными звуками. Я опять подходил к ней, и она опять улетала. О чем она кричала? Крики были резкие, отрывистые, скрипучие, совсем не соответствующие её красоте.

Нужно было остановиться и оставить птицу в покое. Но я никак не мог понять, что за существо явилось мне. Да и азарт какой-то проснулся. Что ж она не улетает насовсем? Подальше? Вон, вороны улетели и не видать их. Дразнится она, что ли?

И в один из моментов, не совсем понимая, что и зачем, следуя какому-то невнятному посылу – сейчас я ей всыплю! – вскинул свой самопал.

И – выстрелил.

Тут же что-то ударило: не надо было!

Но дело сделано.

Птица камнем упала на вспаханную землю рядом с молодым дубком, и её тревожные крики тут же прекратились.

Я подбежал и остановился, потрясенный увиденным. Райская птица неподвижно лежала на спине, широко раскинув свои яркие, роскошные крылья. На нежной её грудке зависла капелька вишневой крови. Она была мёртвая.

Я еще не понимал, что произошло…

Казалось, еще можно что-то сделать, что-то вернуть. Но – что? Как? Как переделать мертвое в живое?..

В растерянности встал я на колени перед созданием, которое явилось с небес. Большие янтарные глаза живо смотрели на меня без всякого укора и сожаления, будто говоря: «Вот такая я красивая!»

Как же так?.. Я же не знал… Я же совсем не то хотел…

Но тут кто-то сильно сжал мою грудь железными клещами… Трепыхнулось и замерло сердце… Спёрлось дыхание… И вдруг слёзы сами по себе хлынули откуда-то изнутри.

Руками, потому что земля в междурядье была мягкой, я вырыл ямку и уложил в неё убиенное мною существо. Птица оказалась величиной чуть больше голубя, но крылья и хвост были непомерно большие.