Двадцать дней

Ну ткните мне пальцам в ту спину министра,

Кто честь не дает растоптать.

Заретушировал подвох

С открытой русскою душой,

Где фальши нет и нет обмана.

Он попросился на постой,

Но дама странно отказала.

Она затворница судьбы,

Сжигала дни надеждой лени.

И услаждая пыл борьбы,

Ночами… Гладила колени,

Но боль затихнуть не могла,

В том ревматизме ее слабость.

Служанку выгнала… Слуга,

Ей доставлял в поклоне радость.

И так привыкшая к себе,

Других она переносила…

Копаясь мыслями в судьбе,

Она так искренне просила…

Напомнить ей который день,

И утро это или вечер?

– Тогда к чему по дому тень?

И почему так день беспечен?

Из сотни слов – все почему,

Рассвет запутала с закатом.

Не отказать бы ей ему,

И стал бы он ей точно братом.

Могли стихи переводить,

И обсуждать фасад из мысли.

Она могла бы полюбить,

Но дни ночами быстро скисли.

И воздух, спертый со двора,

Там лошадей не убирали.

Чужая рядом детвора…

И так навязчиво играли,

Шопена узники судьбы.

И боль, и скрипка застонали,

А там похожие мольбы,

Губами тихо задрожали.

И он отбившийся один,

Влачил мундир… В бокале водки,

И Бог себе, и господин,

Картошка с закусью селедки.

Прошли дожди и смыло время,

Назад его им не вернуть.

К чему теперь ему стремленья,

И тот искусственный уют?

И день, и ночь меняя ракурс,

Застиг обоих их врасплох.

Махнул рукой прощально август,