Сон в зимний день

Я рассказал ей об этом, но она ожидала совершенно другого, и тут же высказала мне, что я ничего не понимаю и что это необыкновенно красиво. И при чем тут мои ноги и обувь.

В общем, разговор не очень-то клеился. Что бы я ни говорил, я говорил как-то невпопад. Наши настроения этим утром очевидно не совпадали. И в конце концов она пожелала мне побыстрее проснуться и не быть больше занудой, после чего молниеносно распрощалась и повесила трубку. Я даже не успел сказать хоть что-то в ответ.

Однако сам по себе звонок меня порадовал. Все же она вспомнила обо мне, и почему-то теперь я был уверен, что она непременно позвонит снова. Ну и теперь, как ни крути, у меня уже был ее номер.

Когда к обеду снег окончательно растаял, я был уже в центре города, бегая по раскисшим улицам с фотоаппаратом и с безнадежно мокрыми ногами. И даже теперь, когда снега уже не было и в помине, я думал исключительно о нем. С самого утра я только и делал, что думал о первом снеге. Еще, правда, я думал о своих туристических ботинках, зарытых где-то в недрах моего стенного шкафа. Пожалуй, мне все же стоило разыскать их сегодня же, иначе дело кончится как минимум простудой. Погода в ближайшее время принципиально не изменится, а бегать по городу мне как раз предстояло очень и очень много. А еще я думал о том, что она-то непременно ходит теперь в сапогах или в чем-то подобном, и потому ее настроение очень мало зависит от этой погоды. И теперь, когда снега уже не было, она о нем, скорее всего, даже не вспоминала.

Надо же умудриться, имея свободный график, и туда и обратно прокатиться в час пик. Особенно удручает метро, когда в самую рань летишь в этом беспомощном крике мычащего немого, в этой составной глотке с таким количеством людей, которые прямо в эту секунду еще спят, но уже ничего не хотят. Это здорово нарушает потенцию уже с самого утра. Вечером, впрочем, еще хуже. Мне бы хватило и утра. Ну и конечно, как работа дома, то солнце, сушь и божья благодать, а как только весь день по улице мотаться, то на тебе светопреставление.

Когда я в темноте подходил к своей парадной по щиколотку в грязно-серой жиже, в ботинках уже не хлюпало даже, а откровенно булькало. Настроение было паршивым. Радовало только то, что это сегодня уже позади, я почти дома и в скорости сниму с себя эти насквозь мокрые носки и ботинки. Еще совсем немного, и я обрету долгожданную сушь и благодать.

Что ж за извечная напасть в наших местах, этот бесконечно повторяющийся первый снег. Уж скорей бы пришла зима, что ли. Если уж календарная темнота неизбежна, пусть хоть вокруг воцарится это самое белоснежное безмолвие. Всяко лучше, чем грязная каша изо дня в день.

Все же я, наверное, уже не романтик. Чуть что не по мне, и я желаю одного только комфорта, и не надо мне и даром этой вашей романтики и приключений.

На предпоследней площадке какой-то бухой бритый бугай в куртке мочился в мусоропровод. С боку его поддерживала, видимо, его дама, замаскированная макияжем девица с мутными глазами и тоже в куртке.

Что ж, и это для кого-то романтика, между прочим. Только бы не сцепиться напоследок с этим дебилом перед самым порогом.

И я чуть стыдливо, не проронив ни слова, прошел скоренько мимо, деловито звеня ключами и видя перед собой исключительно свою дверь.

***

– Сядьте ровнее, левое плечо чуть выше, немного опустите голову и смотрите прямо в объектив. Готово!

Мое ремесло нашло меня еще в далеком детстве, когда на день рождения я получил настоящий, хоть и бывший в использовании, простенький дальномерный фотоаппарат. Это было волшебство, начинающееся взглядом на мир через видоискатель и нажатием на кнопку затвора и завершающееся темной комнатой, красным фонарем и медленно проявляющимся изображением на фотобумаге. Я был вовлечен в эту магию с головой и уже не мог и не хотел покидать ее. Я снимал все подряд – и людей, и предметы, я не мог остановиться. Многие прошли через это, но в последствии отошли, увлекаемые чем-то еще. Я перерос детское увлечение и перенес его в свою взрослую жизнь уже в качестве ремесла, параллельно получив никому особо не нужное высшее образование, никак с фотографией и вообще с искусством не связанное. Дань национальной традиции. Это как жертвоприношение для перехода в иной общественный статус.

Следующим переходом – я до сих пор не уверен, что он осуществился в полной мере, – был переход в статус творческий. Под влиянием, может, черно-белых фотографий Брессона, засматриваемых до дыр с самого детства, глянцевых фотожурналов, посещаемых выставок или собственного пробуждающегося внутри желания делать что-то свое.

Все же созидательный процесс – единственное, что неизменно будит мой спящий разум и усыпляет совесть. Я не превращаюсь в зомбированного обывателя только потому, что время от времени я вынужден синтезировать дополнительную реальность. Внутри себя и снаружи. А этот процесс крайне ресурсоемкий, иной раз мозги прямо-таки закипают, силясь нащупать то, чего еще нет и, надеюсь, не было никогда, чего никто кроме меня не жаждал увидеть и даже не представлял себе подобного.

Звучит это, конечно, пафосно, но а как иначе, сам себя не похвалишь… Но с другой стороны, почему бы и не сформулировать это таким образом?

Вообще, когда творческие личности начинают описывать свой творческий процесс, получается херня одна. Типа что неважно, во что, в какие именно рамки облекается эта реализация идеи, ибо форма здесь вторична – музыка ли или картина. Если речь ведет фотограф, то фотографирует он точно так же, как если бы писал или рисовал. За исключением, конечно, всяческой заказной халтуры, но он, естественно, не имеет ее в виду. Процесс важнее результата или наоборот. Главное не что, а как…

Начинаешь про это думать как раз тогда, когда ты вне этого самого процесса, и мучаешься тщетой своего предназначения. Именно поэтому я стараюсь не делать затяжных пауз, когда больше нечем заняться и минимизирую темы оправдания и реализации таланта от греха подальше.

Интересно вот, как происходят подобные рефлексии у людей других профессий. Пусть даже живущих в одном со мной доме. Мучают ли их проблемы выбора и обоснования? Что-то такое, наверное, происходит со всеми. Но чем более эфемерное ремесло, тем больше этой запары.

Дабы заполнить опасные промежутки, я давно устроился на постоянную работу в фотоателье. Я там появляюсь один день через два, а то и через три, как договорюсь, и занимаюсь по преимуществу всяческой ерундой, зато это здорово примиряет меня с общественными запросами.

Сегодня нет еще двенадцати, а я фотографирую уже десятого за день подростка. Еще было три тетеньки, один дяденька и две старушки. Общественная польза зашкаливает. Всем нужны паспорта, пропуска, визы и прочие документы.

И снова удручают разве только лица. Они будто одни и те же. Необыкновенно зажатые и скучные. Будто эти люди специально надевают маски перед тем, как выйти на улицу, дабы не отличаться от других таких же, как и они. Я сначала изумлялся до крайности, даже пугался, а потом невзначай глянул на самого себя в зеркало – примерно то же выражение лица что и у всех – разочарование и скука.

Надо что-то с этим делать. И ведь пока не скажешь человеку, сядьте прямо и смотрите в объектив, человек сидит весь скукоженный, словно завернутый сам в себя, никуда не глядя наружу, и видно, что ему так вполне комфортно. Приходится их разворачивать и вытаскивать на свет божий, но кто же будет говорить подобное мне?

Тогда я специально повесил в студии зеркало для себя. Как только вижу перед собой очередного такого эмбриона, тут же смотрю на себя. И раздражение как рукой снимает, исчезает злость, ибо я сам такой же, как все.

И это внушает живейший оптимизм. Значит, все же и они все разные там, под этими своими масками, внутри себя. Все же, может, и неплохие люди, со своими интересами и заморочками, конечно, но вполне себе еще живые.

Так что в постоянной работе среди других людей есть своя неоспоримая польза и профилактика отклонений. Иначе я давно уже превратился бы в мизантропа и крота, потерял бы возможность контактировать с кем бы то ни было. А это, как давно уже доказано, тупиковый путь эволюции.

Зима

Если бы не она, Маша то есть, я бы точно не выбрался сегодня из дома. Вернувшись вчера в первом часу ночи заледеневший и вымотанный, я думал, что буду спать минимум сутки подряд, а потом еще столько же просто валяться, изредка разве включая телевизор, а так только книжка, музыка и компьютер. Такой был план.

Но, как часто бывает, один утренний звонок может перечеркнуть все, ну или почти все. Хорошо хоть она позвонила мне не в семь утра. Все же я почти выспался. Ну и отказать ей, памятуя былое, никак не мог. Пусть даже я мало что соображал, пусть даже почти совсем ничего. Но ее голос, такой одновременно спокойный и задорный, насмешливый и загадочный, включил во мне какой-то податливый автопилот. И я был готов идти туда, куда она скажет, и делать то, что придется.

А пришлось в результате ни много ни мало кататься на лыжах. В общем, почему бы и нет – выходные, зима, прекрасная погода. Но поначалу я здорово растерялся, выбирая лыжи в прокате, и даже запутался с ботинками и креплениями, ибо не катался на лыжах уже сто лет, практически со школы и даже уже не думал об этом. А потом ничего – сделал шаг, второй и постепенно разошелся. Полчаса на восстановление забытых навыков, пара душераздирающих спусков, довольно удачных падений, и вот я уже вполне освоился с этим делом.

Все же в активном отдыхе есть свои неоспоримые тонизирующие моменты. Разве только я здорово взмок, немного замерзли ноги, и здорово хотелось есть. А в остальном все было очень даже прилично – свежо, органично и активно. Одни сплошные О!

Сама Маша была великолепно грациозна в радужном полосатом свитере с воротом, с красными крашеными волосами и в красной же шапочке. Ее определенно было видно издалека, что могло предотвратить нежелательное столкновение и позволяло мне ориентироваться по ней даже с большого расстояния. Я то и дело безнадежно от нее отставал. И если бы не ее выдающийся красный цвет, я сразу потерялся бы и беспричинно метался потом по прериям.

Места эти были известны среди лыжников, а мне совершенно незнакомы. То есть я про них слышал, конечно, но никогда здесь до этого не бывал ни зимой, ни летом. И затруднился бы сказать даже, в каком направлении находится станция.

И вот мы добрались до цели нашего путешествия. Я это понял по тому только, что она наконец остановилась, сняла лыжи и призывно помахала мне рукой, то ли поторапливая, то ли показывая, что меня ждет долгожданный привал.

Видимо, это была одна из самых высоких точек в этих местах. Редкие сосны на вершине совершенно не мешали обзору. Метров двести над уровнем моря, не меньше. Где-то там, внизу, куда обрывался крутой склон, петляла замерзшая река с накатанной лыжней посередине. И вообще, вид отсюда открывался впечатляющий. Я и не подозревал, что в нашем пригороде может существовать что-то настолько альпийско-карпатское. Горы, конечно, не совсем те самые, в смысле выразительности и высоты, но общее настроение было то самое, альпийское.

Если бы еще не довольно крепкий мороз, погода была бы абсолютно комфортная. На все небо несколько штук очаровательных облаков, и те жались ближе к горизонту, а дальше бездонная синева от края и до края. Низкое солнце сквозь заснеженные ели и сосны по склонам. Минимум людей на лыжах, и никаких строений в пределах видимости.

Только уж и правда очень холодно. Градусов десять, а то и пятнадцать мороза, должно быть. Больше всего страдали руки и ноги. Ну и лицо давно заиндевело и эмоционально не соответствовало. Недельная щетина постепенно покрылась ледяной коркой и превратилась в подобие маски. А первое время после вечно темного города глаза поначалу совершенно ослепли, и я не видел вокруг ничего кроме собственно света. Может, поэтому я только теперь вдруг вспомнил про фотоаппарат. И то почти случайно, а то так бы и не вытащил ни разу.

– Ну что? Не жалеешь, что поехал? – с превосходством спросила она меня, с интересом наблюдая при этом за реакцией.

Она стояла рядом, облокотившись на лыжные палки, и тоже разглядывала заснеженные склоны, искрящиеся в ярком, но по-зимнему прозрачном солнечном свете.

– Ни в коем разе! Это же взрыв мозга для убежденного урбаниста подобного мне! Ничего настолько умиротворенного и позитивного я увидеть никак не ожидал. То ли курорт, то ли заповедный какой-нибудь край. И воздух настолько чистый, что с непривычки голова кружится. И всего-то час на электричке от города.

– Да уж лучше, чем перед теликом всю жизнь сидеть, ногти грызть, – согласилась она и стянула рюкзак.

Я тоже снял лыжи и немного попрыгал на носках, пытаясь хоть немного их согреть. Потом взялся за руки, отогревая озябшие пальцы, но так, без особого результата. Добился восстановления относительной чувствительности и ладно.

Она, присев на корточки, сосредоточенно рылась в рюкзаке, то и дело доставая то термос, то какой-то очередной пакет.

Даже в этой ее обыденной позе мне виделись элегантность и значительность. Ярко-красная шевелюра вовсю выбивалась из-под шапки во все стороны, что ей здорово шло. Ей вообще, похоже, шло почти все, даже без особого с ее стороны старания. На лице то и дело появлялась улыбка – отвлеченная сама по себе или персональная, если она вдруг ловила мой взгляд. Такая улыбка, вполне себе привлекательная и даже милая. Правда, порой с ноткой эдакого скептического кокетства.

Снова она была немногословна, и снова это выглядело вполне естественно. Мы, конечно, немного поговорили, пока ехали в поезде, а потом почти не переговаривались даже.

Теперь на свету я с интересом разглядывал ее профиль и всячески размышлял на тему, все же нравится она мне или нет. По всему выходило, что, скорее всего, нравилась. Профиль у нее был красивый, очень изысканный, даже благородный. И конечно, глаза, настолько много в себе содержащие, чего только в них не было. Особенно когда с них слетал, уже привычный мне, лукавый блеск. Ее глаза смеялись значительно чаще, чем она сама.

Теперь она почувствовала, что я ее разглядываю, и тут же принялась разглядывать меня в ответ, будто здесь не я сам, а только мое изображение, тщательно изучая детали и то и дело возвращаясь к глазам.

Мне тут же сделалось неловко, хоть и понятно было, что это делается специально. Но слишком уж прямой был взгляд, слишком всепроникающий. И вот я не выдерживаю и смеюсь, а потом закуриваю, с деланным интересом разглядывая противоположный склон, весь словно зафиксированный в кадре и застывший. И только вытащив из-за пазухи фотоаппарат и припав к окуляру, я забываю про то, что она на меня пялится.

Потом мы пьем крепкий горячий чай, от которого поднимается пар, едим холодные бутерброды и смотрим, как постепенно снижающееся солнце наливается густым красным цветом и как розовеет небо над горизонтом. А над нами на фоне синего-синего неба висели редкие сосновые ветви посеребренные инеем с нахлобученным снегом, такие неподвижно застывшие, будто замерзшие, но при этом по-летнему яркие.