Камыши на краю космоса

Денис был, собственно говоря, хозяином дома.

У Верочки с ним был вялотекущий роман, длившийся по крайней мере уже лет пятнадцать. Роман сводился к тому, что раз или два в году они нежно целовались в укромных уголках, как старшие школьники. Вере хотелось бы, конечно, более активного развития событий, но Денису это было не нужно. У него был свой бизнес, очень широкий круг общения, он постоянно куда-то летал, а вечерами пил водку с бывшими однокурсниками. И вообще, он входил в ту добрую половину человечества, которая вовсе не считала любовь единственным смыслом жизни.

Гости пили, ели, и наконец, когда уже все съели и большую часть выпили, можно было с чистой совестью ехать домой.

Сытые мужчины с новым энтузиазмом бросились в подвал, чтобы дособирать теннисный стол, который они не закончили под грибки.

На дворе давно стемнело. Надо было ехать, тем более что ожидалась новая порция гостей, и нужно было улизнуть, пока не началось столпотворение.

Вера пошла в подвал, чтобы вызвать оттуда мужа сестры и ехать уже наконец домой.

Но зять был занят теннисным столом и грибками и не хотел уезжать.

Тут-то в подвале Веру и перехватил Денис, и увлек ее с собой, приговаривая, что покажет новый, только что отстроенный погреб.

Вера вошла за ним в темную комнату. «Ты, наверное, сильно пьян и завтра не вспомнишь то, что я тебе скажу», – начала Вера.

И она стала говорить ему, что его прикосновения для нее как наркотик, что она зависима от них и ищет их всегда, и это единственное, чего она сейчас хочет от жизни, – ощущать его прикосновения и прикасаться к нему самой.

Денис обнимал Веру. Поцелуи его были страстными, и она чувствовала рядом с собой его напряженное тело.

Это было у них впервые, раньше поцелуи были нежными, но никогда страстными.

Рука Дениса, лежащая на талии, скользнула ниже. «Не надо, не надо, Денис», – шептала Вера. Ей стало казаться, что он своими поползновениями сейчас все испортит. Вере стало неловко оттого, что романтические отношения грозили перейти во что-то большее.

Она высвободилась из объятий и убежала. Собственно, ее и не удерживали.

Вера вошла в гостиную. Она куталась в малиновую шаль и старательно делала вид, что ничего не произошло.

«Ты замерзла», – сказала сестра, заметив, как Вера зябко пожимает плечами.

Тут раздался шум и разговоры, приехали новые гости.

Это была супружеская пара японцев с сыном-подростком и две молодые пары, с детьми и без детей.

Все снова закружилось в вихре, оглашаемом взрывами фейерверков, и понеслось с энтузиазмом тайфуна.

Вера сидела на диванчике, рядом с ней расположилась теща хозяина.

Эмма Сергеевна подозвала к себе вновь прибывшую японку и стала объяснять ей, кто есть кто.

«Это Сережа – профессор технического университета, – говорила она японке. – А это Вера, его жена, очень красивая, но очень ленивая».

Японка, ни бельмеса не понимавшая по-русски, старательно улыбалась и кивала. Верочка знала, что она вовсе не ленива, а скорее наоборот, но она не обиделась на этот выпад хозяйки и не стала возражать, так как слышать, что она очень красива, было так приятно, что заодно с этим можно было говорить что угодно.

Верочка разговаривала с Эммой Сергеевной и японкой, если это можно было назвать разговором.

Она оправдывалась, что лень – это тяжелое наследство турецких генов, которые дремали где-то глубоко в крови и достались ей в наследство от бабушки, яркой украинки. Как известно, украинские женщины бывают двух типов: блондинки и брюнетки. Это происходит оттого, что казаки Запорожской Сечи, воевавшие с турками и поляками, привозили себе польских и турецких жен.

«Фонтан в турецком гареме, тяжелая наследственность», – оправдывалась Верочка. От смущения она провела рукою по уху и вдруг обнаружила, что нет одной сережки.

Сережки недавно достались Вере в подарок от дочери. Они были из белого золота с голубыми камешками и походили на тающий под солнцем снег, где в голубых лужах отражается весеннее небо.

Верочка испугалась, что кто-то найдет сережку как улику ее грехопадения, и побежала в подвал искать.

Она довольно быстро нашла ее в той же темной комнате, которая хранила следы преступления.

Наконец собрались ехать домой, оставив уставших, но не подававших виду хозяев кружиться дальше в праздничном вихре с японцами.

По дороге Вера по большей части молчала. Она была полна. Полна любовью.

Жизнь преподнесла ей поистине королевский подарок: мужчина обнимал ее со всею страстью, и она понимала, что любит его, чувствует его и готова ко всему.

Это было особенно важно потому, что вот уже долгое время Вера не хотела ничего.

Она боялась этого своего состояния, потому что в молодости была довольно чувственной женщиной, и самое важное, на что она всегда обращала внимание, были мужчины.

Вера не изменяла мужу, наверное, она была слишком брезглива и вообще боялась близких отношений, но интерес к мужскому полу в ней присутствовал всегда.

В молодости Вера много болела.

А тут еще случилось так, что после очередного попадания в больницу у нее пропал интерес к жизни.

В последнее время она жила в каком-то тоскливом состоянии, где не было места светлым чувствам и желаниям.

Она перестала хотеть мужа, она не хотела ничего.

Это было холодное бесчувствие. Оно пугало. Сколько себя помнила Вера, с детсадовской группы и дальше, она всегда была в кого-то влюблена. Объекты любви менялись, но состояние влюбленности оставалось неизменным. Наступившее после больницы равнодушие ко всему и всем пугало Веру. Она подумала, что, по-видимому, уже настолько немолода, что никогда уже больше не сможет полюбить. Время ее любви закончилось. Это было страшно и тоскливо.

Верочка звонила в Ленинград своей однокласснице-доктору и спрашивала: «Ася, скажи, это старость? Я ничего не хочу».

Ася говорила: «Это не старость, это болезнь. Не может быть, чтобы человек ничего не хотел и не чувствовал, желания остаются до глубокой старости. Просто организм умен и экономичен, когда у человека обострение, все силы идут на устранение болезни, а все остальное потом».

И тут жизнь в лице Дениса дала исчерпывающий ответ на мучивший Веру вопрос.

Да, она жива, она еще может любить, чувствовать мужчину, желать его. И все осталось, и все с той же силой и страстью, все чувства, все реакции, инстинкты – все живо.

Да, вновь вспыхнувшая любовь – это, конечно, здорово, но вся беда была в том, что Верочке хотелось продолжения. Ей хотелось быть рядом с Денисом, чувствовать его присутствие. У нее было состояние как у человека, которого начали ласкать и оставили на самом интересном месте.

Вера думала, что обращаться так с женщиной жестоко. Если ее страстно целуют, это подразумевает продолжение. Если продолжение не нужно целовавшему, тогда не нужно дразнить.

«Мы в ответе за тех, кого приручили», – учил Веру муж.

Короче говоря, настроение было испорчено. В первый момент у Верочки был восторг, потом он сменился грустью, потом ей было смешно от того, что произошло, а потом она полночи рыдала от боли и отчаяния. Но это было потом, неделю спустя.

А пока на следующий день долго обсуждали поездку: какие были хозяева, какие гости.

«Японцев было пятеро», – говорила сестра. Остальные видели, что было трое.