Любовные драмы русских писателей

Он одиноко расцветал…
И для тебя свой запах чистый,
Свой первый запах сберегал.
И ты срываешь стебель зыбкой.
В петлицу бережной рукой
Вдеваешь, с медленной улыбкой,
Цветок, погубленный тобой.
И вот, идешь дорогой пыльной;
Кругом – все поле сожжено,
Струится с неба жар обильный,
А твой цветок завял давно.
Он вырастал в тени спокойной,
Питался утренним дождем
И был заеден пылью знойной,
Спален полуденным лучом.
Так что ж? напрасно сожаленье!
Знать, он был создан для того,
Чтобы побыть одно мгновенье
В соседстве сердца твоего.

Стихотворение написано в первой половине 1843 года и опубликовано в «Отечественных записках». Достоевский намеренно поменял несколько слов. Сравните:

…Иль был он создан для того,
Чтобы побыть хотя мгновенье
В соседстве сердца твоего?..

Быть может, он хотел тем самым показать, что описанное в «воспоминаниях мечтателя», так и осталось мечтательством в отличие от того, что следует из стихотворения. Тем не менее завершаются «Белые ночи» аналогичным стихотворению финалом: «Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»

В «Белых ночах» есть фраза: «Мои ночи кончились утром. День был нехороший. Шел дождь и уныло стучал в мои стекла; в комнатке было темно, на дворе пасмурно».

И целый творческий этап в жизни Достоевского завершился «темно» и «пасмурно»…

А впереди было темно и пасмурно…

Дорога к первому браку для Федора Михайловича пролегла через кружок петрашевцев, заключение в Петропавловскую крепость, приговор к смертной казни, тюрьму, сибирскую каторгу и сибирскую ссылку в Семипалатинск.

Случайно ли попал в этот кружок Достоевский? Возможно, так распорядилась судьба, чтобы появился на свет уникальный роман «Бесы», разоблачающий безумие революционеров и революции, ими подготавливаемой, задолго до того, как она обрушилась на Россию.

Достоевскому довелось побывать в обществе вот этаких бесов, которых он мастерски изобразил в романе. Хотя посещали кружок в доме Михаила Буташевича-Петрашевского люди разные. Некоторые из них не являлись сторонниками революционных потрясений. Там бывали ученые, критики, литераторы. Участвовал в кружке и Алексей Николаевич Плещеев, более известный нам как поэт, но бывший, кроме того, и театральным критиком, и переводчиком, и автором прозаических произведений. Посещали кружок также Николай Данилевский, знаменитый автор труда «Россия и Европа», писатель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, поэт Аполлон Майков.

Осудили петрашевцев в 1849 году, причем приговор звучал очень сурово. Участников приговорили к смертной казни, казнь назначена на 22 декабря 1849 года. До казни Достоевскому и его соратникам по кружку довелось провести долгие 8 месяцев в Петропавловкой крепости, причем содержались они в одиночных камерах.

И вот ранним утром 22 декабря осужденных привезли на Семеновский плац, где была назначена казнь. Достоевский впоследствии вспоминал те «десять ужасных, безмерно-страшных минут ожидания смерти».

Все было как при обычной казни. Зачитали смертный приговор, священник подошел к каждому и осенил крестом, затем над головой тех, кто принадлежал к дворянскому сословию, сломали шпагу. И вот первым трем осужденным, в числе которых был Петрашевский, надели предсмертные рубахи, затем их привязали к столбам и закрыли глаза черными повязками.

Прозвучала строевая команда, солдаты подняли ружья и прицелились… И тут же прозвучала команда «отбой». Смертная казнь была заменена каторгой. Осужденных вернули в крепость, и лишь Петрашевского отправили в Сибирь немедленно, прямо с плаца.

На всю жизнь остались в памяти слова сурового приговора: «Отставного инженера поручика Достоевского подвергнуть смертной казни расстрелянием».

И вот Федору Михайловичу, окончившему военно-инженерное училище и уже имевшему офицерский чин, предстояла каторга, а после нее солдатская служба. Офицерского чина его лишили.

Он был осужден двадцативосьмилетним молодым человеком. И хотя возраст и не такой уж малый, опыта в делах амурных приобрести не успел. Во всяком случае, нигде о его романах до каторги не упоминается. Зато современники отмечали, что с прекрасным полом он был весьма робок, и если в компании речь заходила о женщинах, в разговоре старался не участвовать. Это отношение к женщинам, робость и смущение перед ними отразились в его романах, в которых обычно рассказывалось о неудачах героев в любви.

Отбыв положенный срок на каторге, Федор Михайлович Достоевский в январе 1854 года был зачислен рядовым в 7-й линейный батальон Семипалатинска.

«Я приближаюсь к кризису всей жизни…»

Еще перед отъездом в этот город Достоевского волновали неясные предчувствия того, что в скором времени должно произойти с ним. Он высказался об этом в письме к жене декабриста Наталье Дмитриевне Фонвизиной: «Я в каком-то ожидании чего-то; я как будто все еще болен теперь, и кажется мне, что со мной в скором, очень скором времени должно случиться что-нибудь решительное, что я приближаюсь к кризису всей моей жизни, что я как будто созрел для чего-то и что будет что-нибудь, может быть тихое и ясное, может быть грозное, во всяком случае неизбежное».

Между тем в Семипалатинске его произвели в унтер-офицеры, а затем, благодаря содействию друзей и знакомых, в прапорщики. А весной 1857 года было, наконец, возвращено потомственное дворянское звание, а также дозволено печатать свои произведения.

На некоторое время он осел в Семипалатинске, в заштатном в ту пору городишке. Еще будучи солдатом, Федор Михайлович начал работу над «Сибирской тетрадью». В ней отражены воспоминания и впечатления о каторге. Постепенно вырисовывалось и более серьезное произведение «Записки из мертвого дома». Стали рождаться замыслы целого ряда романов. Когда было дозволено печататься, брат издал в Петербурге повести «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели» и произведение мемуарного характера «Маленький герой», с подзаголовком «Из неизданных воспоминаний».

В 33 года к нему пришла первая настоящая любовь, но полюбил он женщину замужнюю, с мужем которой – Александром Ивановичем Исаевым – познакомился вскоре после приезда в город и был в приятельских отношениях. Марья Дмитриевна Исаева, хрупкая, изящная блондинка, была красива, образованна, начитанна.

Вот как рассказал об этом юрист, археолог и мемуарист барон Александр Егорович Врангель, служивший в ту пору в Семипалатинске стряпчим казенных и уголовных дел и впоследствии издавший книгу «Воспоминания о Ф.М. Достоевском в Сибири»: «Однообразно-томительно текла наша жизнь. Я мало кого посещал, сидел более дома, много читал, много писал. <…> Федор Михайлович общался немного более меня, особенно часто он навещал семью Исаевых. Сидел у них по вечерам и согласился давать уроки их единственному ребенку – Паше, шустрому мальчику восьми-девяти лет. Мария Дмитриевна Исаева была, если не ошибаюсь, дочь директора гимназии в Астрахани и вышла там замуж за учителя Исаева. Как он попал в Сибирь – не помню. Исаев был больной, чахоточный и сильно пил. Человек он был тихий и смирный. Марии Дмитриевне было лет за тридцать; довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Уже тогда зловещий румянец играл на ее бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла ее в могилу. В Федоре Михайловиче она приняла горячее участие, приласкала его, не думаю, чтобы глубоко оценила его, скорее пожалела несчастного, забитого судьбою человека. Возможно, что даже привязалась к нему, но влюблена в него ничуть не была. Она знала, что у него падучая болезнь, что у него нужда в средствах крайняя, да и человек он “без будущности”, говорила она, Федор же Михайлович чувство жалости и сострадания принял за взаимную любовь и влюбился в нее со всем пылом молодости. Достоевский пропадал у Исаевых по целым дням, усиленно тащил и меня, но несимпатична мне была та среда ради мужа ее».

Достоевский буквально с первой встречи увлекся Марией Дмитриевной. Помех со стороны мужа особых не оказалось. Александр Иванович Исаев быстро спивался – он уже потерял целый ряд хороших мест. Это удручало Марию Дмитриевну, которая погибала от скуки. В гостях из-за пьянства мужа бывать не получалось, да и к себе в дом никого почти не приглашали. Поэтому она была весьма рада общению с Достоевским, тем более, вскоре поняла, какие чувства он испытывает к ней.

Федор Михайлович Достоевский оставил такой отзыв о Марии Дмитриевне: «Эта дама еще молодая, 28 лет, хорошенькая, очень образованная, очень умная, добра, мила, грациозна, с превосходным, великодушным сердцем… Характер ее, впрочем, был веселый и резвый. Я почти не выходил из их дома. Что за счастливые вечера проводил я в ее обществе! Я редко встречал такую женщину».

А вот что писал о ней Семенов-Тянь-Шанский, который в то время дружил с Достоевским и часто встречался с ним и его возлюбленной, находясь проездом в городе: «Она была хороший человек в самом высоком значении этого слова… В своем браке она была несчастлива. Муж ее был недурной человек, но неисправимый алкоголик с самыми грубыми инстинктами и проявлениями во время своей невменяемости… Только заботы о своем ребенке… поддерживали ее. И вдруг явился на ее горизонте человек с такими высокими качествами души и с такими тонкими чувствами, как Ф.М. Достоевский. Понятно, как скоро они поняли друг друга и сошлись, какое теплое участие она приняла в нем…»

Мария Дмитриевна была женщиной образованной, начитанной. За плечами были и домашнее образование, затем учеба в женском пансионе и в Астраханском институте благородных девиц. При выпуске были особо отмечены ее знания французского языка и прекрасное музицирование. Об образовании позаботился отец, который являлся директором Астраханского карантинного дома. Происходил же он из семьи французских эмигрантов, прочно обосновавшихся в России.

Мария Дмитриевна родилась в Таганроге в 1824 году, и она была всего лишь на три года моложе Достоевского. Замуж она вышла в 1846 году в возрасте 22 лет, и поначалу с мужем Александром Ивановичем Исаевым, потомственным дворянином, уроженцем Олонецкой губернии, все складывалось довольно хорошо. В 1847 году у них родился сын Павел. Муж служил чиновником особых поручений начальника Астраханского таможенного округа. Затем, в феврале 1851 года, он получил назначение на должность чиновника особых поручений при начальнике Сибирского таможенного округа. Семья переехала в Петропавловск, оттуда – в Семипалатинск, где в ту пору находилась квартира начальника Сибирского таможенного округа.

Между тем в службе начались неудачи и неприятности, поскольку Исаев постепенно пристрастился к алкоголю. В Семипалатинске он вскоре лишился должности. И лишь после упорных хлопот его все-таки взяли на место заседателя по коммерческой части в город Кузнецк.

А.Е. Врангель так описал перевод Исаевых из Семипалатинска:

«Однажды Федор Михайлович является домой хмурый, расстроенный и объявляет мне с отчаянием, что Исаев переводится в Кузнецк, верст за пятьсот от Семипалатинска. “И ведь она согласна, не противоречит, вот что возмутительно!” – горько твердил он.

Действительно, вскоре состоялся перевод Исаева в Кузнецк. Отчаяние Достоевского было беспредельно; он ходил как помешанный при мысли о разлуке с Марией Дмитриевной; ему казалось, что все для него в жизни пропало.

Сцену разлуки я никогда не забуду. Достоевский рыдал навзрыд, как ребенок…

Мы поехали с Федором Михайловичем провожать Исаевых, выехали поздно вечером, чудною майскою ночью; я взял Достоевского в свою линейку. Исаевы поместились в открытую перекладную телегу – купить кибитку у них не было средств. Перед отъездом они заехали ко мне, на дорожку мы выпили шампанского. Желая доставить Достоевскому возможность на прощание поворковать с Марией Дмитриевной, я еще у себя здорово накатал шампанским ее муженька. Дорогою, по сибирскому обычаю, повторил; тут уж он был в полном моем распоряжении; немедленно я его забрал в свой экипаж, где он скоро и заснул как убитый. Федор Михайлович пересел к Марии Дмитриевне. Дорога была как укатанная, вокруг густой сосновый бор, мягкий лунный свет, воздух был какой-то сладкий и томный. Ехали, ехали… Но пришла пора и расстаться. Обнялись мои голубки, оба утирали глаза, а я перетаскивал пьяного, сонного Исаева и усаживал его в повозку; он немедленно же захрапел, по-видимому, не сознавая ни времени, ни места… Дернули лошади, тронулся экипаж, поднялись клубы дорожной пыли, вот уже еле виднеется повозка и ее седоки, затихает почтовый колокольчик… а Достоевский все стоит как вкопанный, безмолвный, склонив голову, слезы катятся по щекам. Я подошел, взял его руку – он как бы очнулся после долгого сна и, не говоря ни слова, сел со мною в экипаж».

Да, сердце Достоевского истосковалось по любви. Марья Дмитриевна долго не давала никаких надежд, и лишь в начале 1855 года открылась для ответных чувств. И тут мужа перевели в Кузнецк. Казалось, что теперь уже все надежды окончательно потеряны.

Мы привыкли со школьной скамьи воспринимать наших знаменитых писателей как почтенных старцев, казалось бы, лишенных всех тех чувств, которые бурлят и бушуют в каждом обычном человеке. Достоевский? Да ведь это же автор серьезных философских романов! Разве он может быть способен любить, страдать, испытывать какие-то страсти переживать разрыв с женщиной? И никто не задумывался, что, будь наши мастера художественного слова аскетичными истуканами, не узнали бы мы замечательных произведений.

Достоевский был способен на самые яркие и страстные чувства, его сердце всегда оставалось молодым – до самой последней минуты жизни.

А.Е. Врангель рассказал далее: «Время взяло свое, и это болезненное отчаяние начало улегаться. С Кузнецком началась усиленная переписка, которая, однако, не всегда радовала Федора Михайловича. Он чуял что-то недоброе. К тому же в письмах были вечные жалобы на лишения, на свою болезнь, на неизлечимую болезнь мужа, на безотрадное будущее – все это не могло не угнетать Федора Михайловича. Он еще более похудел, стал мрачен, раздражителен, бродил как тень.

Он даже бросил свои “Записки из Мертвого дома”, над которыми работал так недавно с таким увлечением. Любимое времяпрепровождение было, когда мы в теплые вечера растягивались на траве и, лежа на спине, глядели на мириады звезд, мерцавших из синей глубины неба. Эти минуты успокаивали его. Созерцание величия Творца, всеведомой, всемогущей Божеской силы наводило на нас какое-то умиление, сознание нашего ничтожества, как-то смиряло наш дух. О религии с Достоевским мы мало беседовали. Он был скорее набожен, но в церковь ходил редко и попов, особенно сибирских, не любил. Говорил о Христе с восторгом. Манера его речи была очень своеобразная. Вообще он говорил негромко, зачастую начинал чуть не шепотом, но чем больше он одушевлялся, тем голос его подымался звучнее и звучнее, а в минуты особого волнения он, говоря, как-то захлебывался и приковывал внимание своего слушателя страстностью речи…»