Записки о революции

Однако на этот раз вся эта история имела особый смысл. Нота папы имела целью создать почву для новой мирной ориентации воюющей Западной Европы: тогдашняя победительница – Германия, не обижая стран Согласия, может и должна быть компенсирована за счет России. Союзники официально сделали вид, что они шокированы. Но их влиятельная пресса соблазнилась и начала разрабатывать эту тему – и на континенте, и за проливом. Это было не очень серьезно. Ведь не могли же, в самом деле, союзники отказаться от мысли о полной ликвидации Германии как могучей экономической державы. Не могли они всерьез думать в те времена о полюбовном разделе, да еще об усилении ее на Востоке… Но отчего же не попугать лишний раз Терещенко, Милюкова и самого первого директора? Отчего же не сорвать зло за неудачу? Ведь только что союзная печать дружно и восторженно приветствовала патриотический мятеж Ставки и биржи. Надо же возместить себя за конфуз…

Но наши патриоты сделали вид, что они всерьез поверили опасности. Начались вопли о мире за счет России, даже с «дипломатическим» нарушением пиетета по отношению к союзникам. И все это производилось с одной целью – посрамления и уничтожения тех, кто «даже теперь бесстыдно твердит о мире».

Дело мира было теперь в положении совершенно безнадежном. «Стокгольм». если даже считать его серьезным фактором мира, потерпел крах. И потерпел он крах именно в силу падения русской революции, которая в действительности была единственным огромным фактором мира. Не только «Стокгольм», но и все мирное движение европейского пролетариата было обеспложено в результате измены русской революции. Это мы не выполнили своих обещаний и погубили своими руками дело всеобщего демократического мира.

В начале сентября из долгих и дальних странствий вернулась наша заграничная советская делегация. Результаты ее странствий и добросовестных трудов, равные нулю, были налицо. При данном объективном положении в России и в данном своем составе делегация и не могла ничего сделать. Европейские социал-патриоты вообще не хотели слушать о мире. Европейские социалистические меньшинства и циммервальдцы, естественно, стояли перед вопросом: где же, славные русские товарищи, ваша собственная, начатая и обещанная впредь, борьба? Почему мы ее не видим? Мы от вас ничего не слышим, кроме призывов? Не пали ли вы сами с необъятной высоты вашей «революционной силы» в грязное болото самого дрянного оппортунизма? Не барахтаетесь ли вы, герои, в цепких руках вашей империалистской буржуазии, которой вы недавно диктовали свою волю? Чего же вы хотите от нас, еще придавленных вековым гнетом?..

На эти вопросы не могло быть ответа у нашей делегации. Мы могли все и не сделали ничего. Мы взялись вести и – скрылись в первую подворотню. Нашей делегации было нечего делать в Европе.

Числа 8-го от ее имени знакомый нам Эрлих делал длинный доклад в бюро ЦИК. Доклад изобиловал интереснейшими деталями, но был, в сущности, историей неудач. Прений почти не было – только вопросы. Я был полон величайшего негодования и не мог удержаться от злобных и презрительных замечаний. Весь доклад, на мой взгляд, был жесточайшим обвинительным актом против предательского советского большинства… Но нет! Находились люди, и Эрлих в том числе, которые данное положение дел, обрисованное в докладе, приписывали именно циммервальдцам из советской оппозиции. Я недоумевал, как же это так рассуждают люди. Очевидно, я был наивен. Рассуждали!..

12-го тот же Эрлих делал свой доклад уже в публичном пленуме ЦИК в Большом зале. Но это была больше политическая речь – все с теми же назиданиями, все с той же философией капитуляции. Практически Эрлих, конечно, предложил новое воззвание к европейскому пролетариату. Боритесь, пока мы, герои и гегемоны, будем поддерживать Терещенко в его прежней войне ради прежних целей. Да – рассуждали!..

Так жили-были мы после корниловщины, под мудрым правлением «совета пяти».

3. Демократическое совещание

Первый подлог «звездной палаты». – Зачем собирают совещание? – Как наилучше подтасовать его? – Окончательный состав совещания. – Оно представляет несколько миллионов населения. – Буржуазия предрекает провал своему кровному делу. – Движение провинции. – Смольный о совещании и коалиции. – Петербургский Совет избирает делегацию: Ленин и Зиновьев. – ЦИК удержал коалицию на ниточке. – Но коалиция оказалась без кадетов. – Наши экономисты. – Неограниченный «совет пяти» о Демократическом совещании. – В «куриях» и во фракциях. – Земляки подвели Церетели. – Совещание открыто. – Керенский защищается. – Жалкое зрелище. – Первые речи. – Соотношение сил неясно. – Снова по фракциям и «куриям». – Новое покушение Ленина? – Церетели борется беззаветно за свою прекрасную даму. – Церетели проваливается у меньшевиков. – Трюк «звездной палаты»: выступления бывших людей. – Церетели промахнулся. – Сонная одурь. – Советские декларации. – Заблуждение или обман? – Три кита совещания. – Речь Троцкого. – Классический образец. – Чем богат Цepeтeлu. – «Решительный момент». – Голосование. – Нет большинства. – Коалиция без кадетов. – Провал совещания. Что делать?

Демократическое совещание должно было собраться 12-го, но было отложено до 14 сентября. Это должен был быть большой съезд, для которого долго искали помещение и наконец остановились на Александринском театре.

31 августа ЦИК постановил созвать Демократическое совещание с целью окончательного и авторитетнейшего решения вопроса о власти. Надо, однако, отметить, что наши «звездные» дипломаты остались верны себе. В официальном приглашении провинции они на всякий случай прибавили немножко (да и не настолько мало, чтобы это было лояльно) воды и неопределенности к этой довольно точной формуле. Они телеграфировали: ЦИК постановил «собрать все силы страны, чтобы организовать ее оборону (?), помочь в ее внутреннем строении и сказать свое решающее слово в вопросе об условиях, обеспечивающих существование сильной революционной власти» (?!). Это было немножко не то… Но значения это не имело. Все знали, что в программе совещания один-единственный пункт и говорить будут только за и против коалиции. Практически вопрос заключался только в правомочиях: будет ли собрание «учредительным» и источником временной власти или будет «совещательным», призванным вынести авторитетное, но необязательное решение? Однако эта сторона дела уже зависела всецело от самого собрания и от соотношения сил. Если ЦИКу было угодно признать Демократическое совещание более авторитетным, чем самого себя, то совещание само и определит свои полномочия, смотря по ходу дел.

Но, стало быть, тут приобретает особое значение состав съезда. Состав определял всю политическую роль совещания. Но именно потому-то он и был нарочитый. Ведь старые советские лидеры именно за этот состав желали спрятаться от советской демократии и даже от самого ненадежного ЦИКа. Понятно, что «звездная палата» постаралась.

Формально на совещание должны были явиться все те демократические организации, которые месяц назад в Москве подписались под дрянной декларацией, оглашенной Чхеидзе от имени «объединенной демократии». Главным весом в этом конгломерате пользовались кооператоры и представители городов и земств. Те и другие стояли далеко направо от Советов – особенно от нынешних. Это и соблазнило советских лидеров, уже висевших в воздухе.

Но дело-то в том, что на московском совещании – сначала съехались, а потом политически объединились. Здесь же приглашали по политическому признаку. И, разумеется, получился nonsens – и практический, и «государственно-правовой». Прежде всего – на предмет совершения совсем неподходящего для них акта, нелояльного правительству и даже революционного – приглашались земства и города. Кем приглашались эти государственные учреждения? Частным органом – Советом. Для чего приглашались они без санкции правительства? Для того чтобы решить судьбу этого правительства. Тут дело было не в порядке… Но сами муниципалитеты со своей стороны охотно пошли на совещание; мало того, признав себя важнейшими организациями демократии, они потребовали себе половину мест.

Но, разумеется, начав приглашать по политическому признаку, мы должны были залезть и в дальнейшие дебри. Если пригласили тех, кто фактически подписался под декларацией Чхеидзе, то почему не пригласить и тех, кто мог бы под ней подписаться? Ведь нет никаких оснований пригласить просто часть московского совещания … С другой стороны, длинный ряд всяких «демократических организаций», руководствуясь именно этим, усиленно добивался участия в съезде. В результате на каждом заседании бюро ЦИК приходилось возвращаться к составу совещания и дополнять его все новыми и новыми учреждениями или корпорациями.

Конечно, главным образом, неразбериха и бессмыслица создавались за счет «трудовой интеллигенции». На московском совещании были почтово-телеграфные, торгово-промышленные служащие, учительский союз и, кажется, журналисты. Но где основания обойти врачей? Почему миновать адвокатов? А когда допустили врачей, то решительно потребовали мест фельдшеры и фармацевты. Разве они не демократическая организация? Фармацевтов допустили, но акушеркам отказали. И получили ядовитейшую отповедь в «Речи» за подписью «обиженная акушерка»… Печать начала издеваться напропалую. Спрашивали: почему, черт возьми, нет персонала родовспомогательных заведений, а также – где охотничьи клубы? Разве там нет добрых патриотов? Должно быть, Совет, как в сказке, хочет того – не знает чего, идет туда – не знает куда.

В конце концов были утверждены такие нормы представительства: от всех советских организаций, центральных и местных, рабоче-солдатских и крестьянских – 300 голосов: от профессиональных союзов – 100; от земцев и городов – 500; от кооперативов – 150; от железнодорожных и почтово-телеграфных работников – 35; от продовольственных, земельных и других экономических органов – 50; от фронта и тыловых частей – 150. Затем шли мелкие группы-врачи, журналисты, казаки, увечные воины, православное духовенство и прочее и прочее.

Центр абсурдности тут заключался в том, что все эти «курии», или по крайней мере крупнейшие из них, находили одна другую, а каждый член совещания – обладатель решающего голоса – мог быть одновременно членом большинства «курий». Так, например, известный нам Ф. И. Дан был врач, находящийся на военной службе (по случайности, правда, не увечный), много лет состоящий в журналистах, виднейший советский деятель, гласный городской думы, конечно, причастный и к профессиональным и к кооперативным органам. Другими словами, на высокополитическом собрании, к которому очень часто применяли тогда название «конвент», одно и то женаселение ради искусственной комбинации голосов было представлено во многих видах… А если бы собрание было составлено «честно», на обычных основах политического представительства, если бы каждая «курия» исключала другую, то Демократическое совещание, очевидно, представляло бы собой несколько миллионов населения. Так подсчитывал и гремел Рязанов в заседаниях бюро.

Подбор организаций, названных выше, уже сам по себе достаточно определял физиономию совещания. Всего решающих голосов было 1425. Из них 500 муниципальных голосов плюс 150 кооператоров плюс 30 торгово-промышленных служащих плюс офицеры, увечные, некий «крестьянский союз» и «советские комиссары», а всего 52, уже создавали как будто большинство для Терещенки и Церетели… Новые земские и городские деятели – это были обыватели, нахлынувшие к эсерам и избранные большею частью в послеиюльские дни. Кооператоры были уже совсем реакционные лавочники под стать кадетам, за исключением небольшой группы «рабочей кооперации». Остальные названные группы были того же поля ягоды…

Но не все члены?.. Конечно, не все. Однако и в других больших «куриях» не все были на стороне левых. Ведь в огромной советской «курии» половина была хорошо известные нам мужички, да и рабоче-солдатский ЦИК, как мы знаем, только бродил, но еще не отказывал в верности Терещенке и Церетели…

Нет, больших неприятностей для Зимнего тут быть не могло. На то и подбирали в Смольном, не боясь ни глупого, ни смешного. Но для наивных газетчиков, служащих перепуганной буржуазии, все же результаты были неясны. Да и действительно!.. Всякое могло случиться в наше время.

Этого было достаточно, чтобы волноваться, глубоко ненавидеть и неистово злобствовать. Глупцы! Ведь это ваше собственное дело!..

Съезду предшествовало значительное оживление во всех слоях общества. Всевозможные организации, учреждения и корпорации обсуждали свое отношение. Вопросов было два. Во-первых, принимать ли участие в этом предприятии Смольного. Во-вторых, с какой платформой, то есть попросту за коалицию или против нее.

Вся буржуазная часть общества с ее прессой была вообще настроена против этой затеи крайне резко. Тысячеголосые газеты ежедневно предрекали совещанию «позорный провал» – не ясно, в каком именно смысле. Но своему чисто формальному признаку затея была действительно революционная…

Во многих учреждениях, приглашенных на «конвент», играли видную роль и кадеты. По этому случаю Центральный Комитет кадетской партии опубликовал свое постановление: участие членов партии на съезде, а равно и в выборах является крайне нежелательным, ибо, во-первых, уже было московское совещание, во-вторых, ныне собираются лишь группы, разделяющие декларацию Чхеизде, в-третьих, стало быть, осведомительная роль совещания будет недостаточной, а для решающей оно неправомочно…

К такой позиции в общем примкнули и крайние правые фланги советских партий – эсеры из «Воли народа» и «социал-демократы» из «Дня». Они же пытались вдохновить и кооператоров. В один прекрасный день «Речь» с восторгом сообщила, что кооперация не будет участвовать в съезде. Но это был бы действительно скандал. Что стал бы делать Церетели без этих кадетских оруженосцев? На кооперативном съезде в Москве в начале сентября кооператоры, однако, сменили гнев на милость. Разумеется, своим представителям они строго наказали стоять за коалицию, да и присматривать за тем. чтобы частное совещание не брало себе воли.

Отказались явиться адвокаты – не знаю, приглашали ли их. Казаки, обсуждавшие дело под председательством знаменитого Дутова, поставили свое решение в зависимость от того, как официально отнесется к съезду Временное правительство… Вообще, среди промежуточно-обывательских групп повсюду шли собрания и выносились резолюции по высокой политике. Для истории, например, далеко не безразлично, какую позицию заняли зубные врачи: так я могу сказать, что большинство их, даже огромное большинство, высказалось за коалицию.

Отказы участвовать в съезде слышались не только справа. Например, большевистский Совет города Луганска телеграфно известил, что свое участие, равно как и все предприятие, он считает совершенно лишним… Но в общем отказов было очень мало, хотя «Речь» и уверяла, что совещание отвергает «треть России»…

Напротив, была масса протестов со всех концов по поводу странной организации совещания. Одни требовали просто-напросто съезда Советов, другие телеграфировали о необходимости разумного представительства. Профессиональные союзы протестовали против ослабления представительства пролетариата.

Во всяком случае, интерес был довольно большой. Устно и печатно судили и рядили враги и друзья. Обывателя, втянутого в политику, до крайности волновали вопросы, будет ли большинство у Ленина, как оно стало в Советах? Ну а что будет, если у него будет большинство? Ведь все равно советские лидеры, бывшие министры-социалисты и их друзья, от этого не изменятся. А они до сих пор стоят за коалицию и за буржуазию. Церетели только что сказал, что чисто демократическая власть была бы безумием. И Авксентьев к нему вполне присоединился. Как же Демократическое совещание при таких условиях возьмет власть? Нельзя же без лидеров образовать противное их духу министерство? Стало быть, либо коалиция, либо большевики. Ну а ведь не испугались же вчера покушения справа. Дадим завтра отпор и налево… Так судил и рядил обыватель при содействии своей прессы накануне съезда.

Советские органы, подобно всем другим, имели специальное суждение о платформе для своих делегатов. Мы уже знаем, что фракции Смольного в начале сентября заседали о коалиции. И коалиция в Смольном, вообще говоря, висела на волоске. Но все же висела… Рецептов во всех фракциях (не говорю о большевистской) был целый калейдоскоп. Одни были за коалицию «всех живых сил», другие – кроме кадетов, третьи – кроме кадетского Центрального Комитета, четвертые – за коалицию на определенной платформе, пятые – за коалицию, ответственную перед Советами, шестые – за коалицию, ответственную перед Демократическим совещанием, седьмые – за коалицию, ответственную перед особым Предпарламентом, насчет состава которого были «существенные» разногласия.

Но все это проявлялось только в ораторских речах. Голосования же производились только за и против коалиции, а когда не было определенного большинства, то на помощь привлекалась «коалиция, но без кадетов»… Любуясь этим разбродом мнений в Смольном, буржуазная печать с удовольствием предвосхищала, что на Демократическом совещании, пожалуй, нельзя будет создать никакого большинства и оно кончится ничем. Оно уже отцвело, не успев расцвесть, кричали газеты, указывая на нудную и бесплодную толчею в Смольном.

В пленуме Петербургского Совета вопрос о совещании обсуждался 10 и 11 сентября. Его судьба здесь была предрешена вполне. Большевистское большинство было, правда, еще сомнительным (несмотря на ликвидацию президиума, состоявшуюся вчера), но из меньшевиков преобладали интернационалисты, а эсеровская фракция только что вынесла постановление – против коалиции. Тут уже прениями в пленуме не поможешь. Но все же прения были горячи. За коалицию выступал Дан, против него с блестящей филиппикой – Троцкий.

– Вам протягивают руку с двух сторон, – кончает он, обращаясь к капитуляторам, – решайте же сами, с кем вы – с рабочим классом или с его врагами.

От эсеров выступил левейший человек с резолюцией, которая, по словам Каменева, ничем не отличалась от большевистской. Коалиция была отвергнута всеми против 10 при 7 воздержавшихся. Кроме того, в резолюции, принятой двумя третями голосов, содержится в качестве наказа делегации известная нам большевистская программа; затем в ней имеется очень удачное резюме наличной политической конъюнктуры и, наконец, требования создания власти «из уполномоченных представителей рабочих, крестьянских и солдатских организаций (не только Советов), под контролем которых эта власть должна работать до Учредительного собрания».

Надлежало избрать делегатов на Демократическое совещание. Фракции были полномочны назвать кого им угодно. Володарский от имени большевиков назвал Ленина и Зиновьева. Поднялся неистовый шум и протесты – увы! – со стороны ничтожного меньшинства.

Ух как разъярилась буржуазно-бульварная пресса! С одной стороны – наглый вызов, пощечина, которую не в состоянии перенести русское общество. Разыскать, арестовать, посадить! Да и получены достоверные сведения, что Ленин приехал из Финляндии и сейчас здесь, в Петербурге… С другой стороны – caveant consules,[155 - пусть будут бдительны консулы (лат.)] спасайте же, смольные люди, – Ленин идет, уже слышен разбойничий посвист, уже дрожит мать сыра земля от топота дикой пугачевской рати. Ведь Демократическое совещание – это от Ленина, это для Ленина, это – сам Ленин. Спасайте!

Спасти-то – как спасешь, если осталось 10 голосов при 7 воздержавшихся? Но верховная власть все же бестрепетно исполнила свой долг. Министр внутренних дел отдал приказ и просмаковал его в печати: арестовать Ленина в сей же час, как только кто-либо его увидит. Правильно! Это не Каледин, а Демократическое совещание – не войсковой круг донских казаков… Газеты же гадали: явится или не явится?

Затем, 12 сентября, после доклада Эрлиха вопрос о Демократическом совещании был поставлен и в ЦИК. Здесь было так скучно и бледно, что не на чем остановиться. Все было сказано во фракциях. Но каковы результаты. Заседание было очень многолюдно, все силы были мобилизованы. За коалицию было 119 голосов, против 101. Еще на ниточке висела!.. Один член ЦИК воздержался. Это был лидер третьей части эсеровской партии Виктор Чернов.

В эту счастливую ночь из Ставки приехал Керенский. По его вызову Зензинов и Гоц поскакали в Зимний с радостной вестью. Но боюсь, не поспешили ли они. Богданов внес поправку: коалиция, но без кадетов. Либер внес поправку к поправке: коалиция хотя бы и с кадетами, но без членов Центрального Комитета кадетской партии. На уловку Либера не пошли, но поправку Богданова с удовольствием приняли. Прошла коалиция без кадетов.

Однако и уловка, и поправка были обе довольно глупы. От хорошей жизни таких не предложишь и не примешь. Церетели разъяснил, что без кадетов – это и значит без коалиции… Хочу того – не знаю чего, иду туда – не знаю куда. Что же делать? Не сладить было «мамелюкам» ни с ситуацией, ни с самими собой…

В заключение от имени большевиков выступил Карахан. Обратим внимание на его заявление. Он напомнил о том, чего не забыть некогда условились и мы: что первый Всероссийский съезд Советов поручил ЦИК созвать второй съезд через три месяца, то есть в начале сентября. Но ЦИК об этом не думает. Вместо того он прячется от Советов за странный конгломерат, нарочито собранный с бору да с сосенки… Карахан заявил, что волю подлинной демократии может выразить только советский съезд, который согласно постановлению высшего советского органа и должен быть созван немедленно, еще до Демократического совещания. Заявление было «внеочередным», не обсуждалось и не голосовалось. Напрасно! «Звездная палата» и ее «мамелюки» прикусили язычки. Возразить было нечего. Только один нашелся: потребовал занести в протокол, что большевики своим заявлением наносят оскорбление отечественной кооперации, новым земствам и городам. О, преторианцы Церетели – это не краснобаи, а люди дела!

На Демократическое совещание возлагал кое-какие надежды экономический отдел ЦИК. Может быть, потому, что все надежды его иссякли и больше некуда было обратить взор. «Регулирование промышленности» не пошло дальше проекта сахарной монополии, никогда не осуществленного. «Совет съездов представителей промышленности и торговли» занимался исключительно вопросами о прижиме рабочих. Правительство не делало ничего. А ЦИК поддерживал правительство… Экономический отдел, отчаявшись в советском начальстве, задумал апеллировать к Демократическому совещанию.

Меня позвали на предварительное заседание в Мраморный дворец, где помещалось министерство труда. Кажется, был и министр Гвоздев, которого мы ныне никогда не видели в Смольном. Но предводительствовал все тот же Громан. Человек из 12 присутствующих огромное большинство были меньшевики – и далеко не левые. Официально они все еще стояли за коалицию, хотя больше помалкивали на этот счет. Но тут же в заседании они с фактами в руках дали такую уничтожающую картину коалиционной экономической политики, какую были бы бессильны дать самые гениальные политические агитаторы. Как укладываются в их головах их взгляды, было неясно. Но выводы из их речей были для меня ясны вполне. Я предлагал экономистам выступить на совещании с выяснением экономической конъюнктуры и с непреложным выводом: долой коалицию! Громан тут мог бы быть более убедителен, чем Троцкий или Мартов… Увы! Экономисты уклонились. «Мы изложили экономическую часть, а остальное не наше дело». Пусть совещание само делает свои выводы… Что тут поделаешь?

Но проблема-то состояла в том, чтобы добиться выступления на съезде. То же бывало с экономистами перед каждым съездом, ибо «звездная палата» этой публики не жаловала. На доклад рассчитывать было нельзя. Разве только можно выступить в порядке очередных ораторов, от имени «экономической группы», которая в числе прочих была включена в Ноев ковчег.

Теперь остается только один роковой вопрос: какую же позицию занимает по отношению к съезду сама верховная власть… О ее фактическом отношении распространяться нечего. Но, подобно прочим смертным, Временное правительство имело свое официальное суждение о «конвенте», и притом дважды. Положение было довольно щекотливо. С одной стороны, послекорниловская конъюнктура связывала по рукам и по ногам. Надо соблюдать такт и осторожность. Но, с другой стороны, каково выслушать от государственных элементов, и притом публично, такие истины: «До сих пор эсеры делали все, что им угодно. Достаточно было Гоцу и Зензинову съездить в Зимний дворец, и министры летели, как кегли. Даже после исторической ночи в Малахитовом зале, когда вся полнота власти была предоставлена Керенскому, они сумели свести эту полноту к полному нулю. Доверчивый Керенский вообразил, что он действительно в силах составить министерство… Но пришли ночью к полновластному Гоц и Зензинов и сказали: Чернов или никто. Ультиматум был исполнен. С тех пор ультиматумы сыпались как из мешка. Но теперь, кажется, им поставлен предел. О, конечно, не со стороны обладающего всей полнотой власти председателя Совета Министров, а со стороны Ленина с товарищами … Наступило время и ему поцарствовать. Вероятно, Демократическое совещание обратится в прославление Ленина»…

Не правда ли, недурно? Ведь это пишет «Речь», газета кадетов и промышленников – желанных, но строптивых сподвижников «в трудах гражданства и войны». Не слишком ли дорого запросят они при таком престиже правительства: не заменить тебе Корнилова, о полновластный!..

Итак, необходимо дипломатично и осторожно наплевать на Демократическое совещание. Временное правительство после суждения 5 сентября постановило: Демократическое совещание совсем не то, что московское – то было «государственное», а это просто «общественное», «частное». Правительство, как таковое, в нем не примет участия. Но все же выступить там может, как и на всяком другом съезде. А по возвращении Керенского из Ставки было дополнено: никакой обязательной силы решения съезда для правительства, конечно, иметь не могут. И выступать на нем не обязательно… Разве только как перед частным учреждением… Экспансивный Верховский тут заявил, что он непременно выступит перед совещанием со своей программой. Как угодно! Что касается главы правительства, то он выступит с приветственной, а не программной речью.

Так сказал Керенский и пошел встречать москвичей, промышленников и кадетов – независимо, совсем независимо от Демократического совещания.