Сказки Кота-Мурлыки (сборник)

– Вот вам жених мой, суженый. Расстилайте скорей, слуги верные, расстилайте скатерть-самобранку волшебную.

И бросились слуги-приспешники исполнять приказ царевны Нанджаны-красы. Расстилали они скатерть великую, расстилали по двору царскому, по площадям, рынкам большим, по всем улицам, улочкам. Посели за скатерть все голодные, и еще много места осталось свободного. Села и царевна Нанджана с царевичем, сели на царском дворце золотого крыльца.

И как сели за скатерть, уселись, покрылась вся скатерть, уставилась; появились на ней кушанья, похлебки, кулебяки, пироги, жареные бараны, свиньи, быки. Появились питье и яства сладкие, вина хмельные, заморские.

Пьют, едят гости голодные, славят царицу Нанджану с царевичем.

Пьют, едят не час, не два, и все им есть и пить хочется. Пьют, едят, через силу пьют, опиваются, объедаются, стонут и охают, на землю, как мухи, валятся.

Вскочила Нанджана, а за ней Нассан, а за ним все визири, нязири, раджи, князья и правители.

Смотрят, бегут, что такое с гостями их приключилося. Тот опился, тот объелся, тот на земле в предсмертных муках корчится.

– Убирайте! – кричит Нанджана. – Слуги верные, убирайте скорее скатерть-самобранку волшебную.

Бросились слуги, стали скатерть прибирать, свертывать, а им не дают, мешают гости пьяные. Все, как звери дикие, напились, нажрались, набузукались. Кричат, дерутся, валяются, рвут на куски скатерть-самобранку волшебную: всю изорвали, изорвали, раскидали по ветру лоскутья, куски. И не стало скатерти-самобранки волшебной.

Ужаснулась, побледнела Нанджана, пошатнулась; пошатнувшись, зарыдала, заплакала.

Взял, обнял ее царевич Нассан, увел в покои дворца.

– Нассан, – говорит она, – Нассан, дорогой мой суженый, жаль человека и зверя голодного, но хуже зверя дикого человек пьяный, обожравшийся. Ах, Нассан! Как же и чем помочь люду бедному? В злой нужде человек изнывает и мается, а дашь ему золото, напоишь, накормишь его, и станет он хуже зверя жадного… И все ему мало, все ему мало кажется…

XVII

И с того самого дня царевна Нанджана затуманилась. Придавила ее дума горькая. Не ест, не пьет, ту думу тяжелую крепко думает.

Пристает к ней Нассан, говорит-уговаривает:

– Ты встряхнись, встрепенись, звезда ль моя ясная. Очнись, прогони ты думу тяжелую. Каждому благо и счастье на долю дано. Надо уметь беречь его, им довольну быть.

Но говорит ему Нанджана-краса:

– Много горя на земном мире, царевич Нассан, много кровавого, лютого, смертного горя на нем. На что же то горе, на какой конец? Нет, нет на земле блага и счастья, нет и довольства им. Все горе, ложь и обман. Всякая доля цветет, расцветает цветочком алым, и отцветает тот цвет, как цветок полевой. Каждая радость горит светлым ярким огнем и, как звезда падучая, гаснет, глохнет и падает. Где же то слово великое, в котором страшная тайна скрыта лежит? Где же радость без горя ясным светом горит?

И думает-думает Нанджана думу крепкую, думу тяжелую, и незаметно в тихий сон вся погружается. Закрыла очи ясные, руки к груди приложены. Лежит пластом в шелковой постели, как мертвая.

Горюет Нассан, сокрушается, горюет народ, а с ним все визири, нязири, раджи, правители.

Спит царевна день, спит два, спит неделю целую. И думают все, уснула царица навеки, последним мертвым сном.

Плач и стон в столице великой Бирмиджанской земли, плач и стон по стогнам разносится, плач и стон стоит в воздухе.

Стонет, плачет народ, тяжко горюет царевич Нассан. Сидит у постели Нанджаны-красы, а кругом их стоят раджи и визири, нязири, князья и правители, а кругом их стража почетная полукругом, опершись на копья, угрюмо стоит.

Проходит неделя, прошел еще один день, и на девятый вечер проснулась, потянулась Нанджана-краса. Бросился к ней царевич Нассан, бросились раджи, князья, правители, но, не открывая очей, поднялась Нанджана над постелью шелковой, поднялась сама на воздух. И в изумлении остановились все.

Тихо и внятно всем она ясно промолвила:

Страданье ведет состраданье,
Состраданье ведет любовь,
Любовь ведет единение…

И, проговорив всем эти слова, она снова тихо опустилась на постель шелковую, и душа ее отлетела в выси небесные, в вечную жизнь.

XVIII

Бегут недели и месяцы. Лежит Нанджана, не двинется, не шелохнется, словно из слоновой кости выточенная. Сидит у ее постели Нассан, бледный, худой, как тень блуждающая. Ездил он к разным дервишам, факирам, узнавал он, чем поднять, пробудить, воскресить свет Нанджану-красу, радость, невесту его ненаглядную. Ничего не сказали ему дервиши, факиры и маги-волшебники. Только все они в один голос промолвили: «Такова воля Брамы великого».

Собрались визири, нязири, князья, раджи, правители, собрались, объявили народу тяжкую весть: умерла царица Нанджана прекрасная, скончалась царица Бирмиджанской земли. А народ давно уже ждал эту тяжелую весть, давно уже царевну свою он оплакивал.

И вот собрался-поднялся народ, все собрались хоронить их царицу Нанджану прекрасную.

Воздвигли великий костер среди великой столицы Бирмиджанской земли. Каждый бедный принес на тот костер свою лучинку и щепочку. Оделись все в траур, в одежду белую. Затрубили трубы печальные, поют, трубят они песню грустную, песню прощальную: «Не стало, не стало царицы Нанджаны-красы! Плачьте, бедные, плачьте, убогие, плачьте, жены и девы Бирмиджанской земли! Плачьте, дети и старцы древние!»

И плачут, идут, несут тело царицы, тело Нанджаны-красы, а за телом идет царевич Нассан. Идет он, идет и шатается, от горя великого не может смотреть. Клонит к земле его горе тяжелое, горе гнетущее. Идут визири, нязири, князья, раджи, правители. Идет, плачет и весь народ, печально играют-трубят трубы громкие.

Пришли, проиграли трубы в последний раз. Поднимают тело на великий костер, тело Нанджаны, царевны-красы. Плачет и стонет Бирмиджанский народ.

Подошли брамины-священники, зажгли, запалили великий костер. Разгорелось пламя кипучее, запылал огонь лютым полымем. Поднялся огонь к небу светлому. Тут очнулся от тяжкого горя Нассан. Подошел к костру разожженному. Вынул он свой трехгранный меч и пронзил им грудь белую, пронзил сердце несчастное.

Алым ключом кровь из сердца кипучего брызнула, полилась она на лютый огонь; зашипел, затрещал огонь, охватил он тело Нассана-царевича, и поднялся он к небу великому. И поднялись вместе с ним души Нассана и Нанджаны-красы, Нанджаны, царевны Бирмиджанской земли.

Блинное царство

(Масленичная сказка)

I

Жил-был блин – рассыпчатый, крупитчатый, поджаренный, подпеченный.

Родился он на сковороде, на самом пылу.

Масло на сковороде кипело, шипело, прыгало, брызгало во все стороны.

– То-то раздолье!.. А ты что – глупая сковорода?! Сковворрррода!.. Ее жарят, а она лежит себе, не шелохнется… Чумичка, чернавка противная!

– Ну! – сказала сковорода. – Коли не было бы меня, чумички, так тебе не на чем бы было прыгать. Но погоди! Погоди!.. Вот на тебя тесто положат.

– Не смеют!..

Но оно только успело выговорить: «Не сме…», как вдруг: шлеп! И на него вывалили целую большую ложку кислого, прекислого теста…

Батюшки! Как оно обозлилось! Закричало, заворчало, забрызгало.

– Куда лезешь, кислятина!!!

Но кислятина преспокойно расползлась по всей сковороде, как будто ни в чем не бывало.