1990-e годы

Бежал.

И плакал.

До свадьбы не заживёт

После школы она опять не пошла домой.

Сначала они погуляли немного с подружками, потом ходили во двор к парням из их класса, где попили пивка и выкурили по паре сигареток. Все пацаны в их компании были какими-то лоховатыми и неуверенными. Их неловкие подкаты не вызывали у неё ничего кроме раздражения, а одна из её подружек постарше однажды цинично заметила: «эх, как же хочется чтобы был среди них хотя бы один настоящий мужик, который бы просто взял и оттрахал без лишних разговоров».

Увы, все их одноклассники были как на подбор мягкотелыми маменькиными сынками и всё что они могли – это периодически угощать девочек пивом и сигаретами.

Когда дворовые посиделки закончились, она слегка захмелела и вальяжно поплелась домой в одиночестве, довольно грубо отказав Семёну, который с заискивающим видом просил разрешения её проводить.

– Я хочу побыть одна, – с досадой отрезала она.

Ну почему он не может просто взять её под локоть и утвердительно сказать: «идём, я тебя провожу», вместо всех этих «можно?», «пожалуйста», «ты не возражаешь?» и прочих слюнтяйских реплик. И откуда они только берут всё это жиденькое словесное дерьмо?

Как же они все ей надоели! Трусливые лохи!

Привычным движением руки она спустила вниз край миниюбки. Как и всем её подругам, ей, разумеется, нравились масленые взгляды окружающих мужиков, а само это действие по стягиванию юбки вниз придавало лицезрению женских ног ещё больше сексуальности, заставляя вожделеющих самцов ощущать некое ограничивающее чувство и от этого хотеть её ещё сильнее.

Нет, она не собиралась становиться куртизанкой. Подчиняясь инстинктивному зову, девочка всего лишь неосознанно приспосабливала древние законы природы к современным обычаям социума, тем самым пробуждая в мужчинах стремление конкурировать за право размножения с молодой и здоровой женской особью.

Жестокой природе без разницы, что девочка ещё не окончила школу. Природа не читала уголовный кодекс и не в курсе про педофилию. Но демонстрировать себя в качестве половой цели эту девочку побуждала именно природа, так же как и взрослых мужчин она побуждала в эту цель целиться.

Школьница шла вдоль дороги и бросала презрительные взгляды на прохожих. Мимо пробежал противно плачущий малец с нелепо дёргающимся за спиной портфелем. Глядя на этот трепыхающийся из стороны в сторону портфель, она почему-то вспомнила Семёна с его заискивающей улыбкой и жалостливыми глазами дворовой собаки, которая униженно смотрит на вас снизу вверх и робко виляет хвостом в надежде на подачку.

Она представила, что могло бы теперь быть, если бы она разрешила Семёну себя проводить: сейчас бы он шёл рядом и время от времени делал неловкие попытки как бы нечаянно дотронуться до неё при ходьбе.

Её передёрнуло от омерзения.

Словно бы стремясь убежать от неприятного видения, она ускорила шаг, и впереди уже показался родной двор, когда к ней неожиданно подошёл Он.

– Привет, – сказал Он.

Его голос был низким, уверенным и каким-то проникновенным. И хотя на вид Ему можно было дать все тридцать, она остановилась, и с вызовом посмотрев Ему в глаза, ответила тоже на «ты»:

– Привет.

Он улыбнулся и сказал:

– Слушай, мы тут с друзьями первый раз приехали в ваш город, не подскажешь где здесь можно вкусно поесть?

Назойливые родительские предостережения о том, что нельзя разговаривать с незнакомцами как-то сразу вылетели из головы. После общения с неказистыми одноклассниками, Он казался таким сильным и мужественным, что у неё ни на миг не возникло сомнений в Его порядочности. Тем более, когда отец наставительно стращал её всякими бандитами, он всегда делал акцент на «лицах кавказской национальности» – а этот красивый мужчина был однозначно русским.

Она с воодушевлением принялась рассказывать ему о местах их города «где можно вкусно поесть», в которых сама никогда не бывала, а просто знала об их существовании со слов старших подруг. Он внимательно слушал, кивал и время от времени как бы между делом говорил её комплименты, от чего в груди у неё поднималось приятное тепло.

Вскоре она уже была полностью в Него влюблена, и когда Он попросил проехать с ним на машине и составить компанию за ужином, она, не раздумывая, согласилась.

Словно волшебник, незнакомец махнул рукой, и возле них тут же остановилась, невесть откуда вырулившая, иномарка с тонированными стёклами.

Он открыл перед ней дверь, вежливо пропуская вперёд, и лишь усаживаясь на заднее сиденье, девочка начала ощущать смутное беспокойство, которое моментально переросло в панический страх, когда он сел рядом и, враз изменившимся тоном, приказал водителю:

– Всё, погнали быстрей.

***

Первые три дня её пристёгивали наручниками к батарее.

Сначала она пыталась кричать и звать на помощь, но лысый её избил, а потом объяснил, что кричать бесполезно, поскольку она в подвале дома, который находится далеко за городом. Лысый сказал также, что если она не перестанет орать – он пристегнёт ей обе руки за спиной, а в рот засунет свои носки и заклеит сверху скотчем. После этого она перестала кричать и начала тихо плакать, слёзно умоляя отпустить её домой.

– Ты пойдёшь домой тогда, когда твои родители за тебя заплатят, – заявил лысый. – А пока сиди тихо и делай, что говорят.

Потом пришёл толстый и, не говоря ни слова, её изнасиловал. Вслед за ним то же самое сделали бородатый и белобрысый.

Потом снова приходил лысый, он приносил бутерброды и чай. Лысый был единственным из всех, кто её не насиловал, а только бил.

Ей было всего пятнадцать и до похищения она была девственницей, но сейчас происходящее уже не пугало её так, как в первый день, потому что после того как те трое закончили своё дело, белобрысый сделал ей укол, от которого ей стало очень хорошо.

Перед уколом белобрысый пообещал, что ей понравится, и ей действительно понравилось. Он приготовил инъекцию у неё на глазах.

– Сначала мне, – сказал он, засучивая рукав.

Делая себе укол, белобрысый выдавил лишь половину шприца.

– Остальное тебе, моя сладкая.

– Не надо, пожалуйста, – чуть слышно всхлипнула она.

Сил на сопротивление уже не осталось. Лёжа на грязном матрасе, абсолютно голая, с пристёгнутой к батарее рукой, она меланхолично наблюдала, как белобрысый вкалывает в её здоровые вены наркотик.

– Ну как же «не надо», детка? – сказал он. – Тебе ведь больно и страшно. А теперь боль уйдёт, и скоро ты обо всём позабудешь.

Он жадно поцеловал её в губы и прежде чем уйти, изнасиловал снова.

На следующий день пришёл лысый и установил треногу с видеокамерой. Затем пришли толстый и бородатый. Они приказали ей одеться и привести себя в порядок:

– Слушай сюда, шкура, – говорил толстый, – сейчас ты сядешь на этот стул и скажешь следующее: «мама, папа, я жива, спасите меня! Сделайте то, что они просят, умоляю вас!». Ты должна сказать это как можно убедительнее, иначе я сломаю тебе руку, поняла?

Они записали видео, забрали видеокамеру и ушли. Лысый принёс еду и поменял ведро. После первого избиения он с ней почти не разговаривал и вёл себя так, будто она была каким-то животным в зоопарке.

Вечером второго дня вернулся белобрысый и снова сделал ей укол. На этот раз в шприце было чуть больше жидкости и, наслаждаясь новыми ощущениями, девочка в последний раз вяло испугалась произошедшего далее.

На третий день страх ушёл окончательно, осталось лишь томительное ожидание нового укола. Укола, ставшего для неё самым важным событием в жизни всего после двух повторений.

На четвёртый день с неё сняли наручники и больше к батарее не пристёгивали. Впрочем, о побеге она даже не помышляла, теперь она думала лишь об очередной дозе и о призрачной надежде на то, что со временем всё как-нибудь само собой разрешится.

– Тебе надо помыться, – сказал лысый, – иди за мной.