Томление духа

Накинув плюшевую жакетку, она ушла в магазин и вскоре вернулась.

– Ты это вот что, Михалыч, – она остановилась перед соседом, – ванну обещал, а сам не даешь!

– Кто не дает?!

– Вот и давай! Прямо сейчас, пока не совсем еще! Чтоб сейчас же она была здесь!

– Где?

– А вот перед этими окнами! – ответила мать, впиваясь глазами Карасю в лицо.

– Айда, Ножовкин! – Карась поднялся со стула, дрожа и захлебываясь от нетерпения. – Сейчас перетащим под окна. Сюда, что ли?

Он показал пальцем в окно.

– Сюда.

– Ну, тогда пошли быстрее.

На улице они увидели Прибавкина, кликнули с собой и втроем пошли на половину Карася – в просторный двор. Во дворе им попался сын Карасевых – того тоже привлекли к работе.

На огороде они оторвала от земли ванну и, сгибаясь под тяжестью, потащили в палисадник к Ножовкиных. Емкость обросла бетонной шубой, тянула книзу.

– Всего и делов-то! – пыхтел Карась. – Каких-то пять секунд…

Мать встретила их у ворот. Вот и слава богу, будет в чем месить.

– А гравий – вон он. – Карась ткнул ладонью Ножовкину в плечо. – Видишь кучу у моих ворот? Бери хоть весь. Это остатки. Мне он теперь не нужен. Я всё забетонировал, что надо было. Знаешь, сколько он стоит?

Ножовкин не знал.

– Я тоже сейчас не знаю. Но много, – говорил Карась, поднимаясь в квартиру.

Мать уже накрывала на стол.

Пригладив косматую голову, Карась тут же нырнул к столу.

– Давай, выпьем, а то трубы горят, – гудел он треснутым голосом. – Егоровна, извини ради бога.

– Ничего. Вы друзья, в школе вместе учились…

– Со средним… – уточнил Ножовкин.

Карась поднял рюмку:

– Выпьем за встречу и за наше здоровье. Нет, лучше за здоровье наших матерей – отцов у нас нет, так выпьем за мамок!

Он зажмурил один глаз, поднес к губам рюмку и, запрокидывая голову, стал тихонько цедить водку сквозь зубы. Когда рюмка оказалась на столе, второй глаз отворился.

– Интересно ты пьешь, – удивился Ножовкин.

– Пока глаз не зажмурю – не выпью. Не могу обоими смотреть на нее, проклятую…

Он хихикнул и тут же икнул.

Ножовкин вставил меж губ рюмочное стекло и резким движением, запрокинув голову, в два глотка выпил содержимое. У него тоже был свой способ расправы с напитком.

Стали закусывать. Ножовкин ел свежие помидоры, огурчики. Карась между тем сразу как будто бы сник, губы у него потянуло книзу. Отломив кусочек хлеба, он понюхал его и вернул на край стола, словно это был не хлеб, а что-то несъедобное.

– Закусывай, Санька!– строжилась мать. – Тебя же опять развезет!

Тот мотнул головой:

– Я ем, ем. Не беспокойся…

– Вижу, как ты ешь!

– Я всегда так ем…

Губы у Карася распластались в пьяной улыбке.

– Мне бы робу и сапоги, – вспомнил Ножовкин.

– Это будет, сейчас…

Карась поднялся, двинул плечами, точно проверяя невидимые крылья, и скрылся за дверью.

Вскоре он вновь стоял на кухне, держа за голенища резиновые сапоги. В другой руке оказалась спецовка.

– Какой размер носишь, Сережа?

– Сорок третий…

– Как раз твой размер. У меня сын в них работал. И куртка с брюками. Но ты особо не торопись. Мы поможем… Нас двое мужиков, а ты один.

Опустив сапоги и спецовку на пол, Карась присел к столу.

– Мама, а ты что с нами не выпьешь? – спросил Ножовкин.

– Голова что-то шумит – видать, от обогревателя. Хоть бы отопление дали скорей.

Карась чмокнул губами:

– Скоро дадут… ремонт у них. Ох, Егоровна, полегчало как сразу…

– Закусывай!

Ножовкин наполнил рюмки, выпили, закусили. Карась стал расспрашивать Ножовкина – кем работаешь? Прокурором?