На счастье

Тогда почему он ей не говорит? Еще пару дней назад все было нормально, а теперь…?!

Она тронула его за руку, привлекая к себе его внимание, и задохнулась под этим яростным взглядом: показалось, что именно она, именно ее появление вызвало в нем такую бурю.

У нее руки похолодели, в сердце что-то будто сломалось, и оно начало биться с перебоями.

Ксюша задохнулась. Задохнулась от той боли, что увидела в глубине серо-зеленых глаз. Будто он впервые не смог ее спрятать. То, что его изнутри грызло, убивало.

Она отдернула руку, словно ошпарившись о кипяток, а Давид на этот ее жест скривил в непривычно насмешливой улыбке губы. В насмешке над самим собой.

Он резко наклонился к ней, прижался своими губами к ее губам, в жадном и скупом поцелуе.

– Прости за это, малыш, – погладил ее по щеке, стирая откуда ни возьмись появившиеся слезы, – Родители в порядке, ссорятся, а потом мирятся. Все, как всегда. Отец снова предложил продолжить учебу в Англии…

Ксюша сидела молча, затаив дыхание и сдерживая слезы. Отошли на второй план замолчавшие друзья, обслуживающий персонал. Весь мир перестал существовать. Все мироздание сосредоточилось сейчас между ними. Давид уходил. Отпускал ее. И ее просил сделать то же самое.

Она теряла единственного друга. Обязана была потерять, потому что только сейчас он позволил ей увидеть правду. Правду о той боли, что столько лет она причиняла ему своей слепотой, своим невниманием и непониманием его чувств.

Боже! Она мысленно взмолилась, просила сил и мужества не наделать глупостей.

Ком стоял в горле, Ксюша не могла выговорить ни слова. Боль пожирала сердце. Вина давила на грудь, мешая сделать хоть один полноценный вдох.

–… и я соглашусь.

Его слова врываются в ее сознание. И она понимает, что не остановит Давида. Никогда и ни за что. Не потому, что не хочет, а потому, что не имеет права.

Давид ждал.

Ждал от нее хоть каких-то слов. Жадно вглядывался в родные черты, в любимые глаза, полные слез. Полные слез и решимости.

Его девочка моргнула, слезы снова коснулись щек.

Надежда все-таки умирает последней.

Она вдруг резко придвинулась к нему ближе, обняла что есть силы, и шепнула:

– Будь счастлив!

Практически приказала ему. Не просила. А приказала.

И ему больше ничего другого не оставалось,– только уйти.

Ни с кем не прощаясь, забрал свое пальто и пошел к выходу. Ему не страшен был холод и темнота. Безразличие накатило со всей своей возможной силой.

Давид не обернулся назад. Не хотел видеть ее взгляд, виноватый, болезненный.

Он хотел запомнить другое: ее губы на своих губах. Вкус. Запах. И то, как горят собственные пальцы от прикосновения к ее коже.

Пусть эти воспоминания останутся с ним. Пусть с них начнется новая жизнь.

***

Неловкую тишину и кучу косых взглядов от друзей прервал телефонный звонок, и Ксюша схватилась за телефон, как утопающий за соломинку. Пытаясь спастись и не утонуть. Она трусливо схватила свои вещи, и, не прощаясь ни с кем, выбежала на улицу.

Сбежала. Пусть. Трусиха жалкая. Ну и ладно. Свое душевное спокойствие ей сейчас важнее, чем косые взгляды от друзей.

А телефон все звонил и звонил. Кто-то жаждал с ней общения.

На экране мелькала фотография красивой женщины с проницательным взглядом. Мама.

– Да, мам, привет! Как у вас дела? – Ксюша стала на ходу натягивать на себя куртку, придерживая телефон плечом.

– Ну, наконец-то, ты ответила, я уж думала трубку не возьмёшь, – мама взволнованно защебетала, пересказывая все новости с отдыха.

Ее мама, Камилла Витальевна Волжина, вышла замуж во второй раз не так давно, и вовсю наслаждалась налаживанием личной жизни в брачном путешествии по Европе. Женщиной она была интересной, красивой, умной. Иногда излишне мнительной, как сейчас, например.

– У тебя все хорошо? Я сегодня говорила с Ираидой, она сказала, что у ее троюродной сестры, ну ты помнишь, Зина, которая с бородавкой на носу… так вот, что у этой Зины пропала дочка твоего возраста. Ксюшенька, что-то мне не по себе. Не ходи одна по улицам, вдруг это маньяк какой?

– Мам-мам, успокойся. Сколько раз тебя просить не шептаться с Ираидой, она верит всему и каждому. Ты забыла, что недавно она предрекала конец света?!

Мама засмеялась, и Ксюша тоже.

Соседка с первого этажа, та самая Ираида, обожала смотреть телевизор, и как правило, верила всему, что там говорят. И недавно, эта весьма упитанная женщина далеко за пятьдесят, готовилась к концу света, о чем в курсе был весь их дом и два ближайших магазина продуктов.

– У тебя точно все хорошо? Голос какой-то странный.

Ксюша шла и не знала, что она может сказать маме в ответ на такой вопрос. Все ли у нее хорошо? Нет, не все хорошо.

Она дура, слепая курица. Ей было больно, плохо, хотелось кричать и винить в случившемся всех подряд. Ну неужели никто не мог ей глаза открыть, неужели никто не мог ей ничего сказать?

А если бы сказали? Если бы ткнули носом, что бы изменилось?

– Давид уезжает в Англию, – хрипло выдавила из себя, в груди камнем застыло сердце, а мама на том конце линии молчала, – Мам, ты слышишь?

– Да-да, слышу, малыш, конечно. Уезжает? Может быть, так нужно, Ксеньчик?

И что-то в голосе мамы ей подсказало, что мама не будет ничего уточнять. Ведь несколько лет Давид упорно отказывался ехать учиться в другую страну, а тут вдруг решился посреди учебного года. Ее мама знала или подозревала, а раз сейчас ничего не говорит… возможно так действительно правильно?

– Да, наверное, мам, так нужно.

– Не расстраивайся малыш, хорошо?

Ксюша кивнула, но маме этого видно не было, и всё же они чисто интуитивно друг друга поняли.

– Когда вы возвращаетесь? Я соскучилась уже.

– Малыш, через две недели будем, я тебе столько всего накупила, не поверишь!

Еще минут десять они болтали о разных женских штучках, то есть практически ни о чем. Но Ксюше стало немного легче.