Преображение Смысла

Столкнулись два мира – непримиримых и никогда не понимающих друг друга: мир духовный, чистый, голубиный, с неотделимой сутью царства Небесного, и – материального, не признающего «бескорыстной радости к жизни, добра, света, любви, совести». А голуби, выпущенные на кладбище, сбились в стаю и улетели. Люди осиротели. А земля… Землю, точнее, усадьбу, превратили в тюрьму с толстенными решетками на окнах и колючей проволокой поверх забора… Несмотря на последние зловещие слова автора: «Наступало другое время на Земле и здесь не находилось места голубям, собакам, деревьям – простой человеческой радости», я верю, что когда-нибудь все люди станут жить по образу и подобию Господа, и воцарится царство Небесное на земле!

ЭПИЛОГ

С самого начала прочтения рассказа никак не могла понять, что же так смущает меня в имени главного героя. Поняла: Толян – не кличка, что-то свойское, рубленое, какое-то недоделанное, что ли… Озарило: а жил-то беспечно. Не прилагая сердечных усилий, не испытав всеобъемлющей любви. Жил как бы по инерции, в довольствии всеми и собой. А душевных сил рассмотреть фальшь, не-любовь не хватило. Вывод? Не будем работать над зоркостью своего сердца – погибнем так же.

Камкова Екатерина.
Контактный телефон 8 981 74 59 334
Учитель Печелийская О. А.
Контактный телефон 8 911 120 79 19

ПРЕОБРАЖЕНИЕ СМЫСЛА

РАССКАЗЫ

Николай Зайцев, родился в 1950 году в г. Талгаре, Алма-Атинской области Казахстана, в 1968 окончил среднюю школу №1, работал в топографической экспедиции, закройщиком, радиомехаником, мастером по изготовлению очковой оптики, корреспондентом.

Публиковался в республиканских журналах «Простор», «Нива», альманахе «Литературная Алма-Ата», российских «Наш современник», «Литера», «Молодая гвардия», «Север» – Петрозаводск, сетевых «Камертон» и «Великоросс», «Лексикон» – Чикаго, издал несколько книг поэзии и прозы, участник многих коллективных сборников Лауреат фестивалей «Славянские традиции» – 2009 г. – 2017 г., «Верность родному слову» – 2011 г., «Литературная Вена» – 2011 г., «Русский Гофман» – 2018 г.

Лауреат премий им. В. И. Белова – 2009 г., им. В. М. Шукшина – 2013 г.

Руководитель творческого объединения «Вершины Талгара», г.

Талгар, член Союза писателей России, билет №8674.

КНЯЖИЙ ВОИН

Аще сказать ли те, старец, повесть? Блазновато, кажется, да было так…

Аввакум

Нынче здесь редко кого можно увидеть. Только дядя Вася не забывает это святое для него место своим присутствием. Он тоже теперь нечастый посетитель, но более памятливый из всех приходящих сюда. Хотя можно ли назвать привлекательным для паломничества кусок заброшенной земли, где между двумя тысячелетними дубами врос позеленевший от пробившегося по нему мха, то ли просто камень, а, может, останок какой-то вехи, отметины, оставленной людьми, жившими в этих краях.

Скорее всего, это был памятник, его поверхности касались руки каменотёса, но когда это было, так никто и не распознал. Хотели узнать, нашли на тёсаном лице камня буквенные знаки, больше похожие на руны, чем на славянское письмо, даже прочли о каком-то великом князе, то ли побывавшем в этих местах, а может, почившим под этим древним надгробием.

Время ушло, любознательные к своему прошлому люди канули в небытие, а красных комиссаров, захвативших власть, не интересовала история этой страны по причине своего чужеродства ей, они были увлечены построением светлого будущего для своего народа. Но ближняя к камню деревня звалась – Князево. Отчего-то такое произошло? Чего не дают на Руси просто так – это названия. Дают его один раз и надолго. Навсегда. Потом переименовывают, но имя возвращается из своего времени через год, через век.

Живуча Русь. Один камень такой, замшелый, на её земле останется памятливой, и от него снова начнётся Волга, Москва – Родина. Русь – она от Господа людям дадена, и потому конца ей не будет. Живуч и дядя Вася, он от родного простора – русский. Он тоже, без всякой посторонней помощи, уже начал врастать в свою землю, как тот Князев камень, боясь, видно, что похоронить его вскоре будет некому. Стоя перед древностью, он становился похож на неё – на вековечные дубы, на землю под ногами, в своём неизменном, затёртом армяке и стоптанных, до вида опорок, сапогах.

Жил он в сторожке на деревенском кладбище вроде при деле, хотя ни о какой службе речь не шла – кормился от добрых людей, да и только. Кладбище давно заросло вековой дубравой, кустами сирени, похороны здесь случались нечасто – люди в деревне стали совсем редки. Народ родился, но куда-то потом исчезал, растворялся в городах, а если кто и заглядывал в родные места, то умирать здесь не собирался, не задерживался долго, уезжал восвояси, а чаще никто ни слухом, ни духом о своём дальнем житье-бытье не заявлял. Кое-кто из заблудших на чужбине по прибытию на свою малую Родину приходил к Князеву камню, отвешивал поклон своему и общему прошлому, выпивал с дядей Васей кружку горького вина, поминая при этом князя невиданного, родных своих, свою понятную былую жизнь. Потом обретший память земляк шёл к могилам своих родителей, родичей. Здесь без помощи сторожа никто не мог обойтись: нелегко холмики, поросшие травою, в лесу отыскать, пусть и родные они. Но дядя Вася знал места упокоения каждого односельчанина, мог рассказать о его жизни и смерти, служил проводником в прошлое своей деревни.

Мог поведать историю Князева камня и сказать слово о самом князе. Этих сказов со временем становилось всё больше, сочинял их сам дядя Вася, но никто его в этих фантазиях не упрекал: прошлое минуло, и мало кого тревожили выдумки о нём. Легенда, рассказываемая дядей Васей, становилась всё витиеватей и длинней, а слушателей всё меньше и меньше. Время поощряло сказительный талант кладбищенского сторожа, увеличиваясь непомерно между посещениями любопытных и совсем неинтересных гостей и редких, ещё не обделённых памятью земляков.

Сказ начинался в лучших традициях русской былины: «Когда-то давно жил в этих краях достославный князь. И был он разумом светел и телом могуч…». Окончание же повествования зависело от внимания слушателя. Если оный был не охоч до рассказов и баек, то у середины своей повесть начинала комкаться, укорачиваться (чего зря красноречие изводить, дураку что просо, что брильянт – всё едино) и заканчивалась в двух словах: «И почил князь от дел своих под этим камнем». Но находился настоящий слушатель, и сказ расцветал неслыханными при жизни князя и после неё историями его подвигов и других благих дел. Когда кто-нибудь из особо памятливых гостей, начинал перечить словам рассказа (мол, в прошлый раз было другое), дядя Вася и вовсе прерывался на половине своего повествования и начинал сердито курить самосад, всем своим видом давая понять, что право на повесть принадлежит рассказчику, и как должен жить великий князь, ему – потомку его, лучше знать. А причина к тому была – в деревне, да и вокруг по земле, его звали не иначе, как потомком князя. Так нарекли, а попросту в деревне до такого звания никого не возвысят. Имя человечье, что при крещении дают, то для Господа, к престолу звать, после земного гостевания, а прозвище для людей, пока среди них во грехе живёшь – вроде ты, а может, и нет. Бог даст, не заметят твоих пакостей, творимых при жизни, но надежды на такое прощение мало, Отец Небесный всё и всех видит, тем более потомков князей. Любое человеческое звание обязывает достойно на земле жить, а княжеское особенно.

Невзрачный собою, по правде говоря, достался поселянам потомок княжеский, но и деревня или то, что от неё осталось, была под стать. Домов тридцать скособоченных осталось стоять по улицам, из них большая половина заколочены, покинуты. «Куда народ подевался? – дивился остатний потомок могучего владетельного князя, покуривая самосад. – Чего людям надо? Такое раздолье кругом, живи – не хочу. И не хотят. В каморке вонючей в городе ютятся, а в деревне дом-пятистенок в тоске одиночества валится на бок. Последний заморыш городской приедет, отъестся на молоке да на масле настоящем, а сам свысока поглядывает на кормящих его: лапти вы, мол, недоплетённые. Вон, Митька Бывалых, возьми, парень как парень – пахал, сеял – человеком был. Урыл в город, грузчиком работает, будто подменили его там. Мысли у него безродные стали, неприкаянные, обрывки от прошлого. От стакана до рюмки живёт. Теряется народ в городе, ветшает. Чужим становится и в первую голову – себе».

«Однажды», – так начинается множество повествований, сложенных людьми, живущими на земле. Рассказов хороших и не очень, хотя суждения, как и осуждения, всегда относительны, как и все человеческие слова. Однажды, единожды, именно так определяется срок жизни человека на земле. Об этом мгновении и хочется поведать современникам, а удастся, и потомкам. Однажды, так начинается всякая жизнь и единожды проходит. Из этих мгновений и сложена Вечность. Она и сложена для того, чтобы однажды продолжиться ещё одним повествованием, а потом остаться в нашей памяти этим росчерком пера. Не каждому дано вылиться радостным сказанием своей пробегающей жизни или уже почти минувшей. Не каждый умеет заметить время своего рождения и промежуток того же времени движения к смерти. Чаще замечают чужую, чем-то выдающуюся жизнь, забывая о своём единственном присутствии в мире, столь же нужном, как и рождение кумира, в котором растворилось время твоей жизни. И часто совершенно бесследно. Но одна напевная сага может прожить на устах потомков тысячи лет, чтобы оформиться в великолепие исторических событий, хотя через тысячу лет очень сложно судить о действительности событий, переданных красноречивостью человеческого языка. Но если сказание живо, прошедши через века, значит, оно имеет право жить и не нам судить о том. И слава Творцу, что живы народы в своих преданиях, потому что однажды кто-то сказал слово о своей жизни или описал чужую, более яркую, не заметив в этом свете своей. Пусть будет славен и тот, и другой, как и всякий отважившийся сказать слово. И дядя Вася в их числе славен, невзирая на незаметность своего присутствия во времени. Пусть единожды, мельком, но он велик, остановив время княжеского жития, разбросав этот сказ по умам слушателей, городам и весям родной земли. Вспомнить – значит узнать себя в прошедшем, может быть, в том князе, который будет жив до той поры пока, однажды, не народится другой достославный князь и не объединит прошлое с настоящим.

О новой жизни и людях в ней, пробивающих себе дорогу куда-то, а то и просто живущих, как кроты, боясь света разумного, абы день до вечера провести, а ночь скроет и грехи и святость – расскажут много и многие. Разным земным событиям и человеческим деяниям, произошедшим на его веку, был свидетелем княжеский потомок. Немного людей на его глазах выросло из своего детства, очень мало из юности, и уж совсем редкостны стали человеки, что выходят из разумения молодости и становятся взрослыми. По обличью они добропочтенные старцы, а присмотришься пристальнее – балбесы малолетние. Прожил долго, а спросить нечего, он про своё прошлое толком не помнит, а уж о корнях и памяти вековой и говорить нечего. Своих кумиров в телевизоре разглядывает и их радостью богомерзкой живёт. Радость должна быть тихой, покойной и светлой в Любви, Христом завещанной, а не лахудрой с голыми сиськами, что ими по экрану во все стороны размахивает, не для того же это дано, а детей вскармливать. В такой груди и молоко горькое, отравленное чужими взглядами завистливыми, оттого и дети маются у таких матерей – то разумом, то телесным недугом. Коли в голове недород, то и всюду одни сорняки. И полоть их уже некому.

Спросите, отчего дядя Вася сказителем стал? Такое не вдруг случается и не со всеми. Давно жил в деревне паренёк Василий. Неказист уродился внешним видом, но вырос удал и дерзок и в работе неуёмный. Рано остался без родителей, воспитывался у бабки своей и был очень самостоятелен в желании жить. Рано начал работать, поставил хороший дом и к двадцати годам решил жениться. Девку выбрал самую рослую и красивую – никак ему не в пару. Но упорен Вася и в любви оказался, добился-таки согласия красавицы; чем уж он её, голубушку, полонил (на полголовы ростом ниже невесты), одному Богу известно, но стали готовиться к свадьбе.

Вася тогда ещё не назывался потомком князя, но праздник готовил по-царски. С тройками, лентами, музыкой, скачками. На лошадях, расфранчённых яркою мишурой, двинулись в районный загс, а после, уже в качестве законных мужа и жены, с радостью этой вселенской, помчались на рысях в деревню, где народ ждал, томился у накрытых свадебных столов. Зима только началась, снег не шибко лёг. Мчали резво, с удалым куражом, молодым задором. Уже перед самой деревней шаркнули сани полозьями о голую землю, пошли боком, невеста вылетела и расшиблась о придорожную корягу.

Два года потом лежала недвижная, без памяти и без слов. Так и померла невестой, а Васю оставила навсегда женихом. После похорон её заметно стало, что угас в неслучившемся муже огонь желания жить. Нет, он оставался на земле, но уже как-то больше по привычке, без радости. Погоревала вместе с внуком и отправилась на Божий суд бабушка, и остался Вася один среди людей. Помыкался ещё пару лет на колхозных работах, потом выпросился кладбищенским сторожем служить, рядом хотел с любимой быть, а тут, в аккурат, преставился старик, охранявший погост деревенский, и место стало вакантным. Но старик стариком, а вот как молодого на кладбище списать, тут надобно разрешение от власти. Но отпустили, чего парня в неволе держать, коли у него всё из рук валится. Там, на кладбище, и работа не видна, по старости подходит, а молодой гражданин должен государству пользу приносить. А какая польза от усопших, вечная им память. Оформили пастухом, грех на душу забрали, но то мирской обман, не тяжкий. Ну, как назвать кладбищенскую службу, когда кругом безбожники? Чего, мол, их охранять, души нет, Бога нет, а кости никому не нужны. А подумать хорошо, так Вася навроде апостола Петра у ворот погоста – встречает усопшего и покой его хранит. Но нет таких должностей в советских работах. Не нашлось, будто народ в безверии бессмертие телесное обрёл. И стал Вася пастухом по ведомости бухгалтерской и пастырем у могил упокоившихся навечно. Где ограду поправить, где цветы полить, да мало ли заботы в местах упокоения, души умерших тоже радуются, когда о них волнуются и не забывают поминанием, приходом на место последнего их пребывания земного. Но только поначалу приплачивали в колхозе жалованье, а потом забыли. Сторож есть у кладбища деревенского, а у колхоза без него забот хватает и денег нет всегда. И стал Вася вольным художником – сказителем, сам себе своё пропитание выговаривал.

Много ли человеку надобно? Доброе слово да хлеба кусок. Всяк по-своему живёт, у кого закрома ломятся от добра, другой и похлёбке рад, а кто из них счастливее, поди, дознайся. О своём счастье Вася ни с кем не заговаривал и ни на что не жаловался, ему хватало и светлого дня и тёмной ночи, и люди к нему шли, своих проведовали и его не обижали. Так и стал Вася покой усопших своих земляков охранять, не найдя своей душе отдохновения. Позднее отыскалась княжеская могила и началась легенда, и никто уже не мог вспомнить, жила эта сказка раньше или появилась с началом Васиного отшельничества на кладбище. Да никто об этом и не думал, слушали и всё тут. Сперва сомневались, после привыкли, изменить прошедшее пытаются только дураки, а таковые на огонёк к сторожу не заходили. К такому событию готовились долго, в одиночку, копили обиды, грехи, а уж потом шли высказаться и послушать. Послушать и сказать. Часто случалось, что приходил человек поговорить о своём наболевшем, томившем мысли, но, послушав, о чём идёт разговор между другими людьми, и в этом случайном собрании слов узнавал себя и о себе и уходил, не сказав ничего – все поняв, и тем успокоив боль своих невзгод. На кладбище лучше понимается мелкость своих несчастий. За кладбищенскими воротами и звуки другие. Понятней. Смысл слова огромен, когда вокруг не суетятся, а слушают и понимают. Когда Вечность впечатана в землю крестами. Вехами бессмертия. Ушёл один – пришёл другой. Пока помянуть, осмыслить, а потом и совсем. Но придёт следующий живой, и помянёт, скажет доброе слово об усопшем, и откусит кусочек хлеба, свою часть от Вечности. Причастится к ней.

Так легенда вросла в родную землю и стала душевной нуждой, за которой идут люди к дяде Васе узнать, какую ещё великую доблесть обрёл в себе их земляк – князь. Тем и жива легенда, что всегда нова на свежих устах. Выдумка – не обман, это заслуга рассказчика, свет его разума, льющийся в души слушателей, окрыляющий верой, что всё было именно так и дальше будет ещё лучше и красивее. Даже на кладбище. Умер, но жил, чтобы стало лучше. Только поэтому стоит жить. Жить рабом, но верить, что жива воля, за которую бьётся и борется князь и надо помочь ему своими делами, чтобы обрести эту даль и ширь своей земли. Она, эта вера, и есть – свобода. Мысли о свободе – крамола души. Свобода от чего? Это когда беды нет. Но чаще свободу в беде находят. В разбое. Сказы сказывают о благородных служителях ножа и топора, о вольных, лихих людях. Говорят с завистью и томлением духа, забыв, что пред Господом никто не волен. Волен только Господь. В крови и злобе свободы не бывает. Потому и неясно, где жертва, где палач. И судить никто не волен. Земные судьи на службе у власти кормятся. А Господь сам судит, и присяжные его суда тоже не на земле живут. Не купишь. Земной суд это так, для потехи тщеславия, всё настоящее людей после кончины ожидает. И казни лютые, и награды высокие. На кладбище идут, кто наград не ищет, а душу растерянную объединить желают. Пока сам у дяди Васи чаёк попиваешь да беседуешь, душа твоя с душами родных и земляков встречается, узнаёт многое, лечится от суеты, злобы в той суете. Красивей становится, добрее. Но ты об этом не знаешь, и, только выйдя на дорогу, ведущую в село, ощутишь в себе покой и веру, возносящую твою душу к Господним высям. И князь светлым облаком оживает в тебе, и верится, что славные дела его умножать – долг твой.

Уважали мужики дядю Васю. За слово доброе, за всегдашнее ожидание, полуденное и полунощное, несчастий человеческих, что приносят ему из-за забора кладбищенского и хоронят с его помощью, в тишине вековых дубрав, наросших здесь с самого начала белого света. А пуще всего возвышала Васю в нехлипких мужских душах его нерастраченная любовь, схороненная за оградой кладбища у могилы любимой. Величают люди глубокие чувства, что через землю прорастают, не пылкостью юной, а через страдания, Господней любовью, ко всему живущему на Земле. Со всеми людьми Вася ровен был в отношениях. Провожал на могилку родственников, ежли таковая имелась, или просто привечал в своей избушке. И никто не уходил от него, не излив в беседе душу свою и не выслушав легенду. Один дотошный газетчик, приехавший с какой-то оказией собирать деревенский фольклор, измучил дядю Васю вопросами. Сначала слушал, потом записывал, а вопросы стал задавать, когда понял, что записать легенду невозможно, у неё нет окончательного варианта. А на все выдумки рассказчика бумаги не хватит.

– А был ли князь? – спросил писатель после нескольких прослушиваний. – Что-то описание его подвигов у вас каждый день разнится с другим, последующим.

– Так и дни не все погожие: и хмурые есть, ненастные, – отвечали ему.

– Легенда-то из веков, при чём тут нынешние дни? – не отступался приезжий.

– А теперешнее время откуда? Не из веков ли? Мы не от Ленина, слава Богу, родились, а от отца Небесного. День ко дню – и Вечность образуется. А у Вечности много чего есть. И князья там жили и живут, – твердил своё Вася.

– Он что у вас князь, – не один? Так бы и говорили, – отбыл восвояси собиратель древних сказаний.

Множество имён придумали России заумные её жители и совсем безумные бродяги заморские. Тут тебе и варварская страна, и тройка – Русь, и умом её не понять. А кто просит её понимать тем развращённым умом европейского безбожника, нашу бескрайнюю Русь. Для того чтобы Россию понять, ум бескрайний нужно иметь, безграничный. Россия – это мужик, одетый в просторную рубаху, он красивый, светлый лицом, в льняном уборе волнистых волос, с доверчивым, но смелым взглядом, готовый пахать и защищать родную землю. Россия – это женщина, удивительная Василиса Прекрасная (именно так с большой буквы), с вечным ожиданием и любовью в своих чистых, как родниковая вода, глазах. Вот она, Русь и все её дворцы, и Кремли, и даже мавзолей дьявола, от мужика, от его труда, от взгляда его доверчивого, веры бесконечной, неколебимой, что воздаст Господь всем по заслугам; и ожидание в глазах женских всё от той же веры истовой в начало и продолжение Русской земли. Кто-то придумывает этой земле названия, этому народу имена, а народ просто живёт и ждёт пришествия Господа, чей святой дух хранит его землю. А ещё пропитана земля Русская совестью человеческой на все времена: и добрые и лютые, и с первыми шагами по родной земле наполняет она русскую душу до краёв боязнью обидеть кого-либо ненароком, оскорбить нелюбовью, встретить неприветливо. Совесть в русскую душу мукой великой вросла. Никому её потеря так дорого не обходится. Человек без совести – вроде языческого божка становится: напасти и страхи насылает на ближних своих, без милосердия душа его обитает. Ему и себя не жалко. Бога нет – совести то есть, значит, и жизнь моя, а не данная кем-то для благих дел, хочу и себя погублю на утеху своему язычеству. Но противны такие мысли русской душе. Эту совестливую широту души русского человека марали и гадили все недруги и други переменчивые, но отмывалась она после кровавых побоищ и снова, с ожиданием любви, глядела в глаза врагов своих и верила – поймут, должны понять. Понимали, но ненадолго, и вновь хаяли и виноватили кормилицу свою, боясь размаха её силы и желая её погибели. А почему так случается? Тысячу лет растила, множила и хранила Русь свою совестливую православную веру, жила в ней, и была ей. А Европа изменила Христовым заповедям и расплодила у себя ересь, хитрость и лукавство. В том и суть нашего различия. Но должно бы им всем знать: если проснётся в русском мужике зверь и утихнет совесть – весь мир дыбом встанет и не будет пощады никому из нынешних и будущих клеветников. Любите – покуда добры к вам, идите в открытые объятия – покуда зов ласковый слышен.

И мысли такие у Василия прозревали от самой земли родной, от камня княжеского, до Небес тянулись, к Господу. А пути Господни дивны, вечны и мудры. Так и слова добрые, нежданно пришедшие не тяготят, но радуют. Поначалу дивился Василий таким думам, будто бы и не своим, боялся, больно широко захватывало, но после решил – коли, дано, стало быть, так Богу угодно.

Не каждому дано прорваться в память своего Отечества и сотворить о том легенду, суметь рассказать её, связать, объединить время, пусть здесь, в ветхой избенке кладбищенского сторожа; что ж, не всё доброе во дворцах живёт, чаще наоборот. Вася дворцов, выше сельсовета, не видал, а так высокие терема, да подворье княжеское словами раскрашивал – заслушаешься. Распрямлялась его неказистая стать, занимались огнём на морщинками повитом лице глаза, и вот уже он сам горячит плетью застоявшегося коня, правит с княжьего двора со дружиною удалой, и льётся, льётся сказ о том походе славном, о воинской доблести и ещё многом, многом забытом, растерянном в суете смешной человеческой жизни. Умели раньше сочинять истории и саму Историю блюсти. Говорить умели, слова знали верные. Ныне забыли многое, растеряли в войнах кровавых, а пуще того в революциях смрадных, коммунизмах разных, обману научились, ереси, лжи красивой. От этого всего и идут люди к рассказчику честному, дивные слова знающему, там и вспоминают своё родство с добрым словом, с песней славной. К дяде Васе идут на кладбище, там всё прошлое, древностью пахнет, словом мудрым тишина – до поры она тишина, грянет громом, раскатится, молнией засверкает прямо в души и осветит былое, освятит родное, и прибудет Любовь в сердце; и пойдёт человек своей дорогой, оставив недобрые помыслы, похоронив печаль и заботы средь вековых деревьев, уже не боясь безродности своей, восстановив в услышанной легенде связь времени с живущими на Земле людьми.

Не каждому хочется взглянуть в глаза истине, вернее, никому не хочется этого делать – страшна правда, даже взгляд в её сторону пугает; там все мерзости, нами содеянные, собраны, бежать захочется, а может, задуматься и пойти за своим взглядом в истинную сторону, тяжек будет путь, но славен. Слава земная к праведникам не охоча, но люди её всегда помнят. Да что слава, её кругом много, кумиры, что вши плодятся на капищах порушенной истины. Много мелькает лиц, звучит слов, но помнится только настоящее. Если вымрет память о праведниках – кончится жизнь на земле, как Содом и Гоморра, как башня Вавилонская, ведь не Господа люди узреть хотели, на небеса поднявшись, себя показать, мерзость свою возвысить, в гордыне своей с Небесами сравниться. Известно, что потом произошло, и так будет всегда. Только разрастается клоака нечистая, ширится, или Божьего гнева уже не хватает, или число праведников совсем умалилось; а, кажется, больше извратилось понимание истины, лжепророки по всем углам множатся, сулят славу, богатство, а то и есть муки адовы, мерзость пред Господом, и смерть, смерть, смерть души нашей. Но души от чистоты нашей памяти возродятся. Уходят с кладбища люди, из малой избушки-сторожки напитавшись слов добрых, душою светлея от шага к шагу, и несут этот свет в мир, где множатся испытания и не почитаема истина. Не дойдут эти, придут другие, твердые духом. Жив дядя Вася, жива легенда о славном князе, о подвигах его во славу народа, многие придут и светлым станет их путь обратный, освещённый светом той истины, которой боятся, но идут за ней и приходят.

Вася не только рассказывал о князе, его подвигах, но и видел его в своих беспокойных и всегда коротких снах; не тех лёгких видениях, что приходят от желаний, не исполненных днём, а пытливых продолжений самой легенды, где являлись новые сюжеты и лица, происходили сражения, все события развивались согласно сценарию неведомого режиссера, отрывки неких кадров, должных объединиться в одну картину, но многое смазывалось, рассеивалось в утреннем свете и оставалось в памяти только то, что и дополняло легендарные образы и благие дела. Жил Вася двойной жизнью: ночью ходил в походы, был дружинником, защитником Отечества, днем бродил среди могил, обихаживал кладбище, встречал памятливых гостей, просто странников, бродяг; некоторые жили у него в избе днями, а то и дольше, месяцами, и зачем они тут были, и куда потом девались, никто не знал, в голову никому не приходило расспрашивать о том. Людишки заходили незаметные, молчуны, но Вася их зачем-то привечал, прикармливал и отпускал с Богом на все четыре стороны.

Много по свету людей бродяжит, кто от чего ушёл, всего не дознаешься, но больше от неясности бредут, хотят до истины добраться, не зная, что она недвижна и неизменна, чем дольше идёшь, тем дальше от неё и отходишь. Потом причалит бедолага к какому-нибудь берегу, и начнёт понимать себя, и снова уйдёт, теперь уже от себя, от горести своего узнавания. Так и ходят от одной печали к другой, но для чего-то они, эти побродяжки, тоже есть, должны быть, из века в век идут, скорби собирают и уносят с собою, потому и принимает народ странников с душой и открывает им тайну горькую свою, и уходит скорбь вместе с каликами перехожими. Им что? У них ничего в этом свете нет, потому и печали нет, вот и выслушивают других, чтобы понять, зачем живёт человек, в богатстве лишь тоска, но всяк о нём радеет. Заберут кручинушку, они новую копят.

У Васи всё по-другому: здесь люди помолчать собираются, послушать, на кладбище только дураки кричат, но те редко сюда заходят, что не дурак, то умереть боится, думает, подальше от погоста буду, дольше поживу, а зачем – не задумывается. Вася многое о том думал, рассказать было мало кому, да и зачем, он легенду знал и сказывал её, туда и свои мысли укладывал, как получалось, но, видно, неплохо говорил, надо уметь складывать слова, чтобы тебя слушали, читали, для того должно отыскаться какое-то начало: высокое, божественное, а может быть и дьявольское. Кому что милее, оттого и слушают люди, а которые прочь идут, в головах скудость имеют, а гордыни много, чтобы глупость свою признать. Глупость – она от лени, от нежелания слушать. Есть хлеб – покушают, нет – поплачут, а от чего так происходит, думать не хочется – трудное это дело. Лень наперёд людей родилась.

Слушателей у дяди Васи хватало, живые сами приходили и уходили, почившие прибывали на телеге и на автомобиле и оставались навсегда, они всегда вернее – не обманут, не польстят, только смотрят с укором с фотографий памятных, много у них вопросов к оставшимся на земле, но до времени, до встречи молчат, а укор их в обретённой ясности того смысла, что на земле никогда почитаемым не станет. Сам Вася давно умер, он жил только на кладбище и больше нигде, а, значит, был покойникам роднее, нежели живым. Весь род человеческий от рождения – потенциальные покойники, но жить при жизни на том свете не всякий отважится, как и о былом говорить не каждому дано. Все пытаются в будущее заглянуть, а там ничего – кладбище, родня зареванная, если есть, конечно, и ты одет, как в праздник, от радости, что всё закончилось удачно, можно ведь жить остаться надолго, так долго, что взвоешь от этой бесконечности своих мытарств и дури в них. В прошлое никому оглядываться не хочется, там такие мерзости наворочены, по пояс, по грудь, а у кого и под горло жмёт, никому не хочется себя в дерьме помнить, а в будущем всё возможно, но покойником и в настоящем, и в дальнейшем быть вернее. Все того ждут и боятся, а ты вот уже тот, кем все ещё только будут. Не мечтают, конечно, но непременно станут, и потому оглянуться только тому дано, кто раньше всех понял, что в будущем ничего нет и жить нужно сразу по-человечески, с малых лет. Потому дядя Вася никогда не изнывал мечтами, что вдруг кладбище превратится в райский сад и одарится он пышными плодами его. Спокойно относился и к живым, и к умершим, к князьям и рабам, в покойниках все перед ним равными проходили, и он им вровень был, жив – не жив, но память отеческую величал.

Говорят, что на погосте бесы обитают, вурдалаки, оборотни, про них люди шепотком сказывают, не зная и не ведая, да и не видев того. На кладбище тихо и покойно, мертвые сраму не имут, и не потому, что не живут, а не приемлют его, Господа узрев. Бесы, они среди живых людей проживают, в кабаках за стойкой стоят, в карты зовут играть, на воровство смущают, при жизни в сатанинское воинство готовят, а похоронили – души усопших либо плачут, либо радуются и уже навсегда. Вася много лет живёт, никаких передвижений на своей территории не замечал, тишину слышал, а в ней благость, а вот когда гроза, вроде как плач раздаётся рядом, а может, мерещится по старости лет, но нет, плач не может блазниться, чудится смех, то дьявол хохочет над человеческими делами, а на кладбище все старания и страдания к тем мучениям закончены, смеяться не над кем и не над чем, всё умерло – всё, и сатане делать тут нечего. Мир да любовь царят на погосте. Мир среди усопших и любовь к ним помнящих о них.

Вася живёт долго и всё потому, что умирать ему не надо, он совсем коротко среди людей обитал и сейчас находится в том мире, где нет суеты, лишних слов и покойно, а то, что он ещё не под землёй, так ведь надо же кому-то за могилами усопших ухаживать, живым это делать некогда, они не помнят о смерти, и потому она к ним приходит неожиданно. Вася помнит о своей кончине, она уже состоялась и больше ему не страшна. Умирать надо уметь, не тащиться за ненужной жизнью, не ползти, желанная пора проходит быстро, а жить против желания не стоит. Желания мешают умереть, а если их нет, то и жить не надо, но и умирать, если что-то не закончено – нельзя. А не закончена легенда, в каждом сне видится ему её продолжение. Ему снится, значит, ему её и договаривать. Умирать недосуг, князь живёт в нём не обличьем, но словом. Вокруг земля родная, и о том каждый знать должен и легенда – тому напоминание.

Князь повернул своего коня: «Всё, дальше чужая земля лежит. Отдохнём пару деньков и к родным вотчинам направимся». «Можно бы дальше пойти, город виден за рекой. Добычу возьмём», – раздался голос от дружины. «Или головы сложим. Воровство нам не по чину. Мы – защитники своей земли, а не разбойники. Вольна наша земля, и мы ею будем живы», – князь спешился и подал молодому дружиннику повод.

И Вася проснулся от этого сна. В деревне петух горланит, подниматься скоро. Рано Вася встаёт. Казалось бы, чего спешить, почивай себе до свету, покойники в двери стучать не станут, им ничего от тебя не надо. Вчера, правда, странник к нему приблудился, чуть жив, каким его ветром принесло, как добрался, ничего не сказал, чаю выпил, и дремать зачал. Уложил его Вася на постель в маленькой комнате и подумал, чего они ходят, куда хотят добраться, до чего – до счастья, до богатства, а, может, к себе идут всю жизнь? Надо же так потеряться, чтобы по всей земле себя искать. Нет, что-то другое этих людей по земле водит. Или корни оборвались, прорасти не могут, вот и носит их ветром туда и сюда. Расспросить бы надо, отчего ушёл или куда дойти хочет, что потерял и что находилось в долгом пути. Будет жалиться на судьбу, бродячую жизнь, но поживёт недолго и отправится дальше, куда, одному Господу вестимо. Богу многое известно, всякое почему – Его путь, определенный судьбой.

– Почему бродишь? – спрашивают.