Гукюн

– Ты не просто обманул меня, ты сделал это два раза, поэтому или ты сам лишишь себя жизни, или я прикажу закрыть двери и окна и спалю этот дом вместе со всеми, кто в нём. Выбирай, только быстро.

Ясмин отбивается, кусается, один раз даже отбегает, но ее валят на выложенный камнями двор, оставляя на коленях и локтях синяки, а потом, пару раз ударив в живот, перекидывают скулящую девушку через лошадь и связывают руки и ноги.

– Отец, – сквозь слезы, задыхаясь от боли, зовёт Ясмин. – Помоги мне, отец.

Но из дома никто не выходит.

Арслан выдёргивает кинжал из живота замертво свалившегося у его ног когда-то доблестного воина и, вытерев лезвие, убирает его за пояс.

– Где отец? Позови отца, – кричит увидевшая вышедшего альфу и пытающаяся соскользнуть с коня Ясмин.

Арслан смеряет ее презрительным взглядом и, не удостоив ответом, взбирается на Дамира.

Процессия покидает двор Паков, который Ясмин больше никогда не увидит.

***

Юна не может себя заставить перестать хоть издали любоваться Маммоном. Каждый раз, когда коня выводят из конюшни, девушка провожает его зачарованным взглядом. Величественный конь горделиво вышагивает по двору, его шерсть красиво переливается под солнцем, а пышный хвост развевается по ветру. Маммон словно знает, что он прекрасен, и знает, кому именно принадлежит. Юна так раз за разом и провожает его восторженным взглядом, умирая от желания подойти и хоть разок по его шерсти ладонью провести.

Сегодня после обеда, закончив кормить лошадей, Юна, пока все слуги заняты на переднем дворе, пробирается к стойлу Маммона и, впервые в жизни побаиваясь коней, подходит к нему. Она несмело протягивает руку и медленно поглаживает его. Конь не противится, напротив, подставляет ему холку, и девушка, радуясь такой странной и только зарождающейся дружбе, ярко улыбается. Довольная собой и тем, что всё-таки добилась желаемого, Юна возвращается к работе.

Пару дней проходят, как в тумане, – у Гуука гости, дворец кишит людьми, все носятся по нему, потеряв головы. Юне, как и другой прислуге, от количества работы приходится спать по три часа в сутки и даже пропустить несколько раз приём пищи.

Следующим утром после ухода гостей Юна возвращается снова в конюшню и приступает к своим каждодневным обязанностям. Маммон в стойле, значит, Дьявол во дворце. Юна неосознанно вычисляет присутствие и отсутствие Гуука по его коню. Закончив уборку навоза, она, воспользовавшись тем, что остальные слуги вывозят его на тележках за пределы двора, подбегает к Маммону поздороваться. Конь, который, кроме конюха и хозяина никого к себе не подпускает, словно узнаёт девушку, ржёт, принимает ласку. Юна становится ближе, и конь трётся носом о ее лицо, девушка чуть ли не визжит от счастья, но оно меркнет вмиг, когда сильные руки хватают ее за плечи и волокут во двор. Схватившие девушку слуги швыряют ее под ноги восседающего в уже вынесенном во двор любимом кресле Бао.

– Правила, значит, нарушаешь, – довольно усмехается мужчина. – Привяжите ее к дереву, – приказывает он слугам.

– Я ничего не сделала! – кричит Юна, пока ее тащат к дереву, наматывают на руки верёвку и задирают рубаху. – Я просто погладила его. Я ничего не сделала.

– Тебя предупреждали, что к коню господина подходить нельзя. Ты ослушалась, – выбирает из поднесённых к нему палок альфа.

– Ты, жирный ублюдок, меня не за что наказывать! Я просто его погладила! – продолжает кричать девушка, мысленно готовясь к боли.

– Мне плевать, даже если ты вообще ничего не сделала, не заходила в конюшню. Скажем, у меня такое настроение. Хочу тебя наказать – наказываю, – скалится Бао и, передав выбранную палку своему помощнику, готовится наблюдать за наказанием.

Юна сжимается, мысленно собирается, но ей это не помогает, первый удар палкой по обнажённой спине, и у девушки от боли из глаз искры сыпятся. Второй удар, и Юна кричит так, что сама от своего вопля глохнет. Крику девушки вторит доносящееся из конюшни ржание коня, стук копытами, и через минуту оттуда выбегает парнишка, кричащий, что Маммон взбесился. Конюх бежит успокаивать коня, который встал на дыбы и грозится переломить денник, а Бао приказывает продолжить наказание.

Гуук в главном зале дворца общается со своими людьми, когда слышит громкое ржание Маммона. Альфа, бросив все дела, быстрыми шагами идёт на задний двор, в конюшню.

Конюх и мальчишка, ему помогающий, заметив господина, сразу отходят в сторону, а Маммон, увидев хозяина, моментально успокаивается.

– Простите, господин, – молит стоящий уже на коленях конюх, – эта девчонка взбесила коня.

– Какая девчонка? – рычит на него Гуук, продолжая поглаживать коня, и слышит крик со двора, от которого Маммон опять начинает биться в стойле.

Гуук, оставив коня, выходит из конюшни и, обойдя её, натыкается на мини представление, поставленное Бао.

Бао и слуги, увидев господина, сразу склоняют голову, а альфа подходит к привязанной к дереву девушке.

– Что она натворила? – смотрит на Юну, но спрашивает Бао Гуук.

– Она посмела подойти к вашему коню, хотя мы запрещали и предупреждали, – запинаясь, отвечает Бао.

– Я просто погладила коня, – глотает слёзы Юна, не позволяя им вырваться наружу.

– Моего коня трогать нельзя, а вызывать у него симпатию – тем более, – усмехается альфа. – Я сам ее накажу, – поворачивается к Бао. – Приведите ее ко мне вечером, только сперва смойте с нее эту грязь, воняет, как из помойной ямы, – морщится Гуук и идёт обратно во дворец.

Юна не знает, ей радоваться или плакать отмене наказания, ведь оно заменится другим, и кто знает, какое в итоге будет хуже. Весь оставшийся день девушка на нервах, дёргается от каждого подходящего к ней человека, думая, что уже пора. Юна даже не ужинает, боится попадаться на глаза и, забившись в барак, мечтает, чтобы Дьявол о ней забыл. Но мечты в случае Юны скорее больше склонны не сбываться, чем наоборот, поэтому с наступлением сумерек ее тащат в купальню для слуг и, отмыв всю грязь и одев в чистую одежду, сопровождают в покои господина.

Ковёр сменили – это первое, о чём думает Юна, стоит пройти в спальню, и чувствует, как сдавливают грудь свежие воспоминания.

Гуук стоит у стены и задумчиво рассматривает гобелен. Заметив девушку, он обходит кровать и, опустившись на неё, требует ее подойти. Юна и с места не двигается, Гуук и не ждал. Слуги насильно волокут ее к ногам господина, а альфа, обхватив девушку поперёк, укладывает ее животом на свои бёдра. Юна не видит палки или плети, но легче от этого не становится – никогда не понятно, что у Гуука на уме. Она брыкается, пытается соскользнуть с его бёдер, но Гуук сильно перехватывает ее за шею и вжимает лицом в постель, второй рукой он рывком стаскивает с нее и так еле держащиеся на ней штаны и сразу же обжигает ягодицы болючим шлепком.

– Это не больно, это обидно, – сильно сжимает в руке одну половинку Гуук. – Зная тебя, ты бы лучше под палкой простояла, но я люблю твою злость и не доставлю тебе такого удовольствия, – ещё один шлепок.

Гуук бьёт сильно, не жалеет. Он не прав, что не больно – больно. Но глаза Юны жгут вовсе не слёзы боли, а слёзы обиды. Она кусает покрывало, жмурится так, что боится, что больше никогда веки поднять не сможет, но терпит унижение, не просит, не плачет. Юна не бросает попыток соскользнуть, но после каждой из них получает всё новый и ещё более сильный шлепок. Гуук любуется красными отпечатками своей ладони на белоснежных ягодицах, зубы до крошащейся эмали сжимает, чтобы не погладить, ещё хуже – укусить. Хочется сомкнуть клыки вокруг этой плоти до крови, пусть кричит и бьётся, пусть клянётся убить и век ненавидеть, Гуук ее всё равно сожрал бы. Он делает паузу, медленно и даже нежно проводит по ягодицам ладонью, Юна замирает, дыхание задерживает и вновь вскрикивает, получив шлепок. Она уже потеряла счёт шлепкам, задница горит огнём, терпеть сил нет. Она немного двигается под его руками назад, а потом согнувшись, что есть силы, вонзается зубами в его бедро. Гуук за волосы с силой отдирает ее от своей плоти и, кинув на постель, вжимает в неё, блокируя конечности.

– Ну же, давай, вырывайся, плюйся, кусайся. Меня это всё не пугает, не отталкивает, ты во мне своей дикостью костры разводишь, – шумно внюхивается, носом вниз ото лба до подбородка скользит. – Скажи, как сильно ты меня ненавидишь. Скажи, как мечтаешь мою кровь пустить, – обхватывает ее губы зубами, оттягивает. – Скажи.

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу, – Юна пытается, упершись ладонями в его грудь, его оттолкнуть, но Гуук даже на сантиметр не отодвигается. Юна брыкается, клацает зубами, пытаясь его укусить, но альфа откровенно над ней смеётся, издевается, не позволяет к себе приблизиться.

– Чтобы ты сдох, чтобы сгорел в аду, чтобы тебя четвертовали, чтобы на куски порезали. Я тебя так ненавижу, что сама бы это сделала, я бы тебя зубами разорвала, – рычит, на дне глаз Гуука огонь густой, тягучей, как смола, похотью заменяется. – Ненавижу, – уже несмело добавляет, испугавшись этой темноты в его глазах, и шумно сглотнув, умолкает.

– Не надоело навоз убирать? – Гуук зарывается в выемку меж ключиц. – Не надоело питаться похлёбками, спать на досках? – подбородок целует, вновь к губам возвращается. – Не надоело притворяться сильной? – с силой на губы надавливает, размыкает, целует жадно, пальцами вокруг запястий кандалы из синяков оставляет. Юна кусает, Гуук опять не удивляется.

– Я не притворяюсь, – шипит девушка. – Я такая и есть, – ёрзает под ним, себе же хуже делает.

Гуук даже от взгляда на нее возбуждается, а тут она лежит под ним запыхавшаяся, в тонкой одежде, такая желанная, такая тёплая, в ней утонуть с головой хочется. Гуук вновь целует, вновь на своих губах свою кровь чувствует, бесится.

– Хватит упираться, – рычит.

– Не делай этого, – храбрится девушка, у самой сердце на тонкой нити висит, как лист, на ветру дрожит. Гуук смотрит так, что Юне кажется, сегодня она эту спальню просто так не покинет, он ее, не вкусив, не отпустит. Его возбуждение на дне глаз адским пламенем горит, Юна отчётливо треск горящих поленьев слышит, запах горелого чувствует. Она на ходу себе спасение придумывает и, ничего не придумав, самое первое, что на ум приходит, выпаливает: – Ты можешь взять меня силой. Я не справлюсь с тобой, ты сильнее физически.

Гуук не хочет слушать, разговаривать, он хочет ее голой в своих руках, хочет, чтобы его простыни запахом сливы пропитались, а сорванный к утру голос девушки только его имя выстанывал, но Юна не умолкает.

– Неужели ты, правитель Востока, тот, перед кем падают ниц даже короли, настолько опустишься? – вкрадчиво спрашивает Юна, в самую правильную точку бьёт.

Альфа мрачнеет, отстраняется, обхватывает пальцами ее горло и резко давит.

– Ты дышишь, потому что я тебе разрешаю, – зло говорит Гуук. – Ты испытываешь моё терпение. Это было весело в начале, но если ты не уберёшь когти, я их с мясом вырву. Ты хоть понимаешь мою власть над тобой? Осознаешь её? Я надавлю чуть сильнее, и тебя не будет.

– Так надави, – сквозь зубы цедит девушка.

И Гуук давит. Видит, как задыхается Юна, как бессильно открывает и закрывает рот, не в силах вдохнуть кислорода, но пальцы не размыкает.

– Убей меня, – шипит красная от удушения Юна, вцепившись в руку на своём горле. – Почему ты не убьёшь меня?

Гуук моментально убирает руку, а потом, привстав, швыряет девушку на ковер. Юна встав на четвереньки пытается откашляться и массирует горящее горло, на котором всё ещё чувствуются чужие пальцы.