Священный путь. По следам «Пира»

– О том, ребята, что случилось много-много лет назад. Об истории, некогда поведанной мне. И началась она, эта история, в такую же вьюжную декабрьскую ночь, – отстранённо закончил фразу хозяин дома, вновь вглядываясь в даль и погружаясь в свои мысли.

– А что это за история, дедушка? – заинтересованно спросила Милана.

Налив себе чаю, дедушка улыбнулся:

– Давайте сначала выпьем чайку, а уж потом я вам всё расскажу.

Покорно, словно несмышлёные дети, ребята стали наслаждаться чаепитием, подстёгиваемые любопытством и странным ощущением захватывающего рождественского приключения.

– Так вот, – сказал Тимофей Иванович, сделав очередной глоток ароматного чая. – История эта началась задолго до того, как люди ощутили и познали значение слов «цивилизация», «прогресс». В то время, о котором пойдёт речь, на Руси не было ни мегаполисов, ни компьютеров, ни Интернета. Но люди были близки к природе и черпали из неё величайшие знания. Природа была источником их мудрости и благодати. – Немного помолчав, дедушка задумчиво посмотрел в окно. – А на востоке в это время всё большую мощь набирало государство, вошедшее в историю под названием Византия. С приходом к власти Льва Армянина беспорядки, царившие там последние несколько лет, были прекращены – и в Константинополе наконец воцарились мир и покой. Однако сам император жил в постоянном страхе, навеянном ему одним из пророчеств Книги сивилл, гласящим о том, что император по имени Лев будет убит в канун Рождества. В попытках избежать предначертанного государь уничтожал каждого, кто казался ему подозрительным, вызвав тем самым недовольство некоторых своих подданных. Поистине будет сказано, – дедушка окинул внимательным взглядом всех собравшихся, подчиняя и увлекая за собой, – что, стремясь убежать от своей судьбы, мы именно там её и встречаем. Однако в тот вечер император был спокоен. Метель, не унимавшаяся несколько дней, вдруг прекратилась, и император счёл это хорошим знаком. Был канун Рождества…

24 декабря 820 года. Константинополь.

Снежный покров, на редкость щедрый, устилавший всё вокруг – от домов и деревьев до людей, снующих повсюду в рождественской суете, – слепил глаза и всё же казался бесконечно спокойным и уютным. Уже начало смеркаться, но император по-прежнему стоял у окна, не в силах вернуться в реальность, стараясь сохранить покой, столь щедро даримый бесконечным белым царством. Тяжкие думы, вот уже долгие восемь лет одолевающие душу императора, отступили, и ощущение какого-то неземного блаженства наполнило всё его существо.

– Государь! – Высокий худощавый мужчина вошёл в комнату и поклоном поприветствовал императора.

Лев через плечо посмотрел на друга, после чего снова повернулся к окну, вглядываясь в даль.

– Что случилось, Ованес?

– Государь, Травл попросил дать ему возможность исповедаться перед казнью.

Император ничего не ответил, а Ованес, очень хорошо знавший крутой нрав монарха, не решался прервать затянувшееся молчание.

Наконец, Лев произнёс:

– Подойди, Ованес. Что ты видишь?

Молодой человек подошёл к окну и задумчиво окинул взглядом линию заката, багряным облаком окутавшего зимнее рождественское небо. Но с ответом не торопился.

– Государь, в мои обязанности входит видеть вещи такими, какие они есть.

Царь повернулся к другу, и в глазах его заплясали весёлые искорки.

– Конечно. За это я тебя и ценю. Но сегодня особый день. Я думаю, каждый человек хотя бы раз позволял себе поразмышлять о смысле бытия. Так почему же в Рождество не подумать о Боге?

Ованес улыбнулся в ответ:

– Я понимаю, о чём вы, государь. Однако посмотрите на этих людей. – Сквозь оконное стекло молодой человек наблюдал за рождественской суетой, царившей повсюду. – Для них существуют лишь повседневные заботы, дела. А Бог для них – это нарисованный человек, помещённый в виде икон в храмы и соборы. И они идут в эти храмы, словно выполняя бездушный ритуал, после чего возвращаются к себе, к своей суете, и благополучно забывают о Боге. – Ованес вздохнул и после короткой паузы продолжил: – Люди отказываются замечать, что Бог не только в храме, и это отнюдь не изображение, нарисованное на дереве. Он среди нас, вокруг нас и внутри нас. Так что мы поступили правильно, запретив это слепое поклонение иконам, уже давно превратившееся в идолопоклонство.

Император грустно улыбнулся:

– Я прекрасно понимаю, о чём ты говоришь. «Не сотвори себе кумира», – немного помолчав, добавил он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к стоявшему рядом товарищу, то ли к Господу Богу. – Ты знаешь, каждое Рождество я задаю себе один и тот же вопрос и никак не могу найти на него ответ. С того самого момента, как я вступил на трон, этот вопрос не даёт мне покоя, лишает сна.

Ованес, будучи другом монарха уже много лет, прекрасно знал о предсказании, пугавшем царя.

– Не стоит быть таким суеверным, государь. На всё Воля Божия.

Лев снова улыбнулся.

– Спасибо за поддержку. Но сложен и коварен путь императора, и часто он противоречит Божьим заповедям. Я боюсь наказания свыше, Ованес, и тем не менее действую жестоко, ибо жизнь не оставляет выбора. А сегодня мне предстоит поздравлять с праздником крестника, понимая, что лучший подарок, который я могу ему сделать в этот день, – это отсрочить казнь его отца.

– Государь, вы прекрасно понимаете, что иначе поступить было нельзя! К тому же Травл никогда не был вашим другом. А после того, как вы заняли трон, и вовсе превратился во врага. Зависть и неуёмная жажда власти – не лучшие спутники человека. Покойный император видел это и потому передал трон именно вам.

– Я понимаю. Но даже это понимание не может избавить меня от мук, терзающих душу. Лишь осознание того, что император не имеет права быть слабым, позволяет мне жить дальше, стараясь сделать для государства всё, что в моих силах. Остальное же – в руках Божьих. – Император вдруг резко повернулся и, бодро похлопав друга по плечу, преувеличенно радостно сказал: – Что-то мы с тобой и впрямь засиделись. Так и на рождественскую службу можно опоздать. Достаточно философии.

– Как пожелаете, государь.

Император уже собирался было уходить, как вдруг вспомнил что-то важное.

– Да, и ещё. Отправьте исповедника к Травлу. И передайте начальнику стражи мой приказ. – С этими словами он подошёл к столу и взял свиток, составленный, по-видимому, заранее. – Я откладываю казнь Травла и предлагаю пересмотреть дело в суде. Но никто не должен об этом знать. Обнародуем приказ после Рождества. Пусть ему это будет уроком. И рождественским подарком моему крестнику.

– Хорошо, государь, – поклонился Ованес.

– Тогда до встречи в Соборе Святой Софии? – улыбнулся Лев.

– Конечно. Но перед этим, если позволите, мне бы хотелось навестить племянника, – улыбнулся в ответ Ованес.

– Понятно. Тогда жду тебя во дворце. Мои дети и крестник будут рады видеть своего любимого учителя и наставника. Они тебя разве что не боготворят! И почему бы тебе не взять с собой Фотия? Мальчишка мне очень нравится.

– Благодарю, государь! Для меня и моей семьи это великая честь.

Исповедь

Два человека неторопливо шли вдоль тёмного коридора тюрьмы. Один из них был в воинской одежде и сопровождал второго – в монашеском облачении. Направлялись они в сторону дальних, тщательно охраняемых камер, предназначавшихся для особо опасных преступников и государственных изменников. Стражник, дежуривший в ту ночь, окликнул их, и тот, кто был повыше, в одежде воина, отдал ему свиток:

– Приказ государя.

Стражник внимательно прочитал приказ и отчеканил:

– Проходите.

Двери отворились, и караульные повели обоих по узкому коридору, освещённому лишь тусклым сиянием факелов, к камере, в которой сидел одинокий узник. Травл, словно зверь, метался от одного края камеры к другому. Наконец, заслышав шаги приближающихся людей, он ухватился за металлические прутья и сдавил их что было сил.

– Отойти от решётки! – раздалась команда, адресованная заключённому. Тот нехотя подчинился, но глаза его при этом заполыхали недобрым огоньком.

Караульный тем временем открыл дверь, и монах прошёл в камеру.

– У вас десять минут, – напомнил высокий человек в воинской одежде.

– Я помню, не волнуйтесь.

Однако, едва охрана удалилась, Травл набросился на монаха, схватил его за ворот и прижал к холодной, пахнущей сыростью стене тюремной камеры. Тот хотел было позвать на помощь, но его голос превратился в глухой хрип. Воздуха не хватало, в то время как бедный монах вновь и вновь предпринимал тщетные попытки вырваться из цепких, тренированных рук Травла.

– Тише, святой отец, тише, – угрожающе шипел заключённый, но немного ослабил хватку. – А теперь слушай меня внимательно. Сейчас ты пойдёшь и найдёшь Феоктиста. Дальше ты передашь ему следующее: если они не избавят меня от смерти немедленно, я всех их выдам императору. Всех! Понятно?! Я расскажу, что все они участвовали в заговоре. И если ты посмеешь ослушаться – тоже будешь назван заговорщиком. Я ясно выражаюсь? – звенящим от ярости шёпотом пытал свою жертву узник. Искажённое от злости лицо Травла нависло над беспомощным монахом так угрожающе близко, что горячее дыхание обдавало своим пылом, а звон цепей скрежетом оставлял шрамы на сердце.

– Помилуй, Господи Боже! Это же клевета! Я не имею …никакого отношения к этому… заговору, – сквозь спазмы в горле, судорожно хватая воздух, прохрипел инок.