АльteRNatива

Так что, наверное, нет – мастурбация это всё-таки не убийство, думал я, тщательно вытираясь полотенцем и натягивая чистые трусы. Но на всякий случай я всё же поглядел виноватым взором в сторону Бога и перекрестился ещё три раза по три.

– Ты что там так долго? – крикнула мать, когда я выходил.

Я прошёл босиком на кухню и сел за стол. Отец, прислонившись спиной к холодильнику, внимательно читал газету.

– Смотри как похудел! – воскликнула мама. – Рёбра вон торчат, ну-ка давай ешь, будем тебя откармливать.

Она налила мне полную тарелку борща, поставила рядом сметану, блюдо с нарезанным хлебом и сало с горчицей. Я тут же ощутил сильный голод и жадно набросился на еду.

Нажравшись кильки, Беатриса вылизала передние лапы и прыгнула ко мне на колени.

– Кошку не трогай, пока ешь! – предупредила мать.

– Ладно, – сказал я с набитым ртом. – Так что там за сюрприз вы мне приготовили, когда с дачи приедем?

– Приедем, и узнаешь, – отрезал отец, не отрываясь от газеты.

Не успел я расправиться с борщом, как мама поставила передо мной тарелку домашних пельменей. Я съел и их, а потом ещё напился чая с шоколадными конфетами. В общем, к концу трапезы у меня было пузо как у беременной женщины, спасшей от бесполезной гибели одного из миллиардов сперматозоидов.

– Спасибо, – сказал я, вставая из-за стола, и широко зевнул.

– После вкусного обеда, по закону Архимеда полагается поспать, – продекламировала мама одну из своих любимых поговорок.

Я не стал возражать и ушёл к себе.

Комната у меня была маленькой и такой же среднестатистической как и всё, что у меня было. Вдоль стены стояла старая, оставшаяся ещё от деда, односпальная кровать, а под окном, «чтобы было светло делать уроки» письменный стол и, завешанный одеждой, деревянный стул. Оставшееся пространство занимал комод и самодельные книжные полки.

Я вытащил из-под покрывала подушку, посмотрел разок в сторону Бога, как бы спрашивая разрешения поспать, наскоро перекрестился три раза и рухнул на пружинистое ложе.

Но сон почему-то не шёл. Вместо этого я стал думать.

Что если Нина Павловна позвонила Антону Маратовичу?

Как он отреагирует на наше «дезертирство»?

Дезертирство ли это вообще, или учитель просто решила поиграть на струнах нашей детской совести?

Ко мне на живот запрыгнула Беатриса и стала мяться лапами, немного выпуская когти.

– Больно, – проворчал я.

Выбрав удобное место, кошка улеглась и тихо заурчала.

Лёжа на спине, я смотрел в потолок и продолжал думать. Пять минут назад мне хотелось спать, а вот теперь я бодр и никак не могу отпустить мысли. Когда все возможные варианты предстоящей встречи с Антоном Маратовичем были передуманы, подошла очередь для размышлений об Ангелине Шубиной и подлом Самсоне Штерне.

Потом я подумал о предстоящем учебном годе и о том, как закончив его, я вместе с остальными поступлю в Военное училище, как реализуются мои мечты. Но тут я снова вспомнил про слова Нины Павловны о дезертирстве и о возможной реакции Антона Маратовича, если она ему всё-таки позвонила и если он сочтёт наш поступок недопустимым для военного человека.

Тогда Маратович пошлёт нас куда подальше, и в военное училище поступить мы не сможем. И, стало быть, я тоже не смогу. Что я буду делать в этом случае? Если не стану военным, то кем я буду? Завхозом как отец, или бухгалтером как мать?

В голове зазвучали слова одной из дискотечных песен лагеря «да у тебя же маа-ма педааагог, да у тебя же паа-па пианист». Я решил попробовать перефразировать эту строчку на свою ситуацию, но мама бухгалтер и папа завхоз никак не попадали в рифму. Тогда я стал искать другие слова, пока не нашёл самые, как мне показалось, смешные: «да у тебя же маа-ма педооофил, да у тебя же паа-па педераааст».

Это меня позабавило, и я тихо посмеялся, после чего, скинув с живота кошку, лёг набок лицом к стене, положил под голову ладонь и, наконец, забылся коротким сном.

Проспал я минут пятнадцать, но даже в этот краткий промежуток мне снились сны. Мне вообще почти всегда снятся сны, но большинство из них я никогда не запоминаю. Я проснулся от резкого звонка телефона, который висел на стене в прихожей.

– Алло, – ответила мама. – Да, здравствуйте, конечно. Спит сейчас.

Я понял, что разговор идёт обо мне. Если бы это звонил кто-то из друзей, сейчас бы уже она повесила трубку, потому как я сплю и позвать меня к телефону нельзя. Но разговор продолжился, и мне стало страшно. Я решил, что звонит Нина Павловна, она всё-таки решила рассказать о нашем проступке. Я стал вслушиваться, но мама молчала, вероятно, говорили на том конце провода.

Наконец, она сказала:

– Да, я поняла. Хорошо. Обязательно передам, спасибо. До свиданья.

Я быстро посмотрел в сторону Бога и перекрестился три раза по три.

Мама вернулась на кухню.

– Кто там звонил? – услышал я голос отца.

– Преподаватель из их клуба, – ответила мать. – Просил передать, что первые занятия у них начнутся на следующей неделе.

– Раньше школы что ли?

– Наверное.

У меня отлегло от сердца, я бодро встал и вышел из комнаты.

– Кто звонил, мам? – спросил я, будто ничего не слышал.

– Антон Маратович ваш, на следующей неделе начинаете занятия.

– А.

– Но завтра мы на дачу едем, ты помнишь? – поинтересовался отец.

О, конечно помню, б…, зло подумал я, игнорируя вопрос.

Но он не унимался:

– Костя?

– Да, папа, я помню, – сдерживая раздражение, ответил я.

– Вот и хорошо, родителям тоже надо помогать.

Он озорно посмотрел на меня поверх газеты, как бы давая понять этим своим взглядом, что прекрасно уловил моё возмущение, но сорвать дачные планы не позволит.

Что ж, ладно, в конце концов, на даче мы пробудем не дольше трёх дней, а потом, по возвращении домой, меня будет ждать какой-то сюрприз.