Не все переплывут реку

– Мама, это мой армейский кореш, Иван, – чмокнул ее в щеку сын, располагаясь у стола. Иван сел рядом с ним, оглядываясь по сторонам.

– Обед готов? А то жрать охота, сил нет, – сказал Николай и шепнул Ивану: – Зови ее тетя Настя, она любит, чтобы ее так величали.

– Сейчас принесу, дважды уже разогревала, все жду-пожду, никак не дождусь, – улыбнулась Ивану Колькина мать, оказавшаяся шустрой и веселой женщиной. Вскоре друзья с аппетитом уплетали картошку с майонезом, пили чай с вареньем.

– Ну, как майонез, понравился? Мать у нас в майонезном цехе работает, так что мы им обеспечены. Ешь, не стесняйся, – щедро угощал друга Николай.

Взяв с диванчика гитару, он ударил по струнам и запел поанглийски, лихо отбивая ритмы, аккомпанируя себе, и виртуозно исполняя соло при проигрыше. Ванька любил песни ливерпульской четверки, хотя слышал их редко, это еще более сблизило ребят.

– На, сыграни, – протянул ему гитару друг, подустав немного.

– Да не умею я, – с сожалением констатировал Иван.

– Хочешь, я тебя научу играть, в два счета. Вот, смотри. Это так просто, – и он показал, как надо отбивать ритмы.

Иван попробовал, вроде бы получается. Удивился. Обрадовался.

– Да ты у меня скоро на ритм-гитаре будешь бацать, а я соло вести, – воодушевился Николай, радуясь способностям друга, – еще бас-гитариста найдем, и ансамбль создадим, все девки наши будут.

– На работу надо устраиваться, – охладил его пыл Иван, возвращая инструмент владельцу, – без денег особо не разгуляешься.

– Это точно, – приуныл Николай, отставив гитару в сторону. – Куда вот только, знать бы.

– Пошли, моего отца навестим, если он дома, – Иван придумал, как им устроиться на работу. – Потом к дядьям моим сходим. У дяди Мити жена на релейном заводе в отделе кадров работает. Она еще до армии меня туда устраивала. Слесарем.

– Это другой коленкор. Ну, ты и голова, соображаешь! – восхитился Николай, вскакивая со стула. – Тогда не будем терять время. Мама, мы насчет работы сбегаем.

– Бегите-бегите, дай бог вам удачи.

Алатырь – городок маленький, автобусы ходят редко, к тому же они всегда переполнены народом, и многие ходят пешком, благо во все концы можно дойти за полчаса. Да еще бесплатно. В больших городах говорят: поехали, съездим по делу, или еще куда, а в Алатыре – побежали. Быстро, и ждать не надо.

И друзья побежали к Ванькиному отцу, на Сурско – Набережную улицу. Так она называлась потому, что располагалась на краю обрыва, ведущего в подгорье. С улицы далеко вокруг было видно, как внизу простирались улочки и переулки, дома, сады и огороды родного подгорья, спускающиеся почти к самой Суре, упираясь в рельсы железнодорожной ветки, ведущей от лесопилки до железнодорожного моста через реку.

Когда-то еще в далеком детстве, когда Ванька с другом Витькой гоняли машинки в траве перед домом, лазили по деревьям до самого вечера, и никак не хотели угомониться до тех пор, пока Ванькина бабушка насильно не уводила его домой, а Витькина тащила вверх по ступеням крыльца упирающегося внука и просила: – Витюленька, не надо упрямиться, надо домой идти, чай с конфетами пить, умываться, да спать ложиться.

Тогда это и произошло, оставив в детской памяти неизгладимый след.

Уже стемнело поздним летним вечером, и вдруг какие-то всполохи озарили подгорье справа от их дома, зарево высветило сады, крыши домов, окна, казалось, аж тучи на небе и те покраснели.

– Чево это такое, спаси хосподи нас от несчастий всяких, – всполошилась бабушка, первой увидевшая необычное явление природы. Все домочадцы, включая Ваньку с Витькой, высыпали во двор, тревожно вглядываясь в сторону зарева, недоуменно переглядывались, переговаривались вполголоса.

– Лесопилка горит, факт, – успокоил всех Ванькин дед. – Это далеко от нас, не дойдет, не бойтесь. Разгильдяйство везде, никакого порядка. Сталина на вас нет, тудыт твою растуды, ети вас в печенку, – напугал он всех напоследок, и ушел спать, чертыхаясь. Разошлись и все остальные соседи, но долго еще метались, бегали по черному небу и подгорью всполохи далекого пожара, не давая заснуть людям.

Отец был дома. Трезвый, поэтому грустный, но встретил их радушно.

– Привет, ребята. Садитесь куда-нибудь, да вон на диван, – показал он в комнату, где у стены стоял большой диван-кровать, за ним на стене висел красивый дорогой ковер. Посреди комнаты – круглый стол, стулья вокруг. Над столом красовалась причудливой формы люстра. Платяной шкаф сверкал полировкой. Обои новые, пол крашеный, на полу тоже ковер. На стенах – картины в рамах.

– Ого, Иван, отец у тебя богато проживает, – отметил Николай, оглядевшись, и рассаживаясь на диване. В карманах у него звякнуло, и отец оценил этот звук улыбкой.

– Давно из армии прибыл? Что же к отцу сразу не пришел, сын называется. Как-никак я твой отец, и это твой дом, – обвел он широким жестом комнату. – Небось бабка твоя напела про меня всякого.

– Да нет, просто у нее решил пока пожить. А там видно будет. На работу надо устраиваться, мани-мани зарабатывать, – друзья засмеялись, и отец тоже. Все в Алатыре любили пошутить, и отец не был исключением. Прокашлялся по привычке.

– Надо бы отметить ваш дембель. Я фронтовик, знаю не по наслышке, каково лямку в армии тянуть. Друг твой тоже отслужил? Будем знакомы.

Николай вскочил и с почтением пожал протянутую ему длань фронтовика и свободного художника, снова звякнув карманами.

– Николай, – широко и белозубо заулыбался он, выхватывая из карманов две бутылки водки. Иван тоже извлек из-за пазухи и карманов бутылку вина и несколько бутылок пива. Свертки с закуской.

– Вот это по-нашему, – обрадовался отец, – с этого и надо было начинать. А то я на мели сижу. Пошли на кухню.

Они вышли на кухоньку с оконцем: это была пристройка-засыпушка, сработанная отцовыми руками, когда Иван был еще совсем пацаном, и помогал ему таскать доски, разводить цемент для фундамента. На стенках висели иллюстрации художников-передвижников, прикрепленные кнопками, это создавало определенный уют и говорило о принадлежности хозяина к творчеству. Была еще печка, разделяющая комнату с кухней. Такая знакомая и родная. Когда они всей семьей жили здесь, Ванька на ней спал.

На столе у окна появилась нехитрая закуска: колбаса, хлеб, килька в томате, и просто развесная, в кульке. В центре стола возвысилась батарея спиртного. Звякнув стаканами, они выпили со встречей, и Иван был рад, счастлив, сидя в родном доме с отцом и другом. Что может быть лучше и дороже этого?

– Горчички хотите? – отец достал с полки старую засохшую горчицу. – Сойдет за третий сорт, налетайте. – Все засмеялись. Вскоре стол опустел, и друзья засобирались в путь-дорогу, дел у них было много впереди. Надо торопиться.

– Отец, я хочу к дядьям сбегать. Пусть дядя Митя свою жену попросит, нас на релейный завод устроить, на работу. Было бы неплохо.

– Бегите, я тоже скоро подгребу, дела у меня есть неотложные, – кивнул отец, собирая опустевшие бутылки в авоську. Друзья понимающе переглянулись и, быстро одевшись, выбежали на улицу.

– Отец у тебя мировой мужик, художник, – уважительно сообщил Николай другу. Тот кивнул в ответ, совсем как его отец недавно. – А мать где же твоя?

– Она с новым мужем и братом Вовкой в Мурманске теперь живет. Бусоргин Лев Игнатьевич, может, знаешь? Учитель физкультуры.

– Да знаю я его. Выпивоха еще тот, у него жена от рака умерла, тоже училка была.

Они пересекли центральную улицу Ленина, и вышли на Стрелецкую. Все свои долгие школьные годы Иван ходил этим маршрутом в школу, с первого класса.

– Я здесь учился, – кивнул он на школьное одноэтажное зданьице в глубине двора, – целых четыре класса, потом нас в главное здание перевели, на Комсомольской улице.

– А здесь мой папашка живет с новой семьей, – показал Николай на прочный деревянный дом рядом со школой. – Мы с матерью одни проживаем, сам видел. А вон там, на углу напротив, сестрица моя двоюродная, Валька, гнездится. Надо познакомить тебя с ней. Красивая девка, хоть и оторва, если бы не сестра мне, сам бы приударил за ней, – заржал Николай, по-приятельски похлопывая Ивана по плечу.

Колькин отец был чуваш по национальности, ушел от них уже давно и жил другой семьей. Колька стыдился, что отец у него чуваш, так как все ребята вокруг были русские, и он скрывал это, хотя на лице его явственно проступали черты инородца. Мать у него русская, и он получился красавцем-метисом, полукровкой. Все в городе знали о его тайне, но молчали, щадя его самолюбие, и лишь за глаза называли: Колька Васильев, чуваш, и все понимали, о ком идет речь.

Друзья почти бегом спускались по Комсомольской улице вниз по уклону, к станции, не доходя до которой квартала два, на улице Куйбышева, 14, проживали Ванькины дядья. И этот маршрут был ему так же знаком: сколько раз он хаживал по нему, или ездил на велике в гости к дядьям и бабушке, когда она была еще жива.

– Хочешь, анекдотец расскажу? – Кольке скучно было идти просто так:

«Дружок один говорит своему корешу:

– Хочешь в групповухе участвовать?

– Да ты што, – возмутился кореш, – нет. А што?

– Тогда я тебя вычеркиваю.

– А кто остается?