Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах

А может, и не желудок. Во всяком случае, заболело что-то там, внутри. Закололо и застреляло. Я обратился к врачу.

– Здесь болит? – спросил врач, надавливая куда-то под ложечку.

– Примерно, – скосил глаза я.

– А тут не покалывает? – спросил он.

– До этого покалывало, – припомнил я. – А сейчас как будто перестало.

– М-гу. А сюда не отдает? – надавил он в третьем месте.

Я прислушался и сказал:

– Знаете, доктор, еще вчера не отдавало, а вот сейчас вроде бы есть немножко.

– Ясно, – сказал врач. – Это у вас печень. Надо полечиться.

И я стал лечить печень. Через два дня закололо там, где раньше отдавало, и стало отдавать там, где покалывало.

– Возможно, тут вмещалось сердце, – предположил врач. – Сейчас я вас направлю в другой кабинет.

В другом кабинете меня выслушали, прослушали и сказали:

– Сердце надо поддержать. Сердце, знаете ли, никогда не вредно поддержать.

И я стал лечить сердце. Через три дня застреляло там, где до этого покалывало, а еще раньше отдавало, там, где стреляло, начало отдавать, а где отдавало – посасывать.

– Ну вот, теперь картина полная, – сказал врач, к которому я ходил насчет сердца. – Конечно, сердце надо продолжать лечить, но главная загвоздка и основной очаг – в щитовидной железе. Сейчас я напишу вам направление.

И я стал лечить щитовидную железу. Однако картина оказалась далеко не полной. У меня еще оставались селезенка, желчный пузырь, легкие, почки, двенадцатиперстная кишка, желудок и поджелудочная железа. Как выяснилось, кое-что из этого необходимо было серьезно лечить и кое-что основательно поддержать.

Я завел себе специальную папку для рецептов с отделением для анализов, устроился на легкую работу, сменил квартиру поближе к поликлинике и начал откладывать деньги на инвалидную коляску.

Не знаю, как сложилась бы дальше моя судьба, если бы не случай. Однажды в больнице я обратил внимание на плакат, которого раньше почему-то не замечал. Это была жуткая картина. Прямо «Последний день Помпеи» кисти художника Брюллова. Два упитанных лысых микроба карабкались по штормтрапу к сердцу. Один из них держал на плече здоровенный плотницкий бурав, а другой сжимал в руках кувалду. Третий их коллега с кровожадной улыбкой долбил отбойным молоточком почку. Еще двое деловито перепиливали печень двуручной пилой. А последний из противотанковой пушки расстреливал легкие.

«Как будто с меня срисовали! – горько подумал я. – Эхе-хе! Что есть наша жизнь? Миг единый! Ишь как наворачивают, паразиты!» И вдруг я увидел зуб. Самый обыкновенный коренной зуб. Он был нарисован в дальнем углу, и от него шли подстрекательные стрелки ко всем разрушаемым объектам. «Так вот в чем дело! – догадался я. – Вот где зарыта собака!» И я шагнул в зубной кабинет.

– Доктор, – сказал я, – выдерните мне зуб.

– Который? – спросил доктор.

– Какая разница! – махнул рукой я. – Рвите хотя бы этот. Он все равно в сторону смотрит.

Доктор поковырялся у меня в зубах и сказал:

– Вырвать – не секрет. А вот мы его полечим.

– Ну уж нет, дорогой товарищ! – решительно возразил я. – Не выйдет! Или рвите, или я сам его выбью… Кирпичом.

Доктор пожал плечами и вырвал зуб.

Я поблагодарил его, вышел из больницы и, шумно вздохнув, далеко в кусты зашвырнул папку для рецептов с отделением для анализов.

ПЕЧАЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Ночью Сидоренке приснился сон: по бесконечному болоту сами собой шли резиновые сапоги. Они шли, совсем не вязли и не оставляли следа.

Сидоренко долго бежал по краю болота. Все надеялся, что сапоги остановятся, причалят к бережку. Ему очень хотелось посмотреть на этикетку. По виду сапоги были наши, производства Егорычевской фабрики резиновых изделий. Однако их удивительные качества смущали Сидоренку. И он все бежал и думал: «Не может быть. Это наверняка цебовские».

Но тут сапоги повернули в открытое болото и скоро исчезли, унося тайну своего происхождения.

А Сидоренко проснулся.

Он надел вьетнамскую рубашку с вечно крахмальным воротничком, польские штаны, пристегнул итальянские помочи, накрылся сверху немецкой шляпой «Элегант» и вышел прогуляться. Внизу у подъезда сосед заводил мотороллер. А мотороллер не заводился. Только кашлял и подпрыгивал на месте.

– «Чизетта?» – спросил Сидоренко.

– «Чизетта!» – сказал сосед и плюнул. – «Чизетта», туда-сюда налево!

– Раз «Чизетта», значит, заведется, – пообещал Сидоренко. И остался посмотреть, потому что все равно было воскресенье. Действительно, через полчаса мотороллер завелся.

– Вот видишь! – обрадовался Сидоренко. – А с нашим бы ты до вечера проколотился. Будь уверен.

Сосед прыгнул в седло и уехал. А Сидоренко решил сходить в кино. Фильм оказался зарубежным, недублированным, только с надписями. Так что многие уходили с середины, а многие и под конец. Это страшно огорчало Сидоренку. И он даже два раза крикнул:

– Закройте дверь! Некультурность какая!

А выходя из кино и прикуривая у одного из зрителей, вежливо сказал:

– Вот, между прочим, показательно! Даже не зная языка и кое-что не понимая, сразу чувствуешь, где настоящее произведение искусства.

Зритель промолчал.

Потом Сидоренко встретил приятеля, и тот затащил его к себе – немножко выпить и закусить. Приятель поставил пол-литра белого, пол-литра красного и насыпал в тарелку маринованных подберезовиков.

– Шикарная закуска, – сказал он. – И всего рубль восемнадцать банка.

– Импортные? – спросил Сидоренко.

– А черт их душу знает, – сказал приятель. – Я не посмотрел.

Сидоренко зацепил вилкой грибок, внимательно пожевал и сказал:

– Импортные. У нас таких не делают.

Так они сидели и закусывали, как вдруг что-то толкнуло снизу, зашатались стены, бутылки дрогнули, грибы сами полезли друг на дружку. Приятель схватился за водку и смертельно побледнел. Сидоренко не меньше испугался, но при этом подумал: «Легко отделались. Толкни оно посильнее – и привет. При нашем-то качестве строительства…» А в коридоре хлопали двери и раздавались нервные голоса. Сидоренко с приятелем тоже выскочили наружу – узнать, что к чему.

Весь подъезд гудел и перекликался сверху донизу. А на приятелевой площадке какой-то медицинский капитан успокаивал жильцов.