Смутные времена. Книга 8

– А что делать? Ежели Серега с Мишаней тоже в 17-ом веке, то запеленгуют они нас с вами, Леонидович, в два счета и в течение недели будут здесь, даже если их в Америку зашвырнуло. Раз здесь эти "Завесы" фунциклируют, то значит и браслеты тоже. А уж перстенек Михаилов и в 21-ом худо-бедно, но что-то выдавал. А здесь… Ждать будем неделю. Ну, а коль не появятся, то пойдем в Муром, к аппарату. Место я хорошо запомнил. Тут рукой подать,– Силиверстович подмигнул Федору Леонидовичу.– За месяц дойдем. А пока нужно нам с вами о хлебе насущном позаботиться, да и о крыше над головой. Продать чего не то из барахлишка и подыскать какой-нибудь дом ночлежный или двор постоялый.

– Мне тут присоветовал один добрый человек "кожушок" продать. В целый рубль оценил,– подхватил и продолжил мысль Силиверстовича Академик.

– Серебром или медью?– деловито осведомился Силиверстович.

– Не спросил. Вот ведь какой несуразный я человек. Действительно здесь ведь в ходу всякие монеты. Может вообще золотой рубль-то запрашивать при торге следует. Вот она непрактичность из века денег бумажных как проявилась,– принялся сокрушаться Федор Леонидович.

– Куртки пока продавать не станем. Часы продадим мои,– принял решение Силиверстович.– Здесь в это время они в диковинку и тем более с браслетом и циферблатом светящимся. Таких пади и не видывал еще никто. Покупателя только бы подобрать посолиднее. Боярина или князя на худой конец,– Силиверстович взглянул на циферблат своих стареньких часов "Слава", купленных им лет пятьдесят назад и исправно служащих все эти долгие годы.– Думаю, что за них-то вполне можно и рубль золотом запросить. Как считаете?

– Ох, не знаю, голубчик. Я часы уже лет пять как не ношу. Привык, что циферблат на телефонном дисплее есть, вот и забросил в комод "точмех",– повинился тут же Академик.– Зато у меня колечко есть обручальное. Золотое ведь. В крайнем случае его-то уж пристроим. Не пропадем с голоду. Мне сегодня один добрый человек воспомоществование оказал уже. Целых две копейки не пожалел, войдя в бедственное положение. Такой вот народ у нас. Я и не просил. Только совета. Человек всей душой отозвался. Петром зовут. Буду поминать теперь словом добрым.

– Две копейки? Интересно хватит ли их на "пожрать"?– оживился Силиверстович.– Вон вроде как заведение похожее на забегаловку – типа харчевни. Давайте-ка зайдем, приценимся,– проявил инициативу лидера Силиверстович и "концессионеры" направились к избе в два этажа с распахнутыми настежь воротами, через которые туда и обратно сновали люди пеше и конно.

У ворот народ клубился как в престольный праздник у храмов и не просто топтался без дела, а как раз таки наоборот, каждый был при своем деле. Похоже, что купчина нижегородский получил партию товара и процесс разгрузки подвод, пересчета и проверки ассортимента был в самом разгаре. Приказчики сновали между лошадиных голов, перекликаясь на разные голоса и распоряжаясь куда какую ставить под разгрузку.

– Нет, Леонидович, это не харчевня. Это склад оптовый. Здесь нам никто ничего не продаст. И вон все шевелятся как активно, попробуй тут порасспрашивать. Пади и говорить не станут. Пошли-ка в центр города. Там уж наверняка сыщем какую-нибудь точку общепитовскую. Столовку я имею в виду,– Силиверстович повернулся и взяв под локоть Академика, собрался увлечь его в проулок, ведущий в сторону центра по его мнению, но уйти им не удалось.

– Эй, Отцы. Да, да – вы рОдимые!– окликнул их детина в кафтане, картузе лихо заломленном и в сапогах. Отличался он только уже этим фактом обувным от всех прочих мимо снующих лапотников и явно был из начальствующего сословия. Нажал на "О", произнося эти две фразы, тоже привычно, голосом человека привыкшего отдавать распоряжения. Рыкнул можно сказать.– Аль пОтеряли чО?

Силиверстович, на дух самодовольства сытого не переносящий, насупился и промолчал, оглянувшись на окрик. Федор Леонидович, счел необходимым откликнуться:

– Здравствуйте. Мы, молодой человек, мимо идем. Нам постоялый двор бы отыскать,– и улыбнулся смущенно.

Улыбка смущенная и вежливое обращение само-собой были восприняты как робость, а стало быть, и незначительность персон "околачивающихся, где ни попадя и путающихся под ногами у людей деловых".

– Здесь вам не двор, здесь вам подворье княжье, воеводско. Гуляйте себе мимо, почтенные,– фыркнул презрительно детина и сплюнув в сторону сквозь зубы, поскреб первый пушок на подбородке.– Федотка, где глаза? Куда велено было? Вот ужо батогов ты у меня нынче заместо поденной платы получишь. Шевели лаптями,– заорал он, потеряв всякий интерес к "мимо проходящим отцам".

– Взять бы вожжи, да поучить бы тебя невежду,– буркнул, все же, не удержавшись Силиверстович, себе под нос. Однако у детины слух оказался отменный и, развернувшись к нему всем корпусом, он попер на Силиверстовича бугаем, "роя землю копытом".

– Аль недОвОлен чем, старый хрыч? Я вот не погляжу, что с бородой седой, а мигом порты содрать велю и всыпать тех же вожжей,– детина упер кулаки в боки и рядом с ним, как из-под земли мгновенно появились еще трое обломов, правда, в лаптях.

– А тебя, мил человек, батюшка с матушкой таким козлом воспитали, аль само как-то прорвалось?– Силиверстович сделал резко два шага и, схватив детину за ухо, пригнул его голову вниз.– Ухо вырвать или прощения попросишь, засранец?– спросил он, зловещим шепотом, останавливая жестом, дернувшихся было холопов.– Стоять, обалдуи. Ведь вырву ухо-то с корнем.

– Пусти, дядька. Христом Богом прошу,– взвыл детина, хватаясь обеими руками за запястье Силиверстовича.

– Ишь ты, о Боге вспомнил, дубина стоеросовая,– Силиверстович перехватил пальцы детины свободной левой рукой и, сжав их до хруста, заставил его взвыть еще громче.

– Отпусти-и-и! Больно ведь, старче!

– Уже лучше. Извиняйся. Повтори-ка,– "Дедушка, прости меня недоумка",– Силиверстович слегка крутнул ухо и детина взвыл покорно:

– Дедушка, прости!

– Недоумка,– Силиверстович фразу кастрировать не позволил.

– По недоумию, прости!– заорал детина, давясь слюной.

– Вроде как я получаюсь недоумком-то. Ты, видать, горазд на выкрутасы словесные, оболтус,– Силиверстович сжал ухо еще сильнее и треск в голове детины с болью, сделали его покладистым и покорным.

– Меня, меня недоумка, добрый человек,– заверещал он поросенком под ножом.

– Вот теперь правильно,– Силиверстович отпустил ухо и детина, не удержавшись на ногах, упал на землю, высоко задрав ноги в сапогах. Во дворе в это время установилась мертвая тишина. Шоу развернувшееся на въезде, так народ увлекло, что все буквально замерли, уставившись завороженно на экзекуцию, которой подвергся на их глазах человек, здесь очевидно не самый последний по социальному статусу. Люди даже остерегались, что-либо сказать, только пялились во все глаза, в ожидании продолжения. Всем было понятно, что просто так это закончиться не может и старичок сейчас поплатится за дерзость. Застал врасплох и за ухо цапнуть успел, но вот теперь, когда оно, увеличившись вдвое размером, пунцовое и не в его руке… Если бы можно было бы сейчас делать ставки, то они были бы 1- н к 100-а и не в пользу старичка.

– Ну, старый мерин,– тер ухо распухшее детина.– Ужо ты у меня щас тож взвоешь. Ну-ка на правеж его,– рявкнул он холопам и те кинулись к Силиверстовичу, засучивая рукава. Но на их пути вдруг оказался второй дедуля, хлопнувший в ладоши и этим обратив их внимания на себя. Хватать его приказа не было и первый из обломов, вежливо попытался убрать его с дороги, шлепком по плечу. От эдакого "щелка" дедок должен был отлететь метров на десять не меньше, но не отлетел и отбивший руку о его плечо парнище еще и врезался в него на полном "скаку". Искры видимо у бедняги при этом полетели из глаз и он буквально сполз к ногам Федора Леонидовича, который оставшихся двоих схватил за локти и придержал, вежливо увещевая:

– Ну, и по что, так резво побежали, хлопчики? А вдруг команда "отставить" последует? Охолоньте малость и не суйтесь вы в наши с вашим хозяином споры. Он ведь не ведает, что творит. Сейчас мы ему мозги вправим и миром дело завершим,– парни пытались вырваться из его цепких рук, но Федор Леонидович эти попытки погасил в самом зародыше, сдавив локти так, что оба зашипели от боли. Старичок, которого они и в расчет-то не принимали, оказался силищи неимоверной и, это сначала озадачило, а потом напугало обоих до коленной дрожи. Слегка ослабив хватку, Академик предложил компромиссное решение:

– Побожитесь, что встревать не станете, тогда отпущу.

– Вот те крест,– хором заорали оба холопа и, получив свободу, отошли в сторону, превратившись в зрителей. Своего товарища они заботливо прихватили с собой. Схватили за руки, за ноги и бережно уложили рядом с собачьей конурой. Лохматая морда "кабысдоха" местного, с любопытством взирающая на суету человеческую, сосредоточилась на лежащем без сознания обломе и незатейливая мысль на собачьей роже ничего хорошего пострадавшему не обещала. Пес обдумывал извечную собачью проблему.– "Это можно сожрать или нет"? В глаза псу лезли мухи, назойливые и тоже голодные, он лязгнул челюстью, отпугивая их и затряс головой, гремя цепью. Лежащий человек шевельнулся и застонал, ликвидировав этим самым наметившуюся продовольственную программу в отдельно взятой собачьей конуре. Живых людей можно было только облаивать и кусать. Жрать их живьем не разрешалось. Эту истину пес всосал с молоком матери и на всякий случай лизнул лежащую голову, проявив таким образом сочувствие пострадавшему. Оставшись тем временем без "подтанцовки" детина, с распухшим до неприличия ухом, вначале растерялся, но тут же проявил смекалку, продемонстрировав окружающим что "топ-менеджером" он тут подвизается не за красивые глаза. Заорал требовательно и многообещающе одновременно:

– РОбяты, кто полтину желат получить? НукОсь мне энтих иродов скрути,– деньги пообещал солидные для века семнадцатого и народ, зачесав в затылках, начал обступать его обидчиков, бросив окончательно погрузо-разгрузочные мероприятия. Каждый не прочь был "срубить по легкому" деньжат, но предыдущая неудача троих парней, несколько сдерживала порыв. Материальный стимул – великая сила и в репу кому-то дать за полтину вполне подходяще… Получать в свою не хотелось. Мало полтины, если в свою. Поняв, почему работяги медлят, детина цену поднял до рубля и глаза, у всех желающих его получить, одновременно блеснули, хищно и дерзко.

– Навались, рОбя-я!– заорал ближе всех подошедший к Леонидовичу грузчик в латанной перелатанной рубахе и кинулся к нему, размахивая пролетарскими пудовыми кулаками. Вслед за ним кинулись еще человек пять, опережая конкурентов. Даже давку устроили между телег, спеша обогатиться. Кто-то получил походя по шее и взвыл возмущенно, но тут все решали быстрота и натиск. Оттесненные в сторону, вытянув шеи, открыли рты в предвкушении увлекательного зрелища. Старички, "борзо хрюкавшие" убегать не подумали и весь контингент трудовой замер, наблюдая за процессом "приведения в покорность" строптивцев. Однако все пошло как-то сразу наперекосяк. Дедок – тот, что помельче – бить ни кого не стал, а первого к нему сунувшегося перехватил за руки и не успел тот опомниться как уже завертелся вокруг него, выписывая лаптями замысловатые кривулины и остужая пыл прочих охотников подзаработать кулаками. А дед вертел воющего от страха грузчика у себя над головой, причем одной рукой и крутнув его раз десять, ловко зашвырнул на стог сена, до которого было саженей пятьдесят никак не меньше.

– Ох!– выдохнули работяги, провожая взглядами проносящегося у них над головами коллегу, который взревел при этом от ужаса так громогласно, что весь Нижний Новгород на секунду замер, прислушиваясь. Врезавшись в стог, грузчик взвыл еще громче, видимо от радости, что остался жив, а толпа опять дружно ахнула.

– Поднимай цену, боярин,– посоветовал дедок детине.– Мало предложил. Аль кому-то в самый раз?– дед шагнул в сторону скучковавшихся работяг и они инстинктивно шарахнулись от него, крестясь и бормоча: – Нечиста сила, изыди. Колдун не иначе. Дружину звать надобно.

– Ну вот, чуть что сразу "колдун". Вы что, мужики, белены объелись?– Федор Леонидович размашисто перекрестился.– Христианин я. Может, "Отче наш" зачесть? Что же вы, братцы, такие негостеприимные? Мы ведь в Нижнем проездом – гости. Ну и что теперь о вас думать прикажете?– голос его спокойный, с укоризной звучавший в тишине наступившей, настолько не увязывался в сознании с продемонстрированными им умениями, что мужики опять заскребли в затылках, переглядываясь.

– Так мы чО? Мы это… Как прикажут. Вот с Фрола спрос. По что, да как,– послышалась виноватая реплика.– Не серчай, отец.

– Да не серчаю я. Фрол значит? Ты, чей такой мажорный?– Федор Леонидович повернулся к замершему, как и все прочие, приказчику.

– Ничего не жирнОй,– набычился тот.– У нас все семейство такО. Сроду все дородные.

– Демидов он. Купеческий сын. Тятька к ремеслу приучат,– услужливо разъяснили из толпы социальный статус Фрола.

– Эх, Фролка,– произнес укоризненно Федор Леонидович.– Папаша твой, коль узнает про то, как ты тут производственную практику проходишь, пади не похвалит.

– Знамо дело, порты спустит. Тятька у него строг и на руку скор,– подтвердили из толпы.

– Жалобиться станете?– пригорюнился тут же Фрол и почесал седалище, вызвав сдержанный хохоток у зрителей.

– Всенепременно переговорим с родителем твоим, охламон,– заверил его Силиверстович.

– Может, отступные возьмете, почтенные?– Фрол совсем скис.

– Пошли, Леонидович, что тут с ним лясы точить,– проигнорировал его благие намерения Силиверстович.– Эй, народ, как пройти на купца Демидова подворье? У нас к нему срочное дело образовалось?

– Дак, я вас сам и провожу, дедушки,– засуетился Фрол.– По что людей от дела отрывать? Да и нет нынче батюшки в городе. В отлучке он.

– Батюшки нет, значит, с матушкой пообщаемся. Аль еще с кем,– осадил его Силиверстович.

– Матушка преставилась уж два года как, царствие ей небесное,– жалобным голоском сообщил Фрол.

– Сирота, стало быть, ты? Каково вот ей на тебя из-за гроба наблюдать, обалдуй?– не унимался Силиверстович, впав в старческую ворчливость.