Николай Самохин. Том 1. Рассказы. Избранные произведения в 2-х томах

– Они зеленые, – подумав, добавляю я. – А стволы – белые.

У папы на скулах начинают вздуваться желваки.

– Ну, ладно, оставим березки… Вон плывет облако. На что оно похоже?

– На вату, – уныло говорю я.

– Ольга! – негодует папа. – Напряги же воображение, в конце концов!

Я напрягаю воображение изо всех сил, но облако все равно остается похожим на вату. Такая уж я бездарная. А между тем есть очень талантливые дети. Например, трехлетний сынишка одного папиного знакомого, выйдя как-то на улицу и увидев радугу, нашел, что она похожа на арбуз. Он как раз недавно ел спелый арбуз, но, оказывается, не просто ел, а запечатлевал его в своем детском воображении. Сын другого знакомого, между прочим, литератора – как наш дядя Коля – однажды в присутствии отца, указав пальчиком на только что народившийся месяц, спросил: «Что это там такое, желтое и тонкое, как ноготь?» Отец потом вставил это сравнение в один из своих рассказов, и все критики дружно похвалили свежесть его и оригинальность.

– Кстати, – говорит папа, – а по-твоему, на что походит месяц?

Месяц, по-моему, ни на что не походит. Он тонюсенький, бледный, красивый, и его жалко – все время кажется, что вот сейчас он дотает и пропадет совсем. А если он и походит, то лишь на самого себя, каким его рисуют на картинах.

– Ну, а на апельсинную дольку, допустим? – настаивает папа. – На подкову, на ятаган, на лепесток?

Я упрямо мотаю головой: нет, нет, нет.

Не знаю, может, когда-нибудь я научусь все это путать, но пока месяц мне кажется похожим на месяц, береза – на березу, облако – на облако, а не на верблюда, и верблюд – на самого себя, а не на облако.

…Мы летим, приземляемся на разных «точках»; к стройному красивому руководителю полета подбегают начальники помладше и, поздоровавшись, докладывают про разные свои дела. Мы не слушаем, деликатно отходим в сторону.

Руководитель, вообще, строгий. Он называет нас «граждане туристы», велит не крутиться под винтами, не отходить далеко, не подходить близко, не разбредаться и не сосредоточиваться.

Только когда на одной точке ему забросили в вертолет мешок его любимых кедровых шишек, он отмяк, сделался разговорчивым, гражданами нас больше не называл и охотно начал рассказывать местные легенды и поверья.

В одном месте он даже приказал пилотам обождать полчасика и лично возглавил экскурсию на горячее озеро, образовавшееся в кратере давно потухшего вулкана. По дороге он все время срывал то шишки с кедрового стланика, то редкие ягоды, давал нам попробовать и объяснял, какие именно витамины в них содержатся.

Озеро оказалось на самом деле диковинным. Горячими были мягкие серные берега его, горячей была вода, по берегам клокотали кипящие родники. Все оно шипело, булькало и дымилось.

Вот здесь, между прочим, сказал наш экскурсовод, сварилась однажды корова местного товарища. За ней гнался медведь, корова с разгона залетела в озеро и тут же сварилась. Медведь, однако, не смог попользоваться вареным мясом. Он сунулся было в озеро, но обжег лапы и поворотил назад. Это так разъярило его, что, встретив другую корову, медведь одним ударом своротил ей в сторону рог.

Может, мы не очень-то поверили бы в его легенду, если бы на обратном пути нам не попалась та самая пострадавшая корова. Обрадовавшийся руководитель схватил ее за здоровый рог и стал подзывать нас

– Идите, идите! – кричал он. – Не бойтесь – она не бодучая. Мы подошли. Рог у коровы действительно был вывернут, словно дерево могучим ураганом.

Окончание этой истории мы услышали возле вертолета, от старожилов. Хозяин коровы, кровно обидевшийся на медведя, взял карабин, прицепил за спину рацию и пошел на охоту. А на противоположную сопку посадил наблюдателя с биноклем, который по радио командовал ему: «Направо поворачивай… Теперь налево. Давай – прямо».

Короче, медведь шел по нюху, а хозяин по радио, и, конечно, техника победила.

Мы про такой способ охоты слышали впервые и очень удивились. А дядя Коля восхищенно сказал:

– Шагает, елки-палки, технический прогресс!

Кроме медведей, здесь, на островах, других нарушителей спокойствия, рассказывали нам, не бывает. Существует, правда, легенда про одного заблудившегося диверсанта, но так давно это было, что теперь никто толком не помнит, где именно случилось. Помнят только, что диверсант был страшный мужчина. Он знал джиу-джитсу, каратэ, умел стрелять в темноте на звук, ломал ребром ладони кирпичи и пробивал собственной головой заборы. А поймали его ребятишки, школьники. Они как раз загорали в кустиках на берегу и вдруг увидели, что из моря вылезает какой-то циклоп. Диверсант же их не заметил, стащил с себя гидрокостюм и начал закапывать в песок. Тут один из пацанов шепотом сказал у него за спиной: «Руки вверх!»

Диверсант был готов ко всему, как он потом признавался. Ждал, что ему придется драться врукопашную с целым взводом пограничников, что на него закричат басом: «Стой! Кто идет?!» – или спустят собаку. Но этот жуткий шепот за спиной на совершенно пустом, диком берегу временно парализовал его. Словом, когда диверсант, связанный четырьмя брючными ремнями, очнулся и увидел, какие сопляки его арестовали, он, говорят, плакал и грыз зубами землю. Но было уже поздно.

Скоро мы расстались с пилотами. Они высадили нас, как договаривались, на берегу Охотского моря.

Вертолет скрылся из виду; мы остались одни на бесконечном песчаном пляже и вдруг почувствовали, как далеко уже забрались. Япония была теперь ближе, чем даже Южно-Курильск, который загораживали лесистые сопки и упирающийся в облака вулкан Менделеева, остров Сахалин представлялся отсюда Большой землей, а до родного дома простиралось, вообще, чуть ли не треть планеты.

ГЛАВА XII

Рыбалка на Кунашире.Варвары и гуманисты.

Здесь, на берегу Охотского моря, в маленькой прозрачной речушке, прыгающей по камням, папа наконец-то увидел рыбу. То есть он видел ее и раньше. И не только видел, но сам ловил – в то старое доброе время, когда рыба повсюду кишмя кишела. Папа выхватывал на спиннинг толстых, как полено, тайменей, подсекал двухметровых щук, выуживал карасей, не умещавшихся на сковородке.

Дядя Коля тоже был удачливым рыбаком. Он, правда, специализировался по мелкой рыбе, но таскал ее ведрами, мешками и коробами. Про Паганеля и говорить нечего. Скумбрия, кефаль и ставрида, бычки и камбала никогда не переводились на его столе. Но, видимо, даже в тот золотой век, когда папа запросто ловил тайменей, а дядя Коля – стерлядь на обыкновенную бельевую веревку и ржавый крючок, никто из них не видел ничего подобного: горбуша, шевеля толстыми спинами, шла в речку густо, как толпа пассажиров в метро; обдирая бока, прыгала через камни на перекатах; некоторые рыбины даже с разгона вылетали на берег.

– Стой! – сказал папа. – Стой, не шевелись! – Хотя никто и не шевелился – все остолбенели. – Сейчас мы будем ее фотографировать. – И, низко пригнувшись, он подкрался к берегу.

Он мог не подкрадываться – рыба совсем не боялась людей.

Пока папа щелкал затвором, снимая уникальные кадры, дядя Коля разулся, прошел туда-сюда вдоль речки и поймал руками здоровенную горбушу. Паганель и папа перестали дышать.

– Дохлая? – спросил папа, приходя в себя. – На берегу подобрал?

Но рыбина была явно не дохлая. Она трепыхалась в руках дяди Коли, била хвостом по куртке, пачкая ее чешуей.

– С икрой! – сказал папа. – Клянусь – с икрой! – И быстро начал снимать брюки.

Паганель заявил, что в рыбалке его, прежде всего, интересует процесс. Для него важно, чтобы была быстринка, за быстринкой – омуток, а за омутком – снова перекатик. И чтобы кустики нависали.

После чего он ушел вверх по реке, искать такое идеальное место.

Дядя Коля, воодушевленный своим первым успехом, попытался сначала ловить рыбу голыми руками. Но у него не получилось. Очень скоро он промок до нитки, развесил одежду на кустах, надел шерстяные носки и, мелко дрожа, уселся на берегу греться.

Если бы дядю Колю высадили на необитаемом острове без запаса пищи и огнестрельного оружия, он наверняка умер бы с голоду. Уж очень медленно он эволюционировал. Маленько обсохнув, дядя Коля решил бить рыбу камнями, для чего сначала потренировался на берегу, стараясь попасть маленьким камнем в камень побольше. Почувствовав, что рука его достаточно окрепла, дядя Коля насыпал в подол рубахи голышей и забрел в воду Но и тут его постигла неудача. Дело в том, что на берегу он вел огонь по неподвижным целям, а рыба на месте никак стоять не хотела. Дядя Коля только зря взбаламутил воду.

Через два часа, перепробовав множество способов, дядя Коля изобрел, наконец, первое доисторическое орудие. Он надрал лыка, выбрал камень потяжелее и привязал его к валявшейся на берегу палке. Осмотрев свою палицу, дядя Коля с грозным криком замахнулся ею. Камень вырвался из пут, со свистом полетел назад и чуть не сразил папу. Хорошо, что папа в пылу охоты не заметил этого покушения. Папа вообще никого и ничего не видел. В красной рубахе, обтягивающей брюшко, футбольных трусах, с огромной дубиной в руках, даже не дубиной, а целым бревном, рассекая пятки об острые камни и поднимая тучи брызг, он гонялся по речке за недобитой рыбой. Иногда торжествующий папин вопль доносился аж с берега Охотского моря, в которое впадала речка. Это означало, что папа настиг бедную полуоглушенную рыбу и упал на нее животом.

Дядя Коля, пробуя разные способы, тоже в конце концов оглушил несколько рыбин, так что вместе с папиным уловом кучка образовалась порядочная. Папа тут же захотел сфотографироваться рядом с рыбой. Он принял позу Геркулеса, как ему, наверное, казалось: оперся на свою ужасную дубину и напружинил грудь. Золотые очки его воинственно сверкали. Уважаемый доктор наук и профессор походил на питекантропа с рисунка из учебника истории.

Возвратился Паганель и начал всех срамить.

– Варвары! – сказал он. – Дикари!.. Что плохого сделала вам эта несчастная рыба?!

Папа ехидно поинтересовался: а что такое у самого Паганеля в авоське?

– Да, это рыба! – заносчиво вскинул бороду тот. – Но я поймал ее гуманным способом.

Оказывается, Паганель ловил рыбу, не нанося ей увечий. Просто он выжидал момент, когда она, устав бороться с течением, повернет назад, чтобы взять новый разгон, подставлял авоську и – oп! – выбрасывал ее целую и невредимую на берег.

– Так, так, – обиженно заговорили между собой папа и дядя Коля, – очень интересно: они, значит, варвары – а он, значит, гуманист. Спасибо, что объяснил. Теперь они, по крайней мере, будут знать, кто такие гуманисты. Оказывается, это те, которые по голове тебя не бьют и руки не выкручивают, а ласково берут за жабры и сажают в сетку. Гуманно предоставляют возможность умереть собственной смертью… Только так и можно заслужить благодарность потомков, пришли к выводу папа и дядя Коля. Возможно, и Паганеля не забудут. Вот здесь прямо, на берегу этой безымянной речки, ему соорудят памятник: он будет стоять на пьедестале весь такой гуманный-прегуманный, с полной авоськой в руках – и пионеры, проходя мимо, будут отдавать ему салют.

А я сказала, что, кажется, знаю теперь, почему рыбы становится везде меньше и меньше.