Кровавая заутреня

Кровавая заутреня
Нина Левина

О жестокой резне русского гарнизона, вошедшей в историю как Варшавская заутреня, вам не рассказывали на уроках в советской школе.Юная Кати Кайсарова и бравый капрал Алексей Громов находятся весной 1794 года в Варшаве и влюбляются друг в друга, но на пути их любви встают грозные кровавые события. Ранним утром Страстного четверга под звон колоколов начинается безжалостная бойня. Волею провидения влюблённые разлучены, а жизни их друзей и близких оказываются в руках обезумевшей мятежной толпы.

Кровавая заутреня

Нина Левина

Дизайнер обложки Олеся Брежняк

Корректор Светлана Цыганкова

© Нина Левина, 2023

© Олеся Брежняк, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-7953-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Основой для написания романа послужило событие, вошедшее в историю как Варшавская заутреня 1794 года, и последовавший за этим штурм Праги, предместья Варшавы, войсками Суворова. Все главные персонажи романа выдуманы, а реальные исторические личности либо находятся на второстепенных ролях, либо просто упоминаются в контексте сюжета.

О Варшавской заутрене вам не рассказывали на уроках истории в советской школе, и сейчас об этом событии почти не вспоминают. Я сама узнала о нём случайно, работая над повествованием о генерале Дмитрии Неверовском. В его биографии мельком упоминается штурм Праги, которым я заинтересовалась. Начала изучать, потянула клубочек событий за ниточку, и передо мной развернулась целая картина жестокой резни в конце восемнадцатого века.

Даты в романе указаны по старому стилю.

Часть первая. Влюблённые

Глава 1. Кайсаровы

Варшава, 1794 год

Март наступал на пятки уходящему февралю, солнце с каждым днём поднималось всё выше и выше, но зима не собиралась сдавать свои позиции. Под серыми тяжёлыми тучами она прятала дневное светило, рассыпала щедрыми горстями колючую снежную крошку, по ночам выла от отчаяния в печных трубах. Только стоящей у порога весне всё было нипочём. Её лёгкая поступь слышалась в дневной капели с крыш, когда солнцу удавалось раздвинуть тучи и засиять в ярко-голубом небе, в нетерпеливом щебете птиц и радостном фырканье лошадей. Казалось, даже величественная Висла сговорилась с весной. Река проснулась от зимней спячки, лениво потянулась и пошла тёмными полыньями и трещинами по сковавшему её льду. И люди, продолжая кутаться в тёплые накидки и жупаны, поглядывали веселей друг на друга. Всё вокруг оживилось в преддверии скорого наступления тепла. Только ночь оставалась надёжной союзницей зимы и позволяла ей схватывать ледяной коркой рыхлый, подтаявший за день снег и превращать в каток лужицы после капели. Потому спешащие утром по делам горожане то и дело оскальзывались, кляня ночные заморозки, а заодно и городской магистрат.

Восемнадцатилетняя Кати Кайсарова тоже чувствовала приближение весны и радовалась каждому лучику, каждой птичьей трели. Да она сама была словно весна! Круглое румяное личико с тёмными, цвета перезревшей вишни глазами под длинными ресницами и удивлённо приподнятыми чёрными бровями не портил даже серый утеплённый чепец. Оно сияло молодостью и свежестью, пухлые розовые губки улыбались, открывая ровные жемчужные зубы. Из-под чепца выбивались несколько шелковистых каштановых прядок, придавая особую живость лицу Кати. Она вполуха слушала привычное сетование матери, Ульяны Назаровны, и с интересом поглядывала по сторонам, ловя на себе восхищённые взгляды проезжавших мимо польских драгунов и русских бравых кавалеристов.

Последний день февраля выдался замечательным, солнечным, поэтому Ульяна Назаровна впервые решилась на столь долгую прогулку с дочерью. Выйдя из Праги, Варшавского предместья, где подполковник Кайсаров снимал этаж с мансардой для своего семейства, они перешли по мосту через Вислу и отправились бродить по Старому и Новому городу. Подивились крепостным стенам Барбакана, прошлись по Замковой площади мимо Королевского замка, взглянули на костёлы, коих в центре Варшавы было несколько, и медленно пошли по улочкам. Ульяна Назаровна и Кати ещё и не видели толком Варшаву. Как прибыли в декабре на новое место службы главы семейства, так дальше Праги и не бывали, занимаясь в основном рукоделием и благоустройством своего временного жилища. По воскресеньям ходили в маленькую церквушку, в которой служба проходила по греческим обрядам, а по средам и субботам – на местный рынок.

– Нет, душенька, что не говори, а на лето надо будет вернуться к себе в Тополиное, – тяжело дыша, проговорила Ульяна Назаровна. Она в основном смотрела не по сторонам, а под ноги, боясь оступиться в смеси крошева из льда и рыхлого снега. – Не нравится мне здесь – серо, мрачно. Церкви эти местные, костёлы, значит, к небу острыми шпилями рвутся. Тёмные какие-то. Страх, а не благолепие от них. А у нас маковки круглые, как шапочки на куличах пасхальных. Глядишь – и душа сама петь начинает. И солнце тут редко бывает. У нас, чай, в Полтавской губернии, уже теплынь вовсю.

– Матушка, да откуда же у нас теплынь в конце февраля? – возразила Кати. – Тоже в снегах всё и во льду. Разве что чуть-чуть теплее.

– Не спорь с матерью, лучше дай-ка я тебя под руку возьму. Ох ты ж, Господи! —Ульяна Назаровна поскользнулась, но Кати быстро пришла матери на помощь, схватив её под локоть. – Фух, умаялась совсем. Тяжело идти, на обратный путь надо бы извозчика нанять.

– Незачем, матушка. И так всю зиму сиднем просидели, прогуляемся лучше пешком. Тем более, что моцион вам полезен, – Кати улыбнулась.

– Вот непоседливая егоза, – мать с нежностью взглянула на дочь. – Понимаю, чего тебе гулять охота. Думаешь, не вижу, как на тебя кавалеры поглядывают? И в кого ты такой красавицей уродилась?

– В вас, конечно! Вы у меня краше любой местной знатной дамы выглядите!

– Эк ты загнула, душенька! Приятно, конечно, но только в тебе больше от батюшки твоего, Панкрата Васильевича. Ты не смотри, что сейчас он лысоват, да седину в усах отрастил. А двадцать лет назад он знаешь, какой красавец был! Черноокий молодой поручик, разбивший все сердца в нашем уезде. – Ульяна Назаровна мечтательно подняла глаза к небу. – Всем разбил, а достался мне одной.

– То-то я смотрю, что вы следом за батюшкой везде ездите! – смеясь, ответила Кати. – Переживаете, как бы снова кому сердце не разбил.

– Эх, Катерина Панкратовна, ничего-то вы в жизни ещё не понимаете. Мы ж с Панкратушкой уже давно как иголочка с ниточкой. Куда он – туда и я. Знаешь, как важно человеку, состоящему на службе у государыни, быть в уверенности, что везде его ждёт домашнее тепло и любовь близких. Тогда и служба не в тягость, – мать вздохнула и с хитринкой взглянула на притихшую дочь. – Но вообще-то, да. За мужьями глаз да глаз нужен, чтобы шею ненароком не свернули на красоток глядючи. Вот замуж скоро выйдешь – сама и поймёшь всё.

– С чего бы это мне замуж скоро выходить, – фыркнула девушка. – У меня и женихов-то нет.

– Будут, душенька, будут. Я ж про отъезд на лето в Тополиное не зря разговор завела. Мы с батюшкой твоим уж про всё поговорили. Сосед у нас там вдовый, а ещё совсем молодой мужчина. К тому же хозяйственный. Потом к Наталье Григорьевне сын должен приехать с двоюродным братцем, и у Лукиных сынок подрос. Может, ещё кто найдётся. Мы, как приедем, обеды званые дадим. Пора твою жизнь устраивать, да как у всех нормальных людей, а не гарнизонную.

– Так вы замуж меня решили выдать и закрыть где-нибудь на хуторе, – с огорчением произнесла Кати. – А как же вы с батюшкой? Ведь любите же друг друга, заботами окружаете. Разве не гарнизонная жизнь у вас? Неужто так плоха?

– Так-то оно так, душенька. Но маета это одна. Хлопот с переездами не оберёшься, лучшие годы на чужбине проходят. Вот идём с тобой сейчас по Варшаве. И вроде город велик, красив по-своему, а душа родных просторов просит. Не палат этих каменных друг к дружке прилепленных, а избёнок деревянных, покосившихся. Мужичков своих, бородатых да хмурых видеть хочу. Как по мне, так они приветливее, чем вот эти, длинноусые. Вроде как улыбаются, а в кармане дулю держат.

– Это вам кажется с непривычки, – смеясь, ответила Кати.

Мать с дочерью вышли на Королевский тракт и медленно брели, пропуская спешащих прохожих и поглядывая на проезжающие кареты и пустые повозки возвращающихся со столичного рынка селян. Дома здесь были сплошь двух и трёхэтажные, украшенные вывесками лавочек и питейных заведений. Идти по тракту стало намного проще, почти весь снег был растоптан, под ногами чавкала лишь грязная каша вперемешку с мутными лужицами. Ульяна Назаровна раскраснелась и немного приспустила ленты чепца. За зиму она снова поправилась и выглядела старше своих сорока двух лет. С гордостью она поглядывала на хорошенькую дочь и радовалась, что та удалась в отца, продолжавшего оставаться в хорошей физической форме к пятидесяти годам. Ульяна Назаровна никогда не была довольна своей внешностью. Ей не нравились её серые глаза, чуть вздёрнутый нос, в молодости покрытый веснушками, и тонкие, словно поджатые губы. И тёмно-русые волосы приходилось всё время накручивать на букли, чтобы укладывать в причёску, а у Кати они вились крупными локонами, как у Панкратушки в молодости.

Женщины проходили мимо двухэтажного здания с корчмой на первом этаже, как вдруг дверь заведения распахнулась, и оттуда вывалился довольно прилично одетый мужчина с чёрными взлохмаченными усами. Не удержав равновесия, он рухнул прямо под ноги Кати и Ульяны Назаровны, заляпав их крошками грязного снега.

– Это что вы себе позволяете, любезный? – гневно вскричала мать Кати. – Поаккуратнее надо!

Что-то бормоча, мужчина приподнялся, окинул мутным взглядом пьяного человека отряхивающуюся Ульяну Назаровну, но вместо извинений вдруг громко и грязно выругался по-польски. Кати побледнела и отшатнулась, а у побагровевшей Ульяны Назаровны от возмущения взыграла кровь. Жизнь в гарнизонах научила её не давать спуску наглецам и хамам.

– Как вы смеете, сударь, так изъясняться в присутствии дам? – с грозным видом женщина двинулась на поднимающегося пьянчугу. – Я – жена подполковника русской армии! Немедленно принесите извинения за свои слова, иначе…

Что будет «иначе» Ульяна Назаровна не договорила, так как мужчина поднялся, пошатываясь, и вдруг прорычал, обдав её запахом кислого вина:

– Естеш стара руска курва! Винош си стод! (Ты старая русская курва! Убирайся отсюда!)

Эти слова, сказанные громко, на всю улицу, услышал капрал драгунского полка Алексей Громов, неспешно прогуливающийся по другой стороне тракта после выполненного поручения и раздумывающий в какую корчму заглянуть. Под вывеской хорошо знакомого «Весо?лека» он заметил двух остановившихся дам о чём-то спорящих с пьяным шляхтичем, и тут до него донеслись слова, заставившие его перебежать на ту сторону и схватить наглеца за грудки.

– А ну, повтори это теперь мне, – прошипел он, заслонив собой онемевшую от прозвучавшей дерзости Ульяну Назаровну. – Давай-давай! Или пан смелый на язык только перед беззащитными женщинами?

– Вкротче чекаш, – поляк попытался оттолкнуть Алексея, но тот держал его крепко. – Руски курвы…

– Скоро дождусь? Чего именно? – Алексей встряхнул пьяницу, и тот замычал что-то невразумительное.

В это время из корчмы выскочил молодой мужчина в подпоясанной кушаком телогрейке. Увидев неприглядную сцену, он всплеснул руками и воскликнул:

– Радзимиш! Что ты успел натворить?

– Ты его знаешь, Чеслав? – спросил у мужчины Алексей. – Он негодяй, оскорбивший этих дам.

– Вот болван! Это дальний родич моей матери. Утром приехал из Кракова, устал с дороги и нажрался как швиня. Отпусти его, Алекси, сами разберёмся и накажем.

Алексей разжал руки, и Чеслав быстро подхватил Радзимиша, втолкнул его в дверь и повернулся с подобострастной улыбкой к застывшим Ульяне Назаровне и Кати.

– Вельмишановна пани, прекрасная панянка, – Чеслав церемонно поклонился по очереди матери и дочери. – Прошу прощения за Радзимиша. Это говорил не он, а вино, ударившее ему в голову. Он доброй души человек и, как у вас говорят, комара не обидит.