Короткие смешные рассказы о жизни 2

– Ой, да ладно. Ради мамы же все. У самого тоже такая же мама есть.

– Да, пора и нам, – улыбнулись милиционеры.

Девушка с парнем уехали на черной машине. Мелькнул синим огоньком на крыше милицейский уазик, разошлись тетка и парни.

Был июнь. Было не темно, потому что ночи в июне светлые.

Над тротуаром висел огромный красочный баннер, где-то спала замечательная, красивая и счастливая мама, вырастившая прекрасных детей.

С днем рождения, мама!

Николай Виноградов

Загрёба

В цеху по производству приемников нас, радиорегулировщиков, было всего шесть человек. Бригада сложилась дружная и, как говорится, спетая и спитая. Мужики разного возраста частенько культурненько обмывали премии после работы в ближайшем лесопарке. И был среди нас самый зрелый и умудренный опытом жизни – маленький, полненький, уже плешивенький мужичок за пятьдесят, Борис Федорович, по псевдониму Загрёба. Еще задолго до моего появления в этом цеху он с гордостью носил это погоняло. Получил его заслуженно, за сидящую в крови привычку уносить с завода домой что-нибудь общегосударственное, считая это собственноличным. С девизом «Не пойманный – не вор!» каждый день, пряча себе в трусы какие-нибудь радиодетали, винтики с гаечками и прочее, он любил приговаривать: «Не можешь – не воруй! Воруй – не попадайся!»

– Молодые вы еще, жизни не нюхивали, а потому и дураки набитые! Придет, например, к тебе сосед, шуруп какой попросить, а у тебя, хозяина хренова, даже гвоздя гнутого нет, – читал он нам свои наставления во время очередных пьянок на природе.

– Что, у меня квартира-то складом крепежа для соседей должна быть, по-твоему? – отвечал кто-нибудь, явно ставя под сомнение авторитет старшего по возрасту.

– У хорошего хозяина в квартире все должно быть: от гвоздя до логарифмической линейки. Бестолочь! Каждую ржавую шайбу, что на дороге валяется, надо подбирать и в дом нести – рано или поздно придет и в ней нужда, – продолжал гнуть свое учитель и наставник. – А с завода домой ничего не принести – вообще грех великий! Все везде колхозное, а значит, все мое! – убеждал он нас, набив полный рот закусью. – У меня жена на мясокомбинате пятнадцать лет в колбасном цеху работает. У них там тоже на проходных шмонают, но она каждый день в лифчике по кило фаршу, да еще и в трусах по паре кило колбасы протаскивает. Свеженькая! Не та синюшная, что вы по два двадцать в очереди в драку-собаку берете, которая за неделю пять раз в магазине замораживалась и шесть раз оттаивала в антисанитарных условиях.

– Ничего себе, свеженькая! Представляю размер трусов и лифчика у твоей жены. Е-мое, уж не этой ли свеженькой мы сейчас закусываем? А? Загреба? Ты что, отравить всех нас хочешь? – возмущался наш коллега, главный спорщик Сергей.

– Дурында ты, а еще интеллигента из себя корчишь! Она ж моется после этого несколько раз, варится в кипятке, а потом еще и на сковородке жарится. Гляди-ка ты на него, морду от докторской воротит! – всерьез обижался Загреба. – Голодным, видать, никогда не бывал. Не хочешь – вон, сбегай, купи себе ливерной, если денег хватит.

– Да я лучше вот этим лопухом сейчас занюхну. Оба вы с женой – две Загребы!

Но в остальном наш коллега как мужик, как работник и как товарищ был вполне нормальным. Во всяком случае, вполне удовлетворял всем требованиям члена бригады. Никогда не возмущался, если была необходимость поработать сверхурочно, не лизал задницу начальству, всегда отзывался на помощь, когда был востребован его опыт регулировщика. Ну несун, да! Есть такой грех. Но ведь помаленьку ворует, а не охапками. Мы даже иногда помогали ему протаскивать через проходную что-то объемное, выпячивающееся из-под его одежды. Завод считался военным, выпускал высокоточные резисторы, какие-то секретные приборы и еще что-то, поэтому охранники на проходных могли тщательно обыскать любого работника. Обычно ощупывали выборочно, через одного или по фейсконтролю, когда чье-то хитромордастое лицо не внушало доверия охраннику. Кто-нибудь из наших шел впереди и отвлекал внимание охранника.

Обычно эту роль брал на себя нагловатый по характеру, тот самый великий спорщик Серега, по псевдониму Сырожа. Он вылуплял свое гневное выражение лица на охранника и орал: «Ну че? Харя моя не нравится? Обшмонать хочешь? Ну на! На, шмонай!» – Серега усердно выворачивал свои пустые карманы и расстегивал пуговицы на одежде. Охранник махал на него рукой, показывая знак проходить. Пока ошарашенный секьюрити очухивался и приходил в себя от такой наглости, через вертушку успевали проскочить четыре-пять заводских работяг.

Тащил Загреба все подряд, чего у него еще не было в квартире. В те пару дней за месяц, когда не было совершенно ничего нового и более-менее ценного, он чувствовал себя обиженным на судьбу, считая эти дни без толку пролетевшими мимо жизни.

В обед он обычно уходил на разведку по чужим цехам, проводя рекогносцировку, замечая, что и где плохо лежит. Воспитывать в духе строителя коммунизма его было уже поздно, хотя такие попытки с нашей стороны предпринимались довольно часто.

В один из таких горестных дней после хождения на разведку в цех гальваники он сообщил нам о химическом чуде – какой-то концентрированной кислоте.

– Представляете, горе-то какое! Уборщица, девчушка еще совсем, решила унитазы в туалетах от желтизны этой кислотой отчистить. Почерпнула из гальванической ванны полведра, притащила на второй этаж к своим туалетам и только было собралась работать, как дно у ведра бац – и отвалилось, – возбужденно, заговорщицким тоном рассказывал Борис Федорович, пылко оглаживая свою плешку. – Все ляжки себе молодые испортила, в больницу увезли, бедную. Все теперь, аля-улю! Кто ее с такими ляжками замуж-то возьмет?

Загреба не мог успокоиться после этого случая. Все строил планы, как добыть и вынести этой кислоты условно честным способом, рассекречивая нам свои планы на предмет их совместного обсуждения для поиска наименьшего риска.

– Ты что, совсем больной на голову стал? На кой тебе дома эта гадость? Только ее у тебя для полного счастья не хватает! – стали мы выговаривать ему свой протест. – Давай кончай-ка ты с этим делом, по-дружески предупреждаем! А может, ты преступление какое готовишь? – больше всех распалялся Серега, имеющий хорошую практику вылуплять глаза на своих оппонентов. – Может, ты своему вредному соседу, который каждый день шурупы у тебя просит, в морду хочешь этой отравой плеснуть? – выдумывал и приписывал он Загребе для разнообразия жуткие варианты преступлений. – Может, ты притворяешься тут перед нами хорошеньким-то, а сам террорист поганый? Давайте, мужики, сдадим его охране! Пусть в тюрьме посидит годика три. Может, одумается.

– Ты что, Сырожа? Как ты мог обо мне так плохо подумать? Мы ж с тобой больше пяти лет знакомы! – испуганно лепетал в ответ пузатенький мужичок. – Понял я все! Действительно, зачем мне эта гадость?

Сказать-то он сказал, да только никто ему уже не верил. И решили мы проучить Загребу, чтоб на всю оставшуюся жизнь отбить у него эту пагубную страсть. Идея была моя, но как разыграть Загребу, чтобы у него не было ни тени сомнения? Это мог сделать только наш артист Сырожа. Ему все верили, хотя он уже по сто раз обманывал каждого из нас, глядя прямо в глаза с таким выражением лица, что никто не смог бы даже усомниться в его искренности. Умение красиво и правдиво врать – это талант, который он выработал за время жизни, постоянно тренируясь на своих друзьях.

– Слышь, Загреба, у тебя резиновой перчатки нет случайно? – подкатил как-то однажды к несуну Серега.

– Есть вроде, сейчас посмотрю! А тебе зачем? – сразу забегали глазенки у загребущего колобка.

– Да вот, клея надо налить! – как бы нехотя, с задумчивостью на лице, проговорил артист. – Кореш один, слесарь с пластавтоматов, посоветовал кухонную табуретку ихним клеем склеить, а то у меня вся расшаталась.

– Что, такой хороший клей? – хитро улыбаясь, начал выпытывать у него подробности плешивый метр с кепкой.

– Ты че, все клеит! Пятнадцать минут – и готово! Намертво! Даже железяки клеит, – понесло Серегу вживаться в роль. – Рассказывал, что кто-то у них губки тисков этим клеем намазал и закрутил. Все, кабздец, тиски в металлолом выкинули, разжать не смогли, – правдиво врал он сивым мерином. – А еще, говорит, позавчера у них два лома нечаянно крест-накрест намертво склеились.

– Как это – нечаянно? – аж пританцовывая на месте от любопытства, спрашивал Загреба.

– Да вот, кто-то там лом на пол бросил, а на него пару капель этого клея пролилось. Потом сверху второй лом шваркнули, – с серьезной миной сочинял мастер фантастических сюжетов по ходу пьесы. – На следующее утро пришли, а ломы так буквой «х» склеились, что кувалдами полчаса со всей дури целым персоналом колдыбашили. Все ломы буквой «зю» изогнули, а разбить не смогли. Автогеном пришлось.

– Эх, ай-яй! Классно! – восхищался доверчивый воришка. – Слышь, Сыроженька, у меня тоже дома все табуретки расшатались. И столы со шкафами – все ходуном что-то ходить стало, – заискивающе улыбался он, предвкушая возможность получить очередной кусочек счастья. – А не мог бы он и мне маленько отлить? Литра два-три хотя бы?

– Ха! Куда тебе столько? На две жизни хватит! – добродушно засмеялся артист, почувствовав, что сыгранная роль почти удалась. – Его на табуретку надо-то всего со спичечную головку. Не-е, стока не даст! Ты че каким беззастенчивым стал?

– Ну ладно, ладно, сколько даст, че уж тут! На вот тебе две перчатки! Я вынесу, а потом отолью тебе сколько надо. У меня дома как раз пузырек из-под валидола пустой валяется.

– Ага, лады! А как выносить будешь? – активно интересовался подробностями Серега для детального планирования будущей авантюры.

– На этот счет можешь не беспокоиться! У меня на всех трусах с внутренней стороны карманы имеются – жена нашила. Главное, надо через проходнушку в самый час пик идти, когда вся толпа ломиться будет. Они в это время меньше шмонают. Ты впереди, я за тобой, как всегда, – быстренько набросал стратегию и тактику опытный мошенник. – Надо же – пятнадцать минут! Ломы склеивает! Вот это клей!

Была уже середина осени, почти каждый день шли дожди. Мы поменялись с Серегой зонтами, я отдал ему свой, с острым наконечником. В проходной, как всегда, была толкучка – задние напирали трудовыми мозолями на передних, те упирались животами в застопоренную вахтером вертушку. Серега улучил момент и как бы ненароком ткнул Загребу прямо в пах острием моего зонтика.

– А-ай, Сыроженька! – Борис Федорович вскрикнул так, словно его проткнули насквозь в самом жизненно ценном месте. А когда вдобавок его сильно прижали к вертушке, и в паху у него что-то с треском лопнуло, на лице бедолаги Серега впервые в жизни увидел настоящий ужас. Но Загреба, понимая, что на кону практически стоит его судьба, смог быстро взять себя в руки и сразу взглянул на часы. Пошел отсчет времени! Когда вышел из проходной наш шестой, Федорович взмолился:

– Все, братишки, жить мне осталось всего… двенадцать минут! Спасите ради бога! Че делать-то, куда бежать? Господи, за что? – чуть не плача, растерявшись, заголосил Загреба.

– Надо добежать до ближайшего подъезда. Может, еще успеем, – скомандовал Серега, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха. Со спринтерской скоростью мужичок за пятьдесят лидером прибежал к подъезду ближайшей пятиэтажки.

– А-а! Закрыто! Восемь минут осталось. – Он побежал в следующий подъезд, который тоже был закрыт. Только в последнем, четвертом подъезде мы, все промокшие под дождем, встали в кружок, в середине которого быстрее солдата раздевался до гола бедный несун. Словами не передать, это надо было видеть.

– Быстрее, братцы, мне хотя бы дырку оставить для посикать! – умолял нас старший член бригады, полностью разгонишавшийся, стоя босиком на холодном, грязном бетонном полу, переминаясь с ноги на ногу.

Серега все заранее продумал, помог надеть Загребе на руки резиновые перчатки. «Давай, напяливай, говорю, – приказывал он, – а то и пальцы на руках склеятся». В кармане наготове он держал бритвенный станок. Глядя на посиневшего, дрожавшего всем тщедушным телом, бедного Загребу, стыдливо прикрывавшего худыми, коротенькими ручонками свое скудное хозяйство, обхватив ими свисающий до лобка курдюк, мы уже едва сдерживались, чтобы не расхохотаться.

– Две минуты! А-а! Господи, спаси! – воскликнул наш многострадалец. Он уже сто раз вытер все свои гениталии. В ход пошли трусы, потом майка, уже рвалась на тряпки рубашка, а наготове я держал джемпер, выкидывая на улицу уже испачканное «клеем» рваное нижнее белье.

– Ножницы! Братцы, у кого ножницы есть? – вопрошая, оглядывал он нас с застывшими слезами на глазах. – Я бы хоть волосы там состриг.

– Бритва безопасная не пойдет? – ни разу даже не улыбнувшись, мастерски продолжал играть свою роль Серега. – У меня есть, чисто случайно! Повезло тебе, Федорыч. Дома утром побриться не успел, на работе пришлось. Новая, вчера только купил, «Нева».

– Сыроженька, спаситель ты мой! – Загреба обрил все свое хозяйство под нуль за считанные секунды. – Последняя минута пошла! Братцы, привязать бы как, а?! Лучше… желательно… под углом в сорок пять градусов. Если засохнет, так хоть в таком положении! – с мольбой в голосе запросил он свое последнее желание. – Ломы ведь склеивает, кувалдой не разобьешь! – умолял Загреба, взирая больше на невозмутимого Серегу.

Давясь смехом, в этот момент я готов был запихать в рот джемпер Загребы. У остальных состояние было не лучше. Кто-то, чтобы не прыснуть, закусил свой зонтик, как лошадь удила, кто-то обеими ладошками закрывал себе рот. Я, весь красный от натуги, выпустил из носа предательский пузырь, а на глазах самопроизвольно выкатились слезы.

– А чего я-то сразу? – возмутился Серега на полном серьезе, мысленно представив, как он будет выполнять эту последнюю волю Загребы. – Так и так не успеем, сейчас схватываться уже начнет. Оставь уж как есть, на полшестого, а то сикать неудобно будет! – Поглядев на бригаду впервые за все это время, одарил он нас своей улыбкой. – Вон тетка какая-то без зонта сюда, кажись, бежит. Одень хоть портки, а то, чего доброго, она в обморок упадет!