Оценить:
 Рейтинг: 0

Большая война в Европе: от августа 1914-го до начала Холодной войны

Год написания книги
2019
Теги
1 2 3 >>
На страницу:
1 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Большая война в Европе: от августа 1914-го до начала Холодной войны
Николай Николаевич Платошкин

В последние годы все чаще и чаще историки говорят о том, что Первая и Вторая мировые войны – всего лишь два этапа одной Большой мировой войны, полностью изменившей политическое лицо нашей планеты. В новой книге российского дипломата и политолога Николая Платошкина дана единая история этой Большой войны первой половины XX века от августа 1914-го до начала Холодной войны.

Первая мировая и Октябрь 17-го, межвоенный период с его подковерной борьбой разведок и идеологий, попытка реванша нацистской Германии, борьба стран Восточной Европы с жаждущими крови убийцами из УПА и начало попыток пересмотра Западом итогов Второй мировой – отражено в документах и фактах на страницах этой книги.

Николай Платошкин

Большая война в Европе. От августа 1914-го до начала Холодной войны

Причины Первой мировой войны

Первая мировая война 1914–1918 гг. ознаменовала собой наиболее радикальное территориально-политическое переустройство в Европе, стала катализатором мощнейших революционных потрясений во всем мире, вылившихся в образование первого социалистического государства. В глобальный военный конфликт оказалось втянутыми 33 государства всех континентов. Численность призванных в вооруженные силы достигла 74 млн. человек, прямые и косвенные потери от боевых действий составили 20 млн. человек, еще столько же было ранено или покалечено. Прямые военные расходы воюющих государство превысили 208 млрд, рублей, или около одной трети мирового богатства того времени.

Подразумевается, что столь мощный и разрушительный конфликт должен был иметь такие причины, которые заставили участвовавшие в нем страны идти на риск полного взаимного уничтожения. Между тем ни причины Первой мировой войны, ни цели, которые ставили в ней основные участники, не позволяют сделать подобный вывод.

В конце XIX века в Европе (об условиях евроцентризма тогдашней системы международных отношений фактически в мире) впервые в истории сложилась система постоянных военно-политических союзов мирного времени. Если раньше военные блоки возникали для ведения конкретных коалиционных войн и распадались после их окончания, то теперь участники союзов стремились координировать свою внешнюю политику по всем направлениям на длительную перспективу. Сначала оформился союз Германии и Австро-Венгрии (октябрь 1879 года). Причиной здесь было перманентное противостояние России и Австро-Венгрии на Балканах. Если Петербург поддерживал национальные чаяния угнетенных Османской империей славянских народов полуострова, то Вена стремилась подчинить их своему влиянию. Эти противоположные концепции ярко проявились на Берлинском конгрессе 1878 года, который лишил Россию почти всех успехов, достигнутых в ходе русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Берлинский конгресс стал причиной ухудшения и до той поры практически бесконфликтных русско-германских отношений, так как Бисмарк фактически поддерживал на том форуме противников России. Германия же, не имея особых интересов на Балканах, шла там в фарватере политики Австро-Венгрии, так как нуждалась в сильном союзнике в Европе против Франции.

Германо-французский антагонизм оформился после франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда Германия аннексировала у западной соседки Эльзас и Лотарингию. Кстати, многие представители военно-политического руководства Германии предостерегали Бисмарка от этого шага, справедливо полагая, что тем самым Берлин создает себе «вечного врага». Действительно, в 1870–1914 гг. германо-французские отношения могут быть охарактеризованы как постоянная «холодная война», периодически грозившая вылиться в прямой военный конфликт.

Внешняя политика России в конце XIX века пыталась исправить две совершенные российской дипломатией кардинальные ошибки, которые привели в 1914–1917 гг. к крушению Российской империи. Во-первых, подавив в 1849 году восстание венгров против Австрии, Россия спасла от краха державу, ставшую основным соперником Петербурга в европейской политике в начала XX века и развязавшую Первую мировую войну. Во-вторых, дав разбить Францию в 1870 году, Россия содействовала образованию Германской империи, без помощи которой Австро-Венгрия никогда не решилась бы на войну в Европе.

После 1870 года Петербург несколько раз препятствовал планам Германии еще раз разгромить Францию, не желая допустить полной гегемонии Берлина в Западной Европе. Такая политика логически привела Россию к военному союзу с Парижем, который был оформлен в 1891–1893 гг. и был прямо направлен против австро-германского блока. Для характеристики сложившейся в Европе в начале XX века системы военно-политических союзов следует особо подчеркнуть, что за исключением Германии и Франции крупные европейский государства не имели друг к другу территориальных претензий. Все противоречия касались разграничения сфер влияния и колоний в Азии и Африке. Так, например, именно размежевание сфер влияния позволило Англии и Франции сформировать в 1904 году военно-политический союз Антанту. Он был направлен против настойчивого стремления Германии получить «свое место под солнцем», а именно создать колониальную империю сходную по размерам с английской или французской. В 1907 году Россия и Великобритания разграничили сферы своих интересов в Персии, Афганистане и Тибете, положив конец вековому периоду вражды и недоверия между обоими государствами.

Таким образом, к 1907 году окончательно сложились два противостоявших друг другу блока – Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии (последнюю правда всерьез не воспринимали) и Тройственное согласие России, Великобритании и Франции. При этом последний блок полноценным союзом не являлся, так как Великобритания вплоть до начала Первой мировой войны избегала четкого закрепления своих обязательств по отношению к России. В Лондоне были готовы воевать против Германии, только в случае нападения последней на Францию и Бельгию. Если же противоречия на Балканах привели бы к австро-русской войне, то Великобритания хотела остаться нейтральной.

Фактически первопричиной мировой войны, запустившей в действие практически автоматический механизм блоков, были англо-германские противоречия, которые принято именовать антагонистическими. К 1914 году Германия обошла Великобританию по размеру национального дохода (12 млрд. долл, против II)[1 - Kennedy Р. Rise and Fall of Great Powers. New York. 1987, p. 314.], а также по выплавке стали и чугуна. Чтобы заявить свои права на колонии немцы приняли амбициозную программу создания военного океанского флота. В Лондоне усмотрели в этом прямую угрозу своим жизненным интересам и ответили не менее масштабной гонкой военно-морских вооружений. Великобритания была полна решимости сохранить положение, при котором английский флот должен быть сильнее, чем два следующих за ним по мощи вместе взятых. Чтобы воспрепятствовать планам Германии в Лондоне избрали двоякий подход. С одной стороны не имея большой сухопутной армии, Великобритания всячески пыталась поощрять антигерманские военные приготовления Франции и России, чтобы оттянуть ресурсы Берлина с морской военной программы на сухопутную. С другой стороны вплоть до начала Первой мировой войны англичане вели с немцами секретные переговоры о передаче Германии части португальских колоний. В обмен на это Лондон настойчиво стремился добиться от Берлина согласия на то, чтобы соотношение сил между германским и английским флотами составляло не более 2 к 3. Немцы в целом справедливо ссылались на свой суверенитет и отсутствие каких-либо международно-правовых актов, запрещавших им наращивать флот.

Представляется, что англо-германские противоречия вовсе не были антагонистическими. Речь шла скорее о попытке Англии остановить рост экономической и военной мощи Германии, в которой она выделила потенциальную угрозу своей колониальной империи.

Противостояние между Россией и Австро-Венгрией на Балканах также не носило непримиримого характера. Россия стремилась поддержать территориальное статус-кво на Балканах, фактически противодействуя попыткам балканских государств ликвидировать турецкое господство в этой части Европы. Совместно с Австро-Венгрией Россия пыталась заставить Порту пойти на реформы с целью улучшения положения немусульманского населения Османской империи. Это делалось, прежде всего, для того, чтобы не дать повода Сербии, Болгарии и Греции для войны с Турцией. Петербург стоял на страже территориальной целостности Турции потому, что не хотел допустить перехода контроля над Черноморскими проливами в руки сильной державы в случае распада Османской империи. Для Австро-Венгрии была важна не столько территориальная целостность Турции, сколько нерасширение югославянских государств, прежде всего Сербии. В Вене опасались, что рост мощи Сербии станет катализатором распада самой Австро-Венгрии, где славяне составляли треть населения.

Таким образом, можно сделать вывод, что наличие в Европе определенных противоречий между великими державами само по себе не могло бы вызвать серьезную, а тем более мировую войну. И тем более, что в Старом Свете был накоплен очень большой опыт дипломатического улаживания самых спорных вопросов (уже упоминавшиеся выше Берлинский конгресс, англо-французское соглашение 1904 года и т. д)

Представляется, что фактором, сделавшим войну возможной, было так называемое общественное мнение ведущих европейских государств, впервые сыгравшее существенную роль во внешней политике «европейского концерта» великих держав. Во Франции пропаганда реванша за 1870 год сделалась программой не только всех политических партий, но и самым модным идейным течением образованных слоев населения. В Великобритании ведущие ученые и публицисты доказывали «историческое предзнаменование» и «цивилизаторскую роль» Англии во внеевропейском мире. В Германии велась уже тогда окрашенная в расистские тона пропаганда неизбежности столкновения с «деградировавшими галлами», «торгашеским Альбионом» и «азиатским славянским колоссом». Например, начальник германского генштаба фон Мольтке был убежден, что «европейская война разразится рано или поздно, и это будет война между тевтонами и славянами»[2 - А.И. Уткин. Первая мировая война. М., 2001. С. 25.]. Практически в таких же тонах рассуждали «властители умов» в России. Кумиром общественности был генерал М.Д.Скобелев, призывавший к борьбе с тевтонской угрозой. «Неослависты», сторонники «особого пути» России также видели в немцах угрозу самобытности российской византийской цивилизации. Эта «самобытность» причудливым образом совмещалась со стремлением «передовой» российской интеллигенции копировать развитие «союзных» Англии и Франции. Так, например, кадеты выступали за «либеральный империализм»: подчинение России сфер влияния в Азии и на Балканах «западным путем», то есть не военными захватами, а через концессии и экспорт капитала. Проблема была в том, что у России недоставало свободных средств для собственного развития и не было конкурентоспособной промышленной продукции для мировой экспансии. По производству основных товаров на душу населения Россия отставала от ведущих держав (США, Великобритания, Германия) в 5-10 раз. По концентрации финансового капитала на душу населения России уступала Италии и даже Испании[3 - А.В. Игнатьев. Внешняя политика России 1907–1914 гг. М., 2000. С. 19.]. В то же время иностранная задолженность самой России в 1914 году превысила 5,6 млрд, рублей (80 % заемных средств приходилось на Францию). В этих условиях политика «мирной экспансии» и «антантофильства» контролировавших большую часть российского общественного мнения кадетов и октябристов неизбежно толкала Россию на сомнительные внешнеполитические авантюры. Так, например, основным спорным вопросом в российско-германских отношениях перед Первой мировой войной было стремление немцев получить экономическую свободу рук в Персии, чему противился Петербург, не имея в тоже время свободных средств для наращивания собственного экономического влияния в этой стране. Турцию (и союзную Францию) раздражало стремление России ограничить предоставление иностранцам железнодорожных концессий в граничащих с Закавказьем районах Османской империи. У самой же России на строительство там железных дорог не было средств. Пожалуй, самым отягощенным мифами продуктом внешнеполитической пропаганды в российской элите того времени был вопрос о жизненной важности для империи Босфора и Дарданелл. Между тем российская внешняя торговля (экспорт леса и зерна) была ориентирована на Германию и Великобританию (на эти две страны приходилось до 80 % российского вывоза) и проливы здесь не играли никакой роли. Связанные с октябристами и кадетами торгово-промышленные круги вели активную пропаганду против «немецкого засилья» в российской экономике, хотя без импорта из Германии станков и продуктов химической промышленности, не производившихся отечественной индустрией, бурный экономический рост в России в 1909–1913 гг. (в среднем 8 % в год) был бы невозможен. Напротив, на союзную Францию, которой стремились подражать «просвещенные» российские круги, приходилось менее 5 % внешнеторгового оборота. Российской империи и закупались там в основном предметы роскоши.

Наиболее прагматичные внешнеполитические позиции в российском политическом спектре занимали крайне правые и крайне левые силы. Первые (часть придворного окружения царя и крайние националисты) считали, что война с Германией гибельна для самодержавия. Министр внутренних дел П.Н. Дурново в записке царю в феврале 1914 года отмечал, что интересы России и Германии «нигде не сталкиваются»[4 - История внешней политики России. Конец XIX – начало ХХ века. М., 1997. С. 396.].

Крайне левые – социал-демократы – вообще выступали против любой войны, кроме оборонительной, считая, что нет смысла проливать кровь за эфемерные интересы на Балканах или в Персии. Обе эти группировки парадоксальным образом связывали с Германией идеологические соображения. Правые видели в Германии союзника в борьбе против мировой революции, а левые считали, что сильнейшая в мире германская социал-демократия скоро придет к власти и превратит Германию в центр революционного движения.

Таким образом, националистическая и шовинистическая пропаганда в основных европейских странах в начале XX века придала в общем незначительным внешнеполитическим противоречиям между ведущими державами в массовом сознании характер «судьбоносной борьбы» между «германством», славянством и «латинством».

Общественное мнение стало серьезно влиять на внешнюю политику всех стран, сужая поле для маневра правительств ссылкой на большей частью надуманные «национальные» интересы.

Все это стало придавать европейским кризисам в начале XX века собственную динамику, часто выходившую из-под контроля военных и дипломатов. Впервые блоковый автоматизм сработал в 1909 году, когда Австро-Венгрия аннексировала оккупированную ею с 1878 года Боснию и Герцеговину, а протест России был подавлен фактическим германским ультиматумом. В Петербурге были раздосадованы пассивностью Англии и Франции, хотя сама внешнеполитическая комбинация, приведшая к кризису (попытка «обменять» согласие на аннексию на свободу рук в вопросе о проливах), была затеяна Петербургом без предварительных консультаций с союзниками.

После боснийского кризиса интересы обоих блоков сталкивались вокруг Марокко и итогов Балканских войн 1912–1913 гг. И опять России приходилось идти на попятную перед лицом германо-австрийского блока, в том числе и из-за незаинтересованности Англии и Франции в балканских делах. Напористое и ультимативное поведение Австро-Венгрии и Германии объяснялось тем, что при тогдашнем соотношении сил между двумя блоками и осознании неизбежности столкновения ситуация представлялась Берлину выгодной для начала войны. Предполагалось, что к 1917 году Россия резко усилится в военном отношении и сможет диктовать свою волю Тройственному союзу, не опасаясь конфликта с ним. От войны Германию удерживала лишь неопределенная позиция Англии. В Берлине были уверены, что германской армии удастся разбить Францию и Россию, но в случае вмешательства Великобритании на стороне последних шансы на успех уравнивались.

Ключевую роль Великобритании наиболее остро сознавали в Петербурге и предлагали в начале 1914 года превратить Тройственное согласие в оформленный блок, заявив об этом публично. Россия справедливо считала, что этот шаг ликвидирует воинственность немцев. Однако Великобритания отказалась от подобного предложения и не торопилась оформить союзнические отношения хотя бы с одной Россией.

Такая позиция Лондона вынуждала Петербург постоянно идти на уступки австро-германскому блоку в балканском урегулировании (по вопросу о границах Албании и Сербии, выходу Сербии к Адриатическому морю и т. д.). Такая линия российского МИД резко критиковались практически всеми газетами страны, как капитулянтская. Все чаще выражало стремление к твердой позиции и военное руководство страны, заверяя Николая II, что армия готова к большой войне. Кстати, вопреки широко распространенному в историографии мнению о «неготовности» России к Первой мировой войне, военные были правы. Российская армия мирного времени 1914 года превосходила вооруженные силы Германии и Австро-Венгрии вместе взятые. Не уступала российская сторона немцам и по оснащению своих войск современным оружием. Превосходство Германии в тяжелых орудиях объяснялась лишь тем, что немцы готовились к прорыву эшелонированной французской линии укреплений. Все державы исходили из краткосрочности будущей войны (максимум полгода), основываясь на опыте франко-прусской и Балканских войн. Для подобного конфликта, как и показала Первая мировая война, Россия была полностью готова, но общая экономическая отсталость страны делала практически невозможной длительную войну, что и засвидетельствовал ход военных действий с Японией в 1904–1905 гг. Наиболее слабым местом русской армии был не недостаток сил и средств, а полнейшая некомпетентность высшего командного состава, что было следствием общего сословно-бюрократического характера режима страны. Забегая вперед, следует отметить, что разгром русских войск в Восточной Пруссии в августе-сентябре 1914 года произошел в условиях подавляющего превосходства российской стороны и стал следствием преступных ошибок русского командования.

Таким образом, в 1913 – начале 1914 года внимание всей Европы было приковано к Балканам, где продолжалось урегулирование итогов Балканских войн, сопровождавшееся соперничеством Австрии и России. Однако ход дипломатических переговоров был вполне успешным и казалось не давал повода к войне. Мобилизационные меры России и Австро-Венгрии в начале 1913 года были достаточно быстро отменены по итогам взаимных консультаций.

В этих условиях совершенно неожиданно для всех игроков «европейского концерта» в Сараево (столице аннексированной Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины) боснийскими националистами 28 июня 1914 года был убит наследник австрийского престола Франц-Фердинанд. Террористов поддерживала тайная сербская организация «Черная рука», в которую входило большинство ведущих офицеров сербской армии. В Вене понимали, что убийство принца дает желанный повод расправиться с Сербией. Однако войну против нее не решалась начать без санкции Берлина. Там полагали с учетом опыта предыдущих кризисов, что Россия не решиться воевать из-за Сербии. Но даже если этот прогноз окажется неверным, немцы не боялись войны с Россией и Францией, надеясь на британский нейтралитет. 5 июля 1914 года германский император Вильгельм II дал австрийскому послу совет «не мешкать с выступлением»[5 - История дипломатии. Т. II. М. 1963. С. 780.]. Вена сформулировала такой текст ультиматума Белграду который не мог быть принят суверенным государством. Официальная нота была передана Сербии 23 июля 1914 года с требованием принять содержавшиеся там условия в течение 48 часов (в т. ч. прекращение в Сербии всей антиавстрийской пропаганды, увольнение офицеров и чиновников согласно составленным Австро-Венгрией спискам, проведение австрийскими должностными лицами следствия на территории Сербии и т. д.).

Россия незадолго до вручения ультиматума настоятельно просила Англию и Францию предпринять коллективный демарш в Вене, однако англичане отказались пойти на это. В этих условиях Петербург рекомендовал Белграду принять ультиматум и передать австро-сербский спор на рассмотрение великих держав. Сербы так и поступали, отказавшись в мягкой форме лишь от допуска австрийских чиновников на свою территорию. Воспользовавшись этим небольшим спорным моментом, Австро-Венгрия 28 июля объявила Сербии войну. До этого дня в контактах с германским послом в Лондоне Лихновским министр иностранных дел Великобритании Э.Грей создавал у Берлина иллюзию, что Лондон останется нейтральным. Но 29 июля Грей заявил Лихновскому, что если в грядущую австро-русскую войну будет вовлечена Франция, то Англия не сможет остаться в стороне. Вильгельм II, был потрясен, назвав в порыве гнева англичан «низкой торгашеской сволочью». 30 июля Берлин стал активно уговаривать Вену прекратить военные действия против Сербии и принять посредничество великих держав. Но австрийцы теперь уже не желали учитывать мнение своего союзника, надеясь на легкую победу еще до вступления в конфликт русской армии.

Николай II пытался побудить Вильгельма II остановить Австрию, которая начала мобилизацию – т. е. сделала шаг, уже прямо направленный против России (победить Сербию австрийцы надеялись армией мирного времени). Кайзер для вида согласился, стремясь оттянуть российскую мобилизацию. 29 июля царь подписал указ о всеобщей мобилизации, но затем под влиянием полученной от Вильгельма телеграммы отменил его. Но 30 июля военный министр Сухомлинов и глава МИД Сазонов все же убедили царя передать указ о всеобщей мобилизации в военные округа. 31 июля царский указ был объявлен официально. В тот же день германский посол в Петербурге Пурталес сообщил Сазонову, что если Россия не отменит мобилизацию 1 августа до 12 часов дня, к такой же мере прибегнет и Германия. Пурталес заметил, что это еще не означает войну, хотя на самом деле в Берлине готовились объявить ее при любом ответе российской стороны, что и произошло 1 августа 1914 года. В тот же день согласно своим союзническим обязательствам начала мобилизацию Франция, на что Германия ответила 3 августа объявлением ей войны. В британском кабинете шла напряженная внутренняя борьба, и исход и ее в пользу сторонников войны был решен только после германского ультиматума Бельгии с требованием пропуска немецких войск через свою территорию.

4 августа Великобритания предъявила Германии ультиматум, требуя соблюдения бельгийского нейтралитета. Не получив ответа, Англия в тот же день объявила Германии войну.

Таким образом внешне у Первой мировой войны не было глубинных и неотвратимых причин. Конфликт стал следствием блокового противостояния в Европе, возникшего вокруг в целом отнюдь не антагонистических противоречий. Движимая экономической экспансией великих держав международная напряженность приобрела характер перманентного кризиса. Его перерастание в войну явилось следствием самоуверенности германского военно-политического руководства, надеявшегося на легкую победу над Францией и Россией при пассивности Великобритании. Из всех великих держав того периода именно у России не было никаких серьезных причин идти на войну, так как ей не нужны были ни колонии, ни новые рынки для экспорта товаров и капиталов. Вовлеченность России в балканские дела диктовались в основном соображениями престижа и «кровных исторических уз» (при этом ни Сербия, ни Болгария всерьез не учитывали мнения России в своей политике). Тем не менее, отступление перед Австрией в 1914 году после невыгодного для Петербурга «компромисса» с ней в 1909 и 1913 гг. создавало угрозу превращения России в державу «второго сорта». Первая мировая война, начавшись с абсолютно незначительного предлога, закончилась фактической гибелью крупнейших государств Европы и крахом всей системы военно-политических союзов Старого Света.

Октябрь и революционное крушение империй в XX веке

Актуальность избранной темы, как представляется, обусловлена как сохраняющимися в мире спорами относительно значения Великой Октябрьской социалистической революции, так и путаницей в определении понятия «империя», которое применяется то к СССР, то к современным США, то вообще к любой большой стране.

Ни в западной, ни в российской (советской) историографии нет устоявшегося определения понятия «империя». Не зафиксировано оно и в международно-правовых документах. Исходя из этого, автор самостоятельно попытался определить термин «империя» и на основании этого термина строил свое дальнейшее исследование.

Октябрь, конечно, имел и имеет по сей день мировое значение как идейная основа для борьбы народов против имперского доминирования на основе права наций на самоопределение.

Прежде всего, как представляется, необходимо разобраться с самим понятием «империя».

Большая советская энциклопедия (издание для СССР самое авторитетное) определяла империю следующим образом: «Империей иногда называют организацию колониального господства отдельных буржуазных государств. В этом смысле говорят о Британской Империи, как об организации, охватывающей вместе с Великобританией все доминионы и колонии, о Французской империи, несмотря на республиканский характер государственного строя Франции»[6 - Большая Советская энциклопедия. – 2-е изд. – М.: Гос. изд-во Большая Советская энциклопедия, 1952. – Т. 17, с. 590.].

Это определение представляется вполне точным, хотя и не совсем полным.

На Западе в отношении понятия «империя» царила и царит определенная путаница, иногда затрудненная в России особенностями не совсем верного перевода[7 - Характерным для западного подхода к понятию «империя» является например следующая работа: Doyle M.W., Empires, Cornell University, Ithaca, 1986.].

Точного и общепринятого определения империи нет по сей день, на что указывает в своей довольно интересной работе, например, Сэлли Каммингс[8 - Cummings S.N., Sovereignty after Empire. Comparing the Middle East and Central Asia, Edinburgh University Press, 2001, p. 25.]. Другой западный автор Эдвард Уокер признается, что понятие «империя» традиционно сложно определить. Причем описывает он постсоветское пространство почему-то как «постимперское».

Что касается этимологии и лингвистики, то, например, германское государство по состоянию на 1917 год называлось по-русски «Германская империя» (Deutsches Reich). Но “Reich" в немецкой исторической традиции это вовсе не империи, а «богатство», причем как идейное, так и материальное. Поэтому «рейхом» называли любое немецкое государство, которым народ (или его правители) дорожили. Не случайно, после свержения монархии в Германии в 1918 году новая (Веймарская) республика полностью сохранила свое название – “Deutsches Reich" и никого это не смутило. Даже в социалистической ГДР железные дороги продолжали называться “Deutsche Reichsbahn", что, конечно же, нелепо переводить как «Немецкие имперские железные дороги». Это просто «Немецкие государственные железные дороги».

Что касается предреволюционной России, то формально она с 1721 года именовалась империей, но к структуре нашего тогдашнего государства это название не имело никакого отношения. Просто блистательно разгромивший сверхдержаву того времени – Швецию – Петр I решил переменой названия подчеркнуть новый статус России как великой державы. В свое время точно также поступил Иван Грозный (кстати, очень почитаемый Петром), переименовав нашу страну из «великого княжества» в «царство».

Сейчас, правда, многие пытаются обосновать якобы имперский статус как дореволюционной России, так и Советского Союза, тем, что это были многонациональные страны якобы с внутренними колониями. Мол, вся разница СССР от Британской империи заключалась просто в том, что английские колонии были за морем, а русские (советские) – нет. Но главным в определении понятия «колония» является отличие ее правого статуса от статуса метрополии.

Кстати, часто приводится и другой признак – географическая обособленность колонии, но от него можно и абстрагироваться. В любом случае, никакой существенной разницы в правом статусе различных российских и советских территорий никогда не было.

На взгляд автора, можно вывести и еще один важный признак империи. Колонии должны быть по своей территории и экономическому значению либо сопоставимыми с метрополией, либор превосходить ее по данным характеристикам. То есть, колонии должны быть жизненно необходимы для метрополии в ее «имперском» виде.

Да, к колониям России в определенном смысле можно было бы отнести Аляску, Хивинское ханство и Бухарский эмират. Но никакого экономического значения (тем более решающего) эти образования для России никогда не имели. Именно поэтому Аляску буквально «навязали» американцам. А среднеазиатские деспотии не были включены в состав России лишь с оглядкой на Англию и фактически содержались из российского бюджета точно так же как, например, Рязанская губерния. Сложно себе представить, например, чтобы Англия кому-нибудь продала Индию, из которой Лондон как насос высасывал все мыслимые ресурсы.

Что касается Финляндии и Польши, то юридический статус населения этих стран в составе Российской империи был даже лучше, чем у русских – и Польша и Финляндия имели конституции. Поляки, подняв восстания в 1830 году, сами спровоцировали отмену царем Николаем Вторым конституции 1815 года.

Таким образом, автор считает правомерным следующее определение империи: «Империя – государство, как республиканское, так и монархическое, в котором существуют четкие, юридически закрепленные различия в статусе населения колоний и метрополии, и в котором колонии жизненно необходимы экономически для существования государства в его нынешней форме».

Исходя из вышесказанного, нельзя считать империями США и Германию образца 1917 года.
1 2 3 >>
На страницу:
1 из 3