– Плохо…
Скоро десять часов; говор на улице утихает.
Дом священника битком набит народом. Столы и лавки завалены узлами, пасхами, писаными яйцами.
По стенам сидят дворовые девки, приказчики, лакеи и пр. В кухне, смежной с горницей, в разных положениях, на полу, на печи, на кониках лежат и сидят мужики. В горнице пахнет пирогами; потому что целое решето пирогов проносит попадья. Она на дороге останавливается перед сонной купчихой и спрашивает:
– Вы не хотите ли вздремнуть, Аграфена Карловна?
– Нет-с… я уж дождусь заутрени. – Купчиха почесывает под мышками у себя и закрывает глаза.
– А то возьмите подушечку. Купчиха не отвечает более.
Один из лакеев тоже вздремнуть предлагает девкам. Девки поднимают его на смех. Он упирается затылком в стену. Другой, рядом сидящий, вытянув ноги, поет про себя: «О, любезного, о, сладчайшего твоего гласа». Третий лакей шевелит лучиной под лавкой: начинается такой шум, хохот, крик гусынь, что из спальни выходит священник и просит кричать полегче. Ему говорят, что это гусыни взахались перед заутреней.
Напротив дворни, в углу, мещанин рассуждает с другим мещанином о том, что надобно уметь пить; а то опиться недолго, – и приводит много несчастных примеров. Его собеседник не без хвастовства говорит:
– Мне, Иван Тихоныч, господь бог дал такой ум, что я теперь с ведра не захмеляю.
– А у нас, господа, прошу прислушать, – начал худощавый башмачник, – один лакей у своего барина (лакеи навострили уши) выпил бутыль и проглотил рюмку…
Лакеи вступают с башмачником в спор. Священник снова выходит из спальни, чтобы прекратить шум. Его просят быть посредником и разобрать дело.
В кухне разговоры не менее оживлены. На печи один парень рассказывает сказку про Ивана-царевича. Его слушает много народу, облепивши печь кругом.
– Меньшаго, – говорит парень, – звали Иван-царевич. Повадилась в их сад летать жар-птица и клевать золотобрез-яблок…
На конике, окруженная толпою баб, сидит в белом платке разутая девушка Мариша, как сказывают, помешанная на любви к барскому сыну. Ее расспрашивают, чем она кормится? Мариша, утираясь концами черной шали, отвечает:
– Где поиграю, попляшу… Петь-то ничего: заместо стихов… Купцы в Ахремове надысь три копейки мне дали.
– Ну, а родные-то твои? постой… что ты толкаешь…
– Ты спроси ее про любовь…
– О, выдумала!.. А родные-то твои желанны до тебя?
– Снохи нароют картофелю и от меня прячутся… Я сплю в клети… (Молчание.) Мне помещица вуаль подарила; все девки на него смеются.
– Погоди, ты не умеешь!.. Дай-ко я спрошу… Вишь, она вовсе глупа… А в селе-то, Мариша, любят тебя?
– Да Старостины ребята всё колотят. Как праздник, так беги вон из деревни… пьяные бьют. Наши мужики шутки-то не принимают. Нешто где они что видели? Все как бы подраться. Я в монашки пойду. Говорят, на мне младенческая.
– Посторонитесь! – говорит поповская работница, держа плиту с жареными поросятами.
Народ расступается.
– Важно запахло!.. – замечает с печи мужик.
– Да-а… – присовокупляет другой. – Ведь подумаешь, братец мой, праздник-то; оттого-то он дорог, что еда прекрасная… А уж как у этих попов жрут сладко!..
– Ну, у приказчиков лучше. У тех еда царская… в десять раз лучше поповской… Одно слово, трескотня здоровая!
– Что ж им?
Под иконами старуха говорит про смерть своего сына-ратника.
– И там народ, и по ту сторону народ. Я кричу ему: «И где ж наш-то соколик белый?» А он, касатка моя, руку вот так и приложил к ланите. «Что ж, умер, что ли?» он рукой и махнул!
В детской комнате происходят уборы. Дочь священника, невеста, в коротеньких юбках, приготовляется надевать розовое платье. Ей хотят помочь дворовые девки. Попадья снимает с себя повойник. Двое мальчиков семинаристов, одетых в новые казакины, выбирают из лукошка красные яйца. Они пробуют их об зубы и говорят: «Давай биться»; семинаристы бьются, и одно из яиц трещит. Все так заняты работой, что никто не замечает, что в углу сидит в темноте лакей, жадно впившийся глазами в поповскую дочь. Он в руках для виду держит молитвенник.
В спальне, при свете лампады, в полудремоте сидит приказчик с узлом, рядом священник; поодаль, в стороне, в черном одеянии – монахиня. Монахиня приказчику рассказывает про чудо св. Макария.
– И сидит перед двумя монастырями бес, – прости меня, господи, – и дремлет. Идет Макарий. – Что ты дремлешь?
Приказчик вздрагивает и открывает глаза.
– К заутрени скоро, – говорит монахиня, – двенадцатый час… Ну, а что вы говорили насчет равенства, то оно будет при конце мира, не ранее… Тогда, по писанию, сын не будет знать отца, раб – господина и запустеют церкви…
Приказчик всхрапывает и ухом не ведет насчет равенства.
Мало-помалу в доме священника становится тихо. Лакеи угомонились; разговоры замолкли, народ по большей части дремлет и спит. Петух запел на дворе.
– Эй, вставай к заутрени… благовестят!.. – раздаются голоса.
В самом деле, к заутрени заблаговестили. Будят сонных; поднимается суетня. С полатей, с печи слезает народ. Со стола разбираются куличи. Повсюду говор. Шумят накрахмаленные платья. Священник с палкой выходит из спальни. Все спешат за ним. В опустевшем доме никого не остается, кроме работников.
1859
Сельская аптека
I
При черепахинской аптеке есть все удобства: есть подвал, в котором хранятся химические и фармацевтические препараты; чердак для трав, комната для посетителей; есть даже лаборатория, где изготовляются декокты, припарки, сиропы, а иногда – яичницы.
Черепахинский приказчик чрез каждые два месяца извещает своего барина, живущего в Москве, что аптека стоит благополучно на прежнем месте, рассыпает дары свои щедрот на недужных и в соседях помещиках возбуждает зависть.
Как всякое полезное заведение, сельская аптека была с радостию встречена народом. В день ее открытия в Черепахино наехало множество телег с калеками, параличными, кликушами – и благотворительное заведение, будто Овчая купель, кругом обложилась больными. Много добра было сделано в этот день. Фельдшер (дворовый человек, учившийся в московской фельдшерской школе) осматривал больных, делал операции, становил банки, пускал кровь. В полдень два хора певчих пели молебен. Приказчик, в честь торжества, произносил своим мужикам речь, которую слушатели приняли с первых же слов за объявление «вольной» и, волнуясь, зашумели: «Она, матушка!» – но были долго упрекаемы оратором в легкомыслии.
Долго и пламенно молился народ за основателя аптеки: всякий желал ему многих лет, счастия, блаженства на земле, – невиданное, неслыханное чудо он совершил, выстроив аптеку. Живо в памяти народа ее открытие.
Мысль построить аптеку пришла черепахинскому помещику совершенно случайно. В бытность свою в имении, он задумал за какую-то провинность отдать одного молодого лакея в солдаты; намерение свое он открыл жене, которая советовала ему лучше продать лакея. После небольших колебаний помещик согласился на это; но покупателя не нашлось, хотя лакей имел в себе некоторые достоинства, например умел читать и писать. Однажды помещик, кончив письмо к одному из своих московских знакомых, расходился по комнате, позвал к себе старосту и приказал ему как можно скорее снаряжать подводу и запрягать пару лошадей.
– Кому прикажете? – говорил староста.
– Знай запрягай! – отвечал барин.
– Сколько кормочку приладить?