Кому-то может показаться, что подобные увлечения необходимо пресекать в корне для упрочения нравственности. Вспомним очень хороший советский художественный фильм «Вам и не снилось». Но это фильм. А сколько примеров мы знаем, когда неправильное понимание нравственного воспитания приводит к любовным драмам. Да вот взять хотя бы судьбу нашего великого поэта Фёдора Ивановича Тютчева. Он был трижды женат и, мало того, не упускал случая завести любовный роман, когда случалось встретить достойный, по его мнению, предмет обожания. Причём от первой жены ушёл ко второй просто, без каких-либо объяснений и пояснений, как обычно уходят, к примеру, на службу. Ещё не расставшись со второй женой и, представьте, продолжая её любить, он сделал стремительные движения навстречу новой любви, навстречу новой избраннице. Он мог написать жене, причём жене, уже бывшей, в разгар своей новой любви:
«Ты – самое лучшее из всего, что известно мне в мире»?
Любовь – Божественный дар, Любовь, как образ вечный, Любовь и красота спасут мир. Мы привыкли к этим фразам и часто повторяем их, не вдумываясь в глубочайший смысл сказанного. Юношам и девушкам порою родители дают «умные» советы: «Ты не люби эту, а люби – ту», или: «Ты не люби этого, а люби того». Дают советы, совершенно забывая свою молодость, забывая то, что нельзя любить по заказу, невозможно назначить себе одну любовь и запретить – опять же самому себе – любовь другую.
В шестнадцать лет он полюбил в первый раз, но полюбил дворовую девушку Катюшу Кругликову. Вспомним широко известное стихотворение:
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
Оно написано на смерть Александра Сергеевича Пушкина, но многих биографов занимал вопрос, кого же имел в виду поэт, приводя словосочетание «как первую любовь». Россия никогда не забудет Пушкина, как не забыло и не забудет сердце Тютчева свою первую любовь.
Мать не приняла эту любовь. Здесь нет ничего удивительного, ведь в России действовали строгие сословные правила, с которыми, кстати, Тютчеву пришлось столкнуться и в годы молодые, когда он впервые сделал предложение своей любимой Амалии, и в зрелые годы, когда озарила его далеко уже не первая, но не менее яркая любовь к Елене Денисьевой. В зрелые годы человек любит иначе, но если не утеряны пылкость души и жар сердца, даже холодный рассудок не способен сделать чувства менее яркими и сильными.
Мать Фёдора Ивановича, ради того чтобы разрушить отношения между молодыми людьми, которые зашли, по её мнению, слишком далеко, добилась разрешения на досрочный выпуск из университета и отправила его в том 1822 году на службу в Коллегию иностранных дел, которая находилась в Петербурге. Тогда сообщение между двумя столицами было значительно сложнее, нежели ныне, и, конечно, Тютчев уже не мог видеться с предметом своего увлечения.
Столь же жёстоко поступила судьба с первой любовью Тургенева, с первой любовью Бунина. (См. мою книгу «Любовные драмы русских писателей»).
Но вернёмся к воспоминаниям Семёна Порошина:
«…9 октября. Воскресенье. Пришёл к Государю Цесаревичу граф Григорий Григорьевич Орлов от Ея Величества звать Великого Князя на обсерваторию, которая построена вверху над покоями Ея Величества. Пошёл туда Его Высочество, и Государыня быть там изволила. Весь город виден. Сходя оттуда вниз, говорил граф Григорий Григорьевич, не изволит ли Его Высочество посетить фрейлин. Оне живут тут в близости. Государю Цесаревичу хотелось туда ийтить, однако в присутствии Ея Величества не знал, что ответствовать. Государыня сомнение решила: изволила сказать, чтобы Его Высочество шёл туда. Никогда повеление с такою охотою исполняемо не было, как сие. За Государем были Никита Иванович и граф Григорий Григорьевич. У всех фрейлин по комнатам ходили. Возвратясь к себе, изволил Его Высочество с особливым восхищением рассказывать о своём походе и, кто ни приходил, изволил спрашивать: “Отгадай, где я был севодни?” После рассказов вошёл в нежные мысли и в томном услаждении на канапе повалился. Подзывая меня, изволил говорить, что он видел свою любезную и что она от часу более его пленяет. <…>
13 октября. Четверг. <…> По окончании учения изволил у меня спросить Его Высочество, так ли я свою любезную <люблю>, как он свою любит; и как я сказал, что, конечно, не меньше, то Государь Цесаревич изволил говорить, что наши любви в пропорции геометрической, и изволил написать сию пропорцию…
14 октября. Пятница <…> В семь часов пошли мы к Ея Величеству, потом на маскарад. Его Высочество очень много танцовать изволил: менуэтов более двадцати <…>. Особливо Государь Цесаревич очень часто танцовать изволил со вторым членчиком вчерашней геометрической пропорции, разговаривал и махал весьма всем приметно. Признаться надобно, что севодни она особливо хороша была, и приступы Его Высочества не отбивала суровостью. <…>
18 октября. Вторник. Его Высочество встать изволил в начале осьмого часу. Одевшись, учился как обыкновенно. Отучась, изволил играть в цинк, и там в окно махание происходило. Комната, где сия игра была, стоит окошками во двор, и против самых тех окошек, где живут фрейлины. Оттуда оне выглядывают и с Государем Цесаревичем перемигиваются, особливо модная наша особа. <…> В начале второго часу сели мы за стол. <…> Как десерт подали, то Его Высочество изволил положить к себе в карман бергамот, чтоб сего дня в кукольной комедии отдать его своей любезной. – После обеда, позабавясь, изволил учиться как обыкновенно. <…> После учения попрыгивал Его Высочество и почти вне себя был, что увидит сего дня в кукольной комедии свою милую. <…> В комедии Его Высочество предприятие свое исполнил и бергамот отдал. С таким примечанием на любезную свою он взглядывал, что после мне с подробнейшею точностию пересказывать и переделывать изволил, как она говорит, как улыбается, как смотрит и какие имеет ухватки. <…>
19 октября. Середа. <…>. Сегодня Его Высочество очень был наряден и разубран <…>, весь день был в золоте. Четвертой уже день как приказывает себе на каждой стороне класть по семи буколь, а преж сего обыкновенно только по одной букле <…> Любовь творит чудеса. Чулки раза два или три ныне в день приказывает перевязывать, чтобы были глаже. <…>
20 октября. Четверг.<…> Все утро разными аллегориями проговорил со мною о своей любезной и восхищался, вспоминая о ея прелестях. <…> Потом, как оделся, возобновил опять прежнюю материю и спрашивал меня, можно ли ему будет на любезной своей жениться? <…> Отвечал я Его Высочеству, что до этого ещё далеко <…>
21 октября. Пятница. <…> В исходе седьмого часу пошли мы на маскарад с Его Высочеством. <…> Танцовал Его Высочество много, особливо с своей любезной, и говорил с нею довольно. Сего дня в первой раз Великой Князь танцевал польской в четыре пары с шеном и под предводительством красотки своей так понял, что, казалося, будто бы давно его знал. Кроме оного польского, изволил Его Высочество танцевать еще два обыкновенных польских, и все с одною парою, то есть с дражайшей своей В.Н. С начала маскараду пошло было не очень мирно: милая наша маска убежала прочь (показалося ей, будто старшая её сестра Е.Н. в моду входит), и тем Его Высочеству причинила скучные мысли; но напоследок восстановлен мир <…>. По возвращении, между прочих разговоров, изволил сказывать Его Высочество мне одному за поверенность, что как в польском, танцуя шен, подавал он руку своей любезной, то сказал ей: – “Теперь, если б пристойно было, то я поцеловал бы вашу руку”. Она, потупя глаза, ответствовала, что «это было бы уже слишком». Потом сказала она Государю Цесаревичу: “Посмотрите, как на вас пристально Бомонтша смотрит” (первая актриса на здешнем французском театре, которая также была в маскараде). Его Высочество с страстным движением отвечал ей только: – “А я на вас смотрю”. Вот какова натура! Кажется, никто не учил этому.
22 октября. Суббота. Его Высочество встать изволил в семь часов. Одевшись, учился, как обыкновенно. После учения вспоминал с восхищением о вчерашнем маскараде и в желтой комнате попрыгивал. <…>
28 октября. Пятница. <…> Пошли мы в маскарад. <…> С начала маскараду Государь Цесаревич на любезную свою очень холодно поглядывал и разговаривать изволил с другими; но потом, как я ему шутя сказал, что постоянство в числе добродетелей, а непостоянство порок, то сцена переменилась. <…>
29 октября. Суббота. Государь Цесаревич встать изволил в семь часов. За чаем изволил разговаривать со мною о вчерашнем маскараде и сказывал мне, между прочим, какие у него были разговоры с В.Н. Он называл её вчерась червонной десяткой, подавая тем знать, что она многим отдает свое сердце. Она говорила, что одно только имеет, и следовательно, дать его не может более, как одному. Государь Цесаревич спрашивал у неё: – “Отдано ли же ее сердце кому или нет?” – И как она сказала, что отдано, то ещё изволил спрашивать: “Далеко ли оно теперь?” Она сказала, что недалеко. Его Высочество изволил спрашивать, что если бы он кругом её обошёл, то нашёл ли бы её сердце? Говорила она, что оно так к нему близко, что и обойтить нельзя и проч. Так-то, знай наших: в какие мы вошли нежные аллегории! Между тем Его Высочество изволил мне признаваться, что если бы вчерашнего напоминания ему от меня не было, то б, может быть, вчерась между любезною разрыв последовал <…>
11 декабря. Воскресенье. <…> Рассказывал мне Государь Цесаревич, как ему было весело, когда изволил быть на даче у обер-маршала Сиверса: там была любезная его Вера Николаевна. Изволил сказывать, что много танцевал с нею и разговаривал. “Говорил-де я ей <…>, чтоб я всегда хотел быть вместе с нею”. Как она сказала Его Высочеству, что ей очень хочется поцеловать у него руку, то он ответствовал, что ему еще больше хочется поцеловать у нее руку. Как назад ехали, то она ехала в салазках перед Его Высочеством. Тут, оборачиваясь, друг другу поцелуи бросали. Великой Князь говорил ей: “Кажется, мы не проводили вместе столь прекрасного дня”. – Она отвечала: “Да, государь”». <…>
Конечно, серьёзные отношения с фрейлиной, даже знатной, а фрейлина не могла не быть рода знатного, по обычаям того времени были бесперспективны. Романы бывали, безусловно, но до бракосочетания дела дойти не могло, особенно у наследника престола. Так и в описанном случае произошло. В 1769 году возлюбленная державного отрока Вера Николаевна Чоглокова, дочь знаменитой обер-гофмейстерины при великой княгине Екатерине Алексеевне, Марьи Чоглоковой, в конце концов вышла замуж за внука знаменитого фельдмаршала Миниха, графа Антона Сергеевича Миниха.
Впрочем, о Павле Первом я рассказал в книге «Русские государи в любви и супружестве», в очерке «Два брака и платонический роман Павла I», записки же Порошина процитировал потому, что об этом эпизоде в вышедшей книге не упоминал.
Не упомянут в той книге и весьма серьёзный роман Павла Петровича, о котором Н. А. Саблуков в своих «Записках» поведал следующее:
«Самою яркою звездою на придворном горизонте была молодая девушка, которую пожаловали фрейлиною в уважение превосходных дарований, выказанных ею в Смольном монастыре, где она получила воспитание. Ее звали Екатерина Нелидова. По наружности она представляла полную противоположность с великою княгинею, которая была белокура, высокого роста, склонна к полноте и очень близорука. Нелидова же была маленькая, смуглая, с тёмными волосами, блестящими черными глазами и лицом, полным выразительности. Она танцевала с необыкновенным изяществом и живостью, а разговор её, при совершенной скромности, отличался изумительным остроумием и блеском.
Павел недолго оставался равнодушным к её совершенствам. Впрочем, надо заметить, что великий князь отнюдь не был человеком безнравственным; напротив того, он был добродетелен, как по убеждению, так и по намерениям. Он ненавидел распутство, был искренно привязан к своей прелестной супруге и не мог себе представить, чтобы какая-нибудь интриганка могла когда-либо увлечь его и влюбить в себя без памяти. Поэтому он свободно предался тому, что он считал чисто платоническою связью, и это было началом его странностей.
Императрица Екатерина, знавшая человеческое сердце несравненно лучше, чем её сын, была глубоко огорчена за свою невестку. Она вскоре послала сына путешествовать вместе с супругою и отдала самые строгие приказания, дабы не щадить денег, чтобы сделать эту прогулку по Европе столь же блистательной, сколь интересной, при помощи влияния на дворы, которые им придется посетить. Путешествовали они incognito, под именем графа и графини Северных, и всем хорошо известно, что остроумие графа, красота графини и обходительность обоих оставили самое благоприятное впечатление в странах, которые они посетили».
Я привёл эту цитату для подтверждения того, что роман с Софьей Чарторыжской получился вовсе не по тайному плану императрицы, а, если и не сам собою, то по планам иных сил, тайных, что исключить нельзя ввиду его весьма уже управляемых последствий.
Конечно, ни Павел Петрович, ни его дочери и сыновья, как и вообще все великие князья и великие княжны не могли рассчитывать на то, чтобы жениться исключительно по любви. Хотя в некоторых случаях это и получалось, но нужно учесть, что выбор в любом случае был крайне ограничен. А потому и счастливых браков было не так много, потому-то многие браки оканчивались трагически. Я ведь не случайно привёл пример Тютчева. Да, он любил каждую из своих жён. А разве не был бы он более счастлив, если бы супругой была одна-единственная?
Неудачи в личной жизни зачастую напрямую связаны именно с неудачей первого опыта, первой любви. Таких примеров немало в прошлом, таких примеров множество можно привести и из советского времени, и из нынешнего. Я бы мог рассказать о судьбах советских офицеров, которые, будучи курсантами, причём, вовсе уже не по сословным и подобным им причинам, потеряли первую любовь, растеряли непорочные чувства не по своей вине, а под давлением обстоятельств, часто вызванных суровостью службы. Но это уже тема будущей книги «Любовные драмы советского офицерства».
Пока же мы ещё раз задумаемся над судьбой русских государей, русских императриц, великих князей и великих княжён, которые так часто жертвовали своим личным счастьем ради любимой подавляющим большинством из них России.
«Какофф молодец! И точь-в-точь!»
Вновь обратимся к судьбе старшего внебрачного сына Павла Петровича Симеона Великого.
Разночтение в фамилиях «метрессы», как её мягко именуют, Софьи, только запутывают читателей. И тут, мне кажется, ближе к истине фамилия, которую назвал Г. С. Гриневич – Чарторыжская. Судите сами, встретилась она с Павлом Петровичем уже не как девица Ушакова. Слишком несуразной выглядела бы встреча с десятилетним Павлом до её замужества. Но и будучи уже Разумовской, то есть во втором браке, который и так сопровождался скандалом, была бы, мягко говоря, неразумной. А потому встреча, как и предположил Гриневич, произошла скорее всего после того как Софья Степановна овдовела.
Вполне естественно, что второй раз она выходила замуж уже после того как родила Симеона, и его забрала у неё императрица. Пётр Кириллович Разумовский мог знать, что было у неё до знакомства с ним и принимать решение о женитьбе уже с учётом этих знаний. То есть роман с великим князем у Софьи был, когда она ещё оставалась Чарторыжской, когда же стала Разумовской, подобный роман был невозможен. Да и Кирилл Григорьевич Разумовский был возмущён самим решением сына, а не тем, что уже в браке он был обманут женой.
Вполне понятно согласие Софьи отказаться от сына – она предпочла замужество воспитанию ребёнка.
Ну а Симеон начал своё столь сложное и порой исполненное тайн шествие по жизни.
Мальчик рос, получал отменное образование.
Кстати, знаменитый Николай Греч, русский писатель, издатель и мемуарист, рассказал о нём в книге «Записки о моей жизни»: «Перед вступлением в первый брак императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семеном Ивановичем Великим и воспитали рачительно».
То есть и Греч полагал, что роман, в результате которого появился сын, был до женитьбы Павла Петровича.
Далее в книге рассказывается о детских и юношеских годах Симеона:
«Когда минуло ему лет восемь, поместили в лучшее тогда петербургское училище, Петровскую школу, с приказанием дать ему наилучшее воспитание, а чтоб он не догадался о причине сего предпочтения, дали ему в товарищи детей неважных лиц; с ним наравне обучались: Яков Александрович Дружинин, сын придворного камердинера; Федор Максимович Брискорн, сын придворного аптекаря; Григорий Иванович Вилламов, сын умершего инспектора классов Петровской школы; Христиан Иванович Миллер, сын портного; и Илья Карлович Вестман, не знаю чей сын. По окончании курса наук в школе государыня Екатерина II повелела поместить молодых людей в Иностранную коллегию, только одного из них, Дружинина, взяла секретарём при своей собственной комнате. Великий объявил, что желает служить во флоте, поступил, для окончания наук, в Морской кадетский корпус, был выпущен мичманом, получил чин лейтенанта и сбирался идти с капитаном Муловским в кругосветную экспедицию. Вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте. В «Записках Храповицкого» сказано: “Получено известие о смерти Сенюшки Великого”. Когда он был еще в Петровской школе, напечатан был перевод его с немецким подлинником, под заглавием: “Обидаг, восточная повесть, переведённая Семеном Великим, прилежным к наукам юношею”. Андрей Андреевич Жандр в детстве своем видал Великого в Кронштадте, где тот катал ребенка на шлюпке, сидя у руля…».
Постараемся уточнить некоторые моменты.
После окончания Морского кадетского корпуса был направлен на Балтийский флот, которым командовал адмирал Павел Васильевич Чичагов, и принял участие в русско-шведской войне 1788–1790 годов. Эта агрессивная война была развязана Швецией 21 июля 1788 года при непосредственной поддержки Англии, Голландии и Пруссии. У России хотели отобрать области, возвращенные в лоно державы в 1721 году в результате победы в Северной войне по Ништадтскому мирному договору, и в 1743 году, в результате победы в русско-шведской войне 1741–1743 года по Абоскому мирному договору.
Шведы, вооружённые и оснащённые Англией, внезапно напали на русский флот, имея двойное численное превосходство. Одною из задач они ставили разоружение русской эскадры под командованием С. К. Грейга. Однако русские моряки нанесли неприятелю поражение в Гогландском морском сражении 1788 года. Затем, в 1799 году шведов разбил П. В. Чичагов в Роченсальмском (1799 г.) и Красногорском (1790 г.) морских сражениях. В мае 1790 года русский флот нанёс неприятелю самое ощутимое поражение у Ревеля и Красной Горки, заблокировав шведский флот в Выборгской бухте. Шведам удалось вырваться из блокады с большим трудом и ощутимыми потерями. После Выборгского сражения Швеция была уже не в состоянии воевать с Россией и запросила пощады. 3 августа был заключён Версальский мирный договор. Довоенные границы были сохранены.
В ту пору существовала традиция направлять с победными реляциями в столицу наиболее отличившихся офицеров или офицеров, которых командованию выгодно было направить в столицу. После одной из побед в Санкт-Петербург был послан с реляцией лейтенант военно-морского флота Симеон Великий. Существует предание, будто императрица Екатерина Великая обратила внимание на его удивительное сходство с Александром Павловичем. Она якобы даже воскликнула: «Какофф молодец! И точь-в-точь!».
Тогда ли императрица узнала о том, что у наследника престола растёт внебрачный сын, или знала об этом раньше, установить трудно. Но не знать о том сыне она, конечно, не могла. Те же, кто хотел заварить смуту, по мнению Г. С. Гриневича, тогда же задумали хитроумную комбинацию.
Вскоре после войны лейтенант Симеон Великий был направлен в рассадник зла – в Англию – для продолжения учёбы, где его и прибрали к рукам те, кто хотел нанести очередной удар русской правящей династии. Ведь устранение Павла Петровича было организовано именно Англией и на английские деньги. В Англии была проведена соответствующая обработка внебрачного сына Павла Петровича. Затем Симеона отправили в кругосветное плавание. Но… История умалчивает, что же на самом деле произошло в том путешествии. Известно лишь, что в Россию было направлено известие, что Симеон Великий умер от тропической лихорадки. Было это в 1794 году. Но сообщение о смерти оказалось вымышленным, хотя следы серьёзной болезни у Симеона Афанасьевича остались на всю жизнь. Эти остаточные явления недуга были характерны для правящего в России с 1801 по 1825 год императора.
Из Трансильвании, где якобы умер Симеон Афанасьевич, его тайно возвратили в Россию, причём добираться ему пришлось через Русскую Америку, через Аляску, Камчатку и Дальний Восток. В Санкт-Петербург прибыл летом 1796 года, в очень трудное для правящей династии время.