Слуга

Иосиф заупрямился: сколько можно об одном и том же. Но ему не дали рассуждать, и мужик приступил к рассказу:

– Получил я денежное довольствие, форинты, – и в карман. А жил в офицерском общежитии. Жена в Союзе находилась. Мы до армии поженились. В общем, три года отслужил и на сверхсрочную остался. Меня дома ждут, а я в Венгрии – по второму кругу… Короче, форинты в карман – и в корчму. Стоим с ребятами у стойки, по соточке дергаем, а старый корчмарь глаза пялит. Выкатил шарики и смотрит, будто я ему должен. «Чо, говорю, смотришь?» – «А ничо… Угостить, – говорит, – желаю советского товарища…» А ведь предупреждали, чтобы не связывались с местными жителями. Короче, наливает он мне стакан…

Иванов взял бутылку, наполнил свободный стакан:

– Помяни, Иосиф, нашего шефа. Потом продолжишь.

Иосиф поднял стакан, оттопырил мизинец и, жмурясь от напряжения, отпил половину.

– Слышал, – продолжил он, закусывая колбасой. – Надо было совсем отстрелить…

– А кто спорит… Рассказывай, как тебя там уделали…

Иосиф вздохнул и продолжил: – Короче, наливает он мне стакан палинки. «Хочу, говорит, видеть, как это можно выпить. Слышал, что русские пьют как лошади, но сомневаюсь пока что…» Я пропустил мимо ушей эти колкости… Все-таки со мной ребята были. В случае чего, думаю, помогут. Тяп стакан! Развел глазами – а ребят след простыл! Даже помещение будто не то – без окон и дверей. Не могло такого случиться, чтобы я вдруг перенесся.

Иосиф допил остатки водки, ущипнул копченого окуня и продолжил:

– Огляделся, короче… Рядом особа, молоденькая… Цыган из-за ширмы подмигивает, подлец. А особа тем временем липнет… Вся, как говорится, твоя. Я сграбастал ее – и в кровать, за ширму. Задрал подол – и тут понеслось… Оккупанты! Насилуют честных венгерских девушек! Журналюги, фотоаппараты, вспышки… Ад кромешный! Голова – гудит! Скрутили – и в полицию. Наши в розыск, а я в камере. С горем пополам выдрали у венгров и сразу в госпиталь. В палату для душевнобольных. У тебя, говорят, сдвиг по фазе: перепутал время и место. Позже до меня дошло, что всё не так просто. Короче, насыпали в стакан какой-то дури.

Иосиф вновь ущипнул окуня.

– Короче, когда мне рассказали о возможных последствиях, что могут посадить за покушение на изнасилование, я даже обрадовался, что попал в психушку. Меня возвратили в Союз – и снова в психбольницу. Через три месяца уволили в запас по болезни. Так-то вот… Пытался попервости поступить в милицию, но отказали…

Народ начинал шуметь. Настало время, когда говорят все враз, и никто не желает слушать. Надо было закидывать удочки, и Михалыч спросил:

– А что, ребята, служить здесь можно. Лес, грибочки…

– Можно, – подтвердил Иванов. – ОМОН пригнали, всех на уши поставили.

– Кого ищут – сами не знают…

– Как не знают! Он же меня удавил, собака! – Гуща уставился Кожемякину в лицо. – Как даст костяшками по ребрам – у меня и поплы-ы-ло. Очнулся – кругом никого. Один суп кипит на плитке.

– Но ты ведь живой. Тебя специально оставили, чтобы нес правду людям…

Процесс пошел в заданном направлении. Оставалось слегка подправлять, задавая нужный темп.

– О ком речь, мужики?

– Да тип один, – отвечал Иванов. – На тебя походит, Михалыч.

– Не походит! – воспротивился Гуща. – Тот был худощавый и выше. Во-вторых, как черт весь лохматый – лица не видно. Из деревни привезли – он и давай права качать…

– Презумпцию вспомнил… – Иванов расправил плечи. – Зато теперь у нас будет начальник. Постоянный. Хватит с меня. Устал я быть временным. Я опер и сдохну, возможно, опером…

– Серьезно, что ли? – не верил Гуща.

– Майора обещают какого-то….

Гарнизон приуныл. Никому не хотелось, как видно, иметь начальника, навязанного сверху.

Иосиф вспомнил:

– Короче, мужики, за что генерала убили?

Иванов набычился, сложил губы, шевеля головой, словно конь в хомуте:

– Убили и нас не спросили. Ты скажи нам, Иосиф. Ты человек из народа, а мы так себе. Полиция, одним словом. Ответь, когда мы жить начнем по-людски? Только правду скажу. Когда заживем?

– Никогда.

– Да ты что?!

– Смотрите сами… Жили мы плохо при Леониде Ильиче, как говорят. Что же нам теперь-то мешает? Вот я вам и отвечаю, что никогда. Не будем мы жить по-человечески. Потому что мы идиоты. Хотя, может, с этим вы не согласны…

– Нет! – крикнул Гуща. – Мы не идиоты!

Иосиф вскинул руки:

– С дурака взятки гладки…

– Давай стакан, Иосиф…

Булькнула водка. Зашипела газировка. Хрустнула хлебная корка под лезвием ножа. Иосиф закатил глаза, опрокидывая голову, и опять-таки оттопырил мизинец. Иванов тихо цедил сквозь зубы. А Гуща, выплеснув свою дозу, словно в воронку, торопливо утер губы ладонью, поймал на столе вяленую рыбину. Был генерал – и нет его! Но есть ребята, которые еще послужат. Даст бог, они за генерала скажут слово.

Иванов протянул руку, щелкнул выключателем старого телевизора. Аппарат стоял на узком столе в углу, заваленный с боков картонными папками. Телевизор разогрелся, на экране появилось изображение: невысокий мужик в окружении нескольких дам давал интервью:

– Господа, данное происшедшее является результатом необдуманного шага. Возможно, с течением времени нам удастся понять ситуацию, но сейчас мы не можем делать выводы. Остается лишь сожалеть. Я приношу свои извинения, если кого-то задел… Мне жаль пострадавшего Раппа, который в результате неразберихи получил ранение и вынужден находиться на излечении… Никто в этом прямо не виноват…

– Сука, – сказал Иванов, глядя в экран. – Одно название, что губернатор. Сплошные совпадения. Вот увидите, дело спустят на тормозах. Самого же потом и обвинят, покойного. Скажут, пьяный был в стельку, не соображал…

В дверь постучали:

– Да! – отозвался Иванов.

– Сидите?

В помещение заплыл, словно карась, круглый мужик лет шестидесяти – в куртке и с порядочной лысиной на темени. Мужик остановился и шумно понюхал атмосферу:

– Выходит, не зря народ беспокоится. В дежурной части, говорят, никого. Мне позвонили – дай, схожу…

– Имеем право…

– Не спорю. Но как глава я обязан.

Глава присел на свободный стул, повел плечами – словно бы на морозе.

– Выпей за нашего генерала…