Дневник пилота Машины времени. Сборник повестей и рассказов

От чистого снега на улице стало светло. Даже при только что начавшихся сумерках. Я огляделась и вышла не далеко от избушки Агриппы. Не останавливаясь, свернула с изуродованной танками дороги на тропинку, ведущую к дому. Женщина стояла возле входа в дом и смотрела, как я «кувыркаюсь» на скользком утрамбованном снегу и пытаюсь пройти короткую, но труднопреодолимую дистанцию.

– Впервые, что ли, снег-то видишь? – проворчала Агриппа, помогая мне удержаться на обледеневшей площадке перед входом. – Знала бы, дорожку песочком посыпала.

Я отступила к обочине, в скрипнувший под ногами сугроб. Здесь было легче держать равновесие.

– Не впервые, но давно не испытывала себя в качестве пешехода по обледеневшим дорогам. Да и обувь не совсем подходящая…

– От чего же? Обувка у тебя, Наташенька, самая, что ни есть – подходящая. Хоть и замаскировала ты её под навоз, но выглядит совершенно новой.

Вот «прохиндейка» и это заметила. Вернусь на базу, обязательно обращусь к Тулову с просьбой о пересмотре проекта Инструкции для хроноскопистов и разведчиков. Будут «выныривать» в прошлом, пусть одеваются в местных магазинах. В крайнем случае, пусть раздевают аборигенов. Конечно же – не бескорыстно. Иначе – провал и неотвратимая перепластовка.

Я нагнулась и попробовала выгрести из валенка насыпавшийся в него снег.

– Пошли в хату. Носочки просушишь. Не дай бог, простудишься!

Мы вошли в тамбур. Я отметила, что место, где обитала корова Милка, пусто. В доме прохладно и темно. Лампа не горит. А света от двух подслеповатых окошек хватает лишь для приблизительной ориентации в замкнутом пространстве, если ты в нём обитаешь и ориентируешься с закрытыми глазами.

– Присядь на минутку. Сними валеночки, я вытряхну снег. Яблочного чаю с мятой хочешь?

– Хочу.

– То, что ты не умеешь стесняться, мне особенно нравится в тебе. И не отказываешься ни от чего. Молодец, Натальюшка!

Агриппа извлекла из печи закопчённый чайник и налила мне в пол-литровую кружку ароматной жидкости.

– Это у нас называется – компот. Яблоков у меня сушеных мешка три на печке лежит. Вот ими и питаемся. Молочка-то, доченька, теперь у нас нет. Сожрали фашисты наших коровушек. У всех, подчистую, выгребли. На наших глазах резали, разделывали и в грузовики грузили. Фронту, видите ли, не хватает свежих продуктов. Коз, правда, побрезговали забирать. Есть тут у некоторых такая скотина. Ты пей-пей! Он не горячий. А то, совсем остынет. Кисленький. С морозцу хорошо принимается!

Агриппа потрогала печь рукой.

– Надо будет веток сухих в лесу наломать. Солдатики из дома напротив все наши дровяные запасы истребили. Теплолюбивые, заразы! Прости меня, господи!

Агриппа села рядом и тяжело вздохнула.

– Давно тебя не видела, красавица. Соскучилась. Вот, думаю, позову, покалякаем. Не оторвала от дел?

– Нет, – сказала я и отпила глоток кисло-сладкого компота. Тоже полезная пища, если в меру.

– У тебя, Наташенька, видимо есть какое-то дело? Ведь не зря же в такое страшное время ты здесь? Если секретное – не говори.

– Секретное. Но оно потерпит. Так что нового у вас?

– Ничего нового. Вот разве что Васька Матвеев оклемался от своей лихоманки и в партизаны сбёг. С ним ребята уходили, местные. Так те вернулись. Намёрзлись, бедолаги! Землянку в лесу построили. В ней и обитали, пока морозец за пятки не начал щипать. А Василий ни в какую не захотел вертаться. Задумал, будто бы, к фронту продвигаться тайными тропами. Мальчишки ему еды отнесли. Говорят, что видели в своей землянке кого-то ещё. Мужик какой-то к Василию прибился. Но это уже было давно. Недели две тому назад. А Пётр Иванович один дома кукует. Табуретки из досок мастерит. Танюша Фролова частенько приходит. Разговариваем с ней о пустяках. Про тебя вспоминаем. Господин комендант опять интересовался тобой. Он как выздоровел от ранения, так свирепым стал. Всех своих интендантов на фронт отправил. Говорят, некоторых из них уже назад привезли. В домовинах. Фрица жалко. Тоже в немилость угодил. Его-то мог бы и оставить. Пропадёт он на войне. Если не убьют, то замёрзнет. Теперь какой-то старикашка в санитарах бегает. Но этот по нашим больным не ходит…

Тётя Агриппа замолчала. Несколько раз вздохнула и, наконец, сказала:

– Извини меня, Наташенька, что потревожила тебя. Я ведь твой подарочек всегда с собой держу. А сегодня дай, думаю, скажу заветное слово. Вроде как бы проверить захотелось. Не приснилось ли мне всё это. Вижу, что не приснилось. И хорошо…

32

На бледно-голубом небосводе висело ослепительное солнце. Оно не грело. Наоборот, казалось, что от светила исходит въедливый холод, проникающий во все щели. И деться от этого холода некуда.

Ветер под солнцем тоже делал свою работу. Он монотонно перемещал снежные барханы с полей и огородов к зыбким веткам кустов, к кое-где сохранившимся плетням, к стенам домов и строил там огромные сугробы. В некоторых местах снежные горы вырастали до крыш. Они сливались с заметёнными жилищами, и белая пыль теперь перелетала через аморфное сооружение беспрепятственно.

Солдаты, не привыкшие к таким каверзам русской зимы, выскакивали из тепла на улицу, быстро отгребали снег от входа в жилище и тут же убегали назад.

Заиндевевший смоленский тракт уже не выделялся грязной полосой на белом фоне. Он тоже сверкал спрессованным снегом, который моментально заполнял колею, оставленную танком или машиной.

Жители деревни спокойно относились к нагрянувшим морозам. Женщины по-прежнему собирались возле колодцев и сплетничали, пока кто-то неторопливо крутил колодезный вал, доставая воду. Отсутствие военных патрулей и постоянных уличных постов несколько расхолаживало адаптированное к зиме население. Но всё равно, женщины боязливо оглядывались на свои дома и разом замолкали при появлении на улице укутанных в тонкие шинели постояльцев.

Иногда в Грачёвке появлялись небольшие вагончики-теплушки, топившиеся углём и короткими древесными чурками. Их, видимо, выгружали на одной из железнодорожных станций и передавали интендантскому подразделению. Подчинённые майора Линкера снаряжали короба вагончиков топливом и испытывали действенность доселе невиданных обогревательных агрегатов в условиях русской зимы. Теплушки устанавливали на полозья и увозили на восток, прицепленными к машинам или гусеничным тягачам. Новинка военной экипировки была необходима фронту. С вагончиками в гудящую от стужи неизвестность постоянно поступало пополнение живой силы немецкой армии.

К середине декабря мороз немного ослаб, что, несомненно, подняло воинский дух германских солдат. Они отметили потепление весельем в виде исполнения застольных немецких песен и военных маршей. А также умеренным употреблением немецкого шнапса и русской самогонки.

Самогон был выдан ефрейтору Липке Петром Ивановичем Матвеевым добровольно. Видимо запас этого зелья у Петра Ивановича имелся не малый, так как мужское население Грачёвки и после такого «самоотверженного» поступка не прекращало навещать его дом с целью приобретения «лечебного» напитка.

Конец декабря стал трагическим для жителей Грачёвки.

В эти дни в деревню прибыл на временный постой финский батальон.

Союзники германцев бесцеремонно выдворили на улицу из облюбованных ими жилищ всех грачёвцев, невзирая на возраст и пол. Никакие мольбы о сострадании к несчастным в счёт не принимались.

Взрослое население деревни принялось сооружать временные жилища в виде землянок. Рыть окаменевшую от мороза землю было трудно. И грачёвцы решили использовать для своего устройства высохшие пруды, песчаные раскопки и прочие углубления в земле, имевшиеся в овражках за приусадебными участками и на склонах у безымянной речки. Пока мужчины и трудоспособные женщины «строили», дети и старики обитали в домиках Агриппы и Петра Ивановича. «Хижины» этих грачёвцев, видимо не показались заносчивым лапландцам.

Ефрейтор Липке разрешил «строителям» использовать срубы старых сараев для сооружения в землянках крыш-накатов. Им же было выделено несколько железных бочек из-под солярки, из которых деревенские старики делали печки.

Выдворенное население «отпраздновало» новоселье и Новый 1942 год одновременно…

33

Рослые и белокурые войны маршала Маннергейма отметили своё присутствие бурно. Они мгновенно уничтожили все запасы шнапса, имевшиеся у ефрейтора Липке, и от него же узнали о самогоне Петра Ивановича. Четыре пятидесятилитровые фляги, предназначенные для нелегальной продажи или обмену, заготовленные ещё до прихода немцев, иссякли за одну декабрьскую ночь.