Бездна Челленджера

10. Кухня с ужасами

Кухня из Белого Пластика снится мне почти каждую ночь. Детали всякий раз меняются ровно настолько, чтобы я не знал, чем все закончится. Если бы мне снилось одно и то же, я бы, по крайней мере, знал, чего ожидать, чтобы хоть как-то подготовиться к самому худшему.

Сегодня я прячусь. В кухне практически негде скрыться. Я сжался в комок внутри идеально чистого холодильника. Я дрожу и думаю о капитане – тот назвал меня пугливым щенком. Кто-то открывает дверцу – эту маску я не могу вспомнить.

Она качает головой:

– Бедняжка, ты, должно быть, замерз. – Она наливает кофе из кофейника, но вместо того, чтобы предложить мне чашку, протягивает руку прямо сквозь мой пупок и достает из-за моей спины молоко.

11. Нет худа без добра

Под главной палубой расположены каюты экипажа. Там гораздо просторнее, чем кажется снаружи. Невероятно просторно. Там есть длинный коридор, который, похоже, бесконечен.

Щели между досками палуб и бортов законопачены тошнотворно пахнущей черной смолой. Внизу вонь острее всего. Запах такой, будто живые организмы, спрессованные временем в деготь, до сих пор разлагаются. Отчетливо пахнет потом, немытым телом и грязью под ногтями.

– Запах жизни! – гордо объявил капитан, когда я однажды спросил, что это за вонь. – Быть может, перерождающейся, но все же жизни. Как солоноватый запах прилива – едкий, гнилой и все же освежающий. Когда волна накатит на берег и брызнет тебе в лицо, будешь ли ты проклинать ее вонь? Нет! Она напоминает, как сильно ты любишь море. Летний запах пляжа, пробуждающий что-то сокровенное в глубинах твоей души, – всего лишь легкое дуновение морской гнили. – С этими словами он с наслаждением вдохнул смрадный воздух полной грудью. – Правду говорят, нет худа без добра.

12. Шопинг шизиков

Когда мы с друзьями были помладше и слонялись по торговому центру, изнемогая от скуки, мы придумали такую игру. Называлась она «Шопинг шизиков». Мы выбирали кого-нибудь из покупателей – иногда двоих или даже целую семью, хотя интереснее было следить за одиночкой. Потом придумывали историю о секретной цели нашей очередной жертвы. Обычно в истории фигурировали топор и/или цепная пила, а еще подвал и/или чердак. Однажды мы выбрали низенькую старушку, ковылявшую по торговому центру с такой целеустремленностью на лице, что из нее вышел бы прекрасный серийный убийца. Мы придумали, что она накупит здесь всякого, не сможет донести сама и закажет доставку. Затем она нападет на курьера и убьет его самым тяжелым из того, что купила. И, конечно, у нее в подвале должна быть целая коллекция новеньких орудий убийства и трупов парней из службы доставки. И на чердаке, наверное, тоже.

Мы ходили за ней минут двадцать, помирая со смеху… а потом она зашла в ножевой отдел и выбрала огромный мясницкий нож. Тогда нам стало еще смешнее.

Но когда она выходила из магазина, я встретился с ней глазами – проверял, отважусь ли. Мне определенно померещилось, но ее взгляд горел таким жестоким огнем, что я никогда его не забуду.

Последнее время ее глаза глядят на меня отовсюду.

13. Низа не существует

Я стою посреди гостиной, зарываясь пальцами ног в пушистый ковер бездушно-бежевого цвета.

– Что ты делаешь? – спрашивает вернувшаяся из школы Маккензи, швыряя рюкзак на диван. – Почему ты стоишь столбом?

– Я слушаю.

– Что слушаешь?

– Термитов.

– Ты слышишь термитов? – ужасается сестра.

– Возможно.

Она принимается крутить большие синие пуговицы своего желтого флисового пальто, как будто от термитов можно застегнуться, как от холода. Потом она настороженно прикладывает ухо к стене, видимо, сообразив, что так их будет слышно гораздо лучше, чем из центра комнаты. Она слушает пару секунд и немного сконфуженно признается:

– Я ничего не слышу.

– Не волнуйся. – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал успокаивающе. – Термиты – это всего лишь термиты. – И хотя трудно себе представить более общую фразу, мне удается развеять все страхи насчет насекомых, которые я успел внушить сестре. Удовлетворенная моим ответом, та отправляется на кухню перекусить.

Я стою не шевелясь. Термитов не слышно, но я их чувствую. Чем больше я о них думаю, тем сильнее становится это ощущение, и это меня раздражает. Сегодня я вообще сильно раздражен. Не тем, что вижу вокруг себя, а тем, чего не могу видеть. Меня всегда болезненно интересовало то, что внутри стен, или то, что под ногами. Сегодня этот интерес вселился в меня и грызет, как древоточцы, неторопливо пожирающие наш дом.

Я говорю себе, что это хороший способ вынырнуть из пучины размышлений о неприятностях в школе, которые то ли есть, то ли отсутствуют. Так что пока буду продолжать в том же духе.

Я закрываю глаза и направляю поток мыслей сквозь подошвы ног.

Я стою на твердой, надежной поверхности, но это всего лишь иллюзия. Дом принадлежит нам, так? Не совсем, потому что мы еще не всё выплатили за него банку. Тогда что тут наше? Земля? Тоже нет. У нас, конечно, лежит договор, по которому участок принадлежит нам, но мы не имеем права добывать полезные ископаемые. А что такое полезные ископаемые? Все, что можно добыть из-под земли. То есть она принадлежит нам, только если в ней нет ничего ценного, а если что-нибудь такое найдется, оно уже будет не наше.

Так что же у меня под ногами, кроме обманчивого ощущения, что все это наше? Сосредоточившись, я ощущаю, что там. Под ковром – бетонная плита, покоящаяся на земле, двадцать лет назад утрамбованной тяжелыми машинами. А под ней – затерянная жизнь, которую никто никогда не найдет. Там могут лежать руины цивилизаций, уничтоженных войной, или животными, или загадочными вирусами, взломавшими их иммунную систему. Я чувствую кости и панцири доисторических животных. Поднатужившись, я опускаюсь мыслью еще ниже, в коренную породу, где поднимаются наверх и лопаются пузырьки газа, – у Земли расстройство кишечника, ей надо переварить слишком долгую и грустную историю собственного существования. Там, внизу, все твари божьи в конечном счете растворяются в темную жижу, которую мы потом выкачиваем из-под земли и сжигаем в машинах, превращая некогда живых существ в парниковые газы, – по-моему, эта участь все же лучше, чем вечность в виде лужи грязи.

Еще глубже – и я чувствую, как холодная почва сменяется раскаленной докрасна, а потом и добела магмой, текущей под невероятным давлением. Внешнее ядро, потом внутреннее, наконец, самый центр тяжести – а потом притяжение начинает работать в обратную сторону. Жар и давление понижаются. Лава твердеет. Я продираюсь сквозь гранит, нефть, кости, грязь, червей и термитов, пока не вырываюсь наружу на рисовом поле где-то в Китае, доказывая, что низа не существует, потому что в конце концов он оказывается верхом.

Я открываю глаза, почти удивляясь, что все еще стою в гостиной. Мне приходит в голову, что мой дом и Китай соединяет идеальная прямая линия и что направлять вдоль этой линии свои мысли может быть небезопасно. Могли жар и давление усилить мои мысли до масштабов землетрясения?

Конечно, это глупая идея, но со следующего утра я начинаю смотреть новости, боясь увидеть, что в Китае произошло землетрясение.

14. Туда отсюда не попасть

Хотя напуганные члены экипажа много раз убеждали меня не забредать в потаенные уголки корабля, я просто не могу удержаться. Что-то толкает меня на поиски того, о чем лучше не знать. И как же можно плыть на огромном галеоне и не обшарить каждый его закоулок?

Однажды утром я встаю пораньше и вместо того, чтобы отправиться на палубу для переклички, решаю пройти по длинному, слабо освещенному коридору на нижней палубе. По пути я достаю блокнот и быстро зарисовываю свои впечатления.

– Простите, – обращаюсь я к притаившейся в своей мрачной каюте девушке, которую вижу впервые. У нее широко распахнутые глаза с потеками туши и жемчужное ожерелье-чокер, грозящее и вправду задушить ее. – Куда идет этот коридор?

Она окидывает меня подозрительным взглядом:

– Никуда не идет, вот же он, на своем месте. – С этими словами она исчезает внутри и захлопывает дверь. Ее образ стоит у меня перед глазами, и я набрасываю в блокноте, как выглядело лицо девушки, когда она отступила в тень.

Я продолжаю свой путь, по дороге считая лестницы, чтобы хоть как-то отследить свое продвижение по бесконечному коридору. Одна, другая, третья… Я досчитываю до десяти, а коридор уходит вперед и вперед. Я сдаюсь, карабкаюсь по ступенькам десятой лестницы и неожиданно вылезаю на главную палубу из среднего люка. До меня доходит, что все лестницы, где бы они ни начинались, выводят к этому самому люку. Я двадцать минут брел по коридору и ничуточки не продвинулся.

Передо мной на перилах примостился попугай. Он как будто специально поджидал тут, чтобы поддразнить меня.

– А туда отсюда не добраться! – кричит он. – Не знал? Не знал?

15. Мы стоим на месте

Моя работа на корабле – удерживать равновесие. Не помню, с каких пор я этим занимаюсь, но отчетливо припоминаю, как капитан объяснял мне мои обязанности:

– Твоя задача – чувствовать, как корабль качается из стороны в сторону, и перемещаться в противовес этому движению, от правого борта к левому, от левого к правому.

Другими словами, как и бо?льшая часть команды, я день-деньской ношусь от борта к борту, пытаясь скомпенсировать качку. Совершенно бессмысленное занятие.

– Разве наш вес имеет какое-то значение для такого огромного корабля? – как-то раз спросил я капитана.

Тот уставился на меня налитым кровью глазом:

– Предпочел бы стать балластом?

Это заставило меня замолчать. Видел я этот «балласт». Моряков набили в трюм, как сардин, чтобы понизить центр тяжести галеона. Балластом становятся те, кому нет места наверху. Мне еще грех жаловаться.