Слуга

– Три… – показал пальцами Иванов.

– Бутылки, что ли?

– Литра!

– Понятно…

По лицу старухи скользнула улыбка. Шмыгая носом, она обернулась к складу. Еще бы ей, Марфе Степановне, не улыбаться. Благодаря «черной дыре» она выучила двоих дочерей и сына-офицера, и теперь еще продолжала слать им деньги в далекие края.

– Я ить не ворую, Фролыч, – повторяла она Нелюбину. – Вы меня давно знаете…

– Если раньше сесть, то быстрее выйдешь, – отпускал плоские шутки Иванов. Ему не жалко было бабу Марфу. Он знал о ней всю подноготную. И если бы не сын-офицер, сидеть бы ей на старости лет. С «офицером» Иванов учился вместе в школе. Иванов в пятом, тот – в десятом.

Забрав с прилавка товар, покупатели удалились.

«Уазик» тронулся и поехал – мимо дачных домов, похожих на скворечники, мимо просторных узорчатых особняков из красных кирпичиков. Промелькнул мимо и губернаторский дом с витыми решетками на окнах и стальной изгородью из островерхих пик. Около дома на скамье, улыбаясь, сидела белокурая женщина пенсионного возраста.

– Дозор на месте! – крикнул Иванов

Машина остановилась у церкви, на косогоре. Крест, из ошкуренных жердей, стоял на прежнем месте.

– Вот, – сказал Нелюбин. – Крест кому-то понадобился, будто здесь у нас кладбище. Ума не приложу, для чего это надо. Никогда здесь не было крестов, старики помнят…

– А давай его выдерем – и под яр. – Иосиф улыбался. – Раз здесь он не должен стоять. Махновцы, может, поставили.

– Откуда здесь-то?! – У Нелюбина глаза полезли на лоб. – Ну, ты, Иосиф, даешь. Забыл, где обитаешь? Хе-хе-хе… Эти его поставили. – Он прислонил указательные пальцы к основанию лысины, изобразив рога. – Их здесь опять видели недавно…

– Понятно…

– Скользкие. Говорят вроде конкретно, по существу, а копнешь – пустота. Одна трухлявая солома… Камешки, что лежат у креста – их рук дело. С кладбища, говорят, натаскали, разбили… Лишь бы своё решить…

Забрав из салона сумки, они спустились под гору, расстелили палатку. Совсем недавно она принадлежала Кожемякину. Теперь у нее статус ничейной собственности – так и будет кочевать туда-сюда, пока кто-нибудь из рыбаков не приберет к рукам.

Оба участковых собирали вдоль берега сухие, изглоданные водой, палки. Иосиф, присев на корточки, подкладывал под охапку веток кусок бересты, чиркал спичкой.

Михалыч торопливо разделся и вошел в воду. Как раз в этом месте напали на Физика. Надо опередить гвардию, пока воду не замутили.

– Сейчас и мы к тебе…

Глава присел к костру, цепляясь пальцами за шнурки. Он торопился. В реке только его не хватало.

Возле берега было уже по грудь. Отсюда можно уйти на глубину, пересечь протоку и забраться на борт катера. Ушлый пошел душегуб, изворотливый. Дно реки никто не осматривал. Если здесь что и было, могло уйти по течению вплоть до Обской Губы. Унести могло при условии, что предмет относительно легкий, как бревно-топляк, – не всплывает и на дно не ложится. А если вещь тяжелая? Она ляжет на дно и будет замыта песком.

Михалыч ушел на глубину вниз ногами, нащупал песок. Физика, вероятно, поджидали именно здесь, однако напали ближе к берегу. Бедняга был неплохой пловец. Хорошо бы иметь подводный фонарь, но тогда «гусары» поймут, чем занимается полковник.

Михалыч нырял, не боясь за глаза – их защищали мягкие линзы.

Нелюбин, подобрав живот, пытался войти в воду. Однако, подмочив трусы, раздумал и возвратился назад. То ли вода показалась холодной, то ли его позвали назад.

От погружений в голове гудело, сверкали и гасли звездочки. Веки начинало саднить, но Михалыч продолжал нырять – и всё впустую.

Напоследок он решил нырнуть еще раз, как в детстве, поднимаясь вдоль дна к берегу. На дне становилось светлее. И вот она – баночка. Лежит на дне и хлеба не просит. Михалыч ухватил ее, сунул в плавки и вышел на поверхность. Оставалось положить находку незамеченной. Банка могла выпасть у Физика во время борьбы.

«Гусары» разливали водку, теребили рыбу, звали к себе Михалыча. Сверху, от церкви, равнодушно смотрел полицейский «уазик».

Никакой больше водки! Михалыч теперь сушился, бродя вдоль кустов – именно здесь стояла палатка. Трава как трава. Даже бумажек нет никаких. Начнут спрашивать, придется лгать: потерял резинку, от трусов…

Оставалось еще одно дело, в котором «гусары» точно будут помехой – особенно Фролыч…

– Вы побудьте тут без меня, а я отлучусь… – Михалыч взялся за ручку «дипломата».– А чтобы не было скучно, выпейте пивка.

Бутыли грузно сели в песок. Михалыч стал одеваться. Мужики не задавали лишних вопросов: не надо учить дедушку кашлять. Полковник освежился и теперь может заняться следствием. Для того он сюда и приехал.

Михалыч вынул камеру и снял вид от реки – по берегам, в сторону деревни. Откуда им знать, для чего полковник это делает. Возможно, они считают, что это нужно для уголовного дела. Небрежность в следствии здесь не пройдет…

Положив камеру в «дипломат», он щелкнул замками.

– Пока, ребята!

Михалыч козырнул и пошел с «дипломатом» в руке. Слава богу, ребятам не до полковника. Надо заставить местную гадину шевелиться. Если гадина – то самое, о чем он догадывается, – концерт обеспечен, а заодно и танцы под балалайку. Потому что после такой выходки не может она не залаять по-собачьи. Тем хуже для нее…

Обогнув косогор, он вошел во взвоз. Когда-то здесь была дорога. Она проходила низом лощины и поднималась у старой пилорамы. Вдоль дороги булькал ручей. Теперь здесь порядком всё заросло. По дороге давно никто не ходил и не ездил. Молоденькие пихты, теснясь, подступали сверху. Тем лучше.

Раздвигая пихтовый лапник, он углубился в лес и остановился: по склону, желтея среди кедров, тянулась кверху старая тропка. Ноги скользили по хвое, но подниматься надо было именно здесь. Как раз в этом месте, впритык к кедрачу, располагался участок губернатора.

Михалыч открыл «дипломат», вынул мешок, встряхнул, распрямляя, – и принялся складывать в него ржавые банки. Вскоре мешок был набит до отказа. Присев на корточки, он положил «дипломат» на колени, достал лист бумаги, маркер и, свернув бумагу пополам, стал писать. Потом собрал в кучу горловину мешка, подложил под неё бумагу и стянул шпагатом. Посылка готова. Пусть наслаждаются.

Положив фуражку в траву, он выглянул из-за края забора: пустынный проулок тянулся до самой улицы. Изгородь была здесь невысокой, как раз через нее пришлось скакать в первый визит. Михалыч размахнулся и метнул мешок в огород. Тот брякнулся за оградой и белел теперь среди картофельной ботвы, как бельмо на глазу.

Вот и ладненько! Теперь бы пройтись по деревне. Он взял дипломат и направился среди кедров к старой дороге. В конце деревни вышел на Центральную улицу, снимая на видео. Вот дом Кольки Михеичева. Здесь никто не живет, и дом, присев окнами к земле, подался вперед. Вот дом Шурки Мозгалина. У него та же история. Вот дом Кольки, Вальки, Сашки и остальных Литвиновых. Дом стоит, словно кланяется. Хотя кланяться должен Михалыч: он здесь родился, осознал себя человеком. Здесь впервые его полюбили.

А этот вот дом просто жалок до боли: его обрезали ровно наполовину, распилив вторую часть, мажет быть, на дрова. Маманя когда-то снимала в этом доме квартиру с отцом. В деревне нет теперь ни дома бабушки, ни материнского дома. Бабкин – сгорел, оставив после себя лишь золу. Материн продан за бесценок в Пригородное.

Выходит, с десяток домов осталось. Остальная земля – под «скворечниками» либо особняками.

Михалыч возвращался к Городищу мимо губернаторской дачи. Дозор в виде старухи куда-то исчез. У церкви бродили овцы, увешенные репьями и жадные до общения, – они тянули морды к «дипломату». Им бы корочку хлебца, но у Михалыча ее не было.

Вот и косогор. Михалыч подошел к машине, потянул ручку водительской двери. Кнопка сигнала – и звук машины, ударив в ложбину, эхом вернулся назад. Всё так же. Как в прошлые времена. Кому не спится в ночь глухую?! – У-ю. Кто ворует хомуты?! – Ты-ы…

У реки, из-под обрыва, выглянуло сразу пять голов. Следовало возвращаться как можно быстрее, потому что губернаторская теща, возможно, уже прочитала послание: «Приберись в лесу, старая холера. Твой Леший».

Михалыч махнул мужикам рукой – головы исчезли: им требовалось одеться.

Михалыч присел на скамью и задумался. Интересно, чем бы он сейчас занимался, если б не сбежал из местного каземата? Скучал от безделья и строил эфемерные планы? Зато теперь у него зудело в глазах. Накупался до безобразия. А в найденной баночке, может, всего лишь грузило да пара крючков заржавелых…

Глава 12

Ныряние на дно не прошло даром. Веки опухли, слезятся. В них теперь словно битый кирпич. Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. .