Последний рыцарь короля

Последний рыцарь короля
Нина Линдт

Студентка Ольга с друзьями попадает в Средние века. Чтобы вернуться, ей предстоит выдать себя за донну Анну и вывести на чистую воду ее убийцу и по совместительству мужа, а потом еще и развестись с ним – задача невыполнимая в условиях Средневековья и… крестового похода, в который затянуло всю компанию. И пусть кругом рыцари – не все они благородны и честны, опасность ходит вокруг, многоликая и… даже безликая. Вскоре Ольга мечтает уже не о возвращении в свое время, а просто о том, чтобы остаться в живых…

Нина Линдт

Последний Рыцарь Короля

Пролог 1

– Что ты наделал?! – впервые за период своего существования сорвался Светлый. – Как мы теперь будем дальше плести Линию?

Он заплакал, сжимая в руках голову мертвой женщины. Его белая рубашка была испачкана ее кровью, красивое лицо искажено болью.

– Я не знаю!!! – Темный тоже весь дрожал. – Почему ты спрашиваешь меня об этом? Мы вдвоем виноваты, не я один.

Пальцы Темного нежно поправили золотистые локоны умершей, словно он не хотел признавать, что ее больше нет.

– Надо найти выход, иначе все начнет рушиться, слышишь? – Светлый слегка тряхнул его за плечо. Темный поднял на него взгляд:

– У нас только один выход.

И Светлый в ужасе отшатнулся от него, догадавшись, что он предложит.

Пролог 2

Весна в Москве всегда начинается внезапно: всё лежит снег, дует ветер, бежит белой змейкой поземка, холодно. Потом вдруг в воздухе начинает появляться едва уловимый запах весны, сложенный из свежего аромата южного ветра, с явными нотами тающего снега. Начальная нота – влажная прохлада, переходящая в ноту сердца, – предчувствие скорых перемен, прекрасных и непременно счастливых, а шлейфом звучит припекающее солнце. Легкое движение парфюмера-природы – и весенняя эйфория охватывает город.

Весеннее настроение бурлило в аудиториях университета М. Стоило открыть окно, как уже мало кто был способен слушать скучные лекции, все мысли устремлялись прочь из храма наук, на солнечную улицу, где так весело чирикали птицы. Катя спрятала на окне за жалюзи букет красных тюльпанов, и, когда Мария Августовна вошла в аудиторию, мы все затянули «Веселого дня рождения» на французском, приятно удивив ее букетом и подарком.

Мария Августовна достала несколько коробок шоколадных конфет, и мы, сбившись в тесный круг, болтали на французском и русском обо всем на свете. Слово за слово, речь зашла о трудностях языка. Я рассказала, что поначалу меня особенно забавляло, что слова на французском пишутся зачастую длиннее, чем звучат. Вот, например, слово «много» во французском произносится как «боку» (4 звука), а пишется в 8 букв (!) – «beaucoup».

Мария Августовна нисколько не удивилась – французский язык у меня третий, до него я начала учить испанский, где все четко пишется так, как произносится, поэтому француженке был понятен мой праведный гнев по поводу непредсказуемости французской орфографии.

– Ольга, возможно, ты просто не хочешь присмотреться к французскому поближе? – спросила она. – Не забывай, что французский, как и твой любимый испанский, основан на латыни, а значит, у них есть много общего. Конечно, общность эта сейчас малозаметна, но в XI–XIII веке, в период, когда бытовал старофранцузский, основанный на разговорной латыни, она была более явной. Ты бы удивилась, если б услышала французов того времени, настолько гремучей была смесь латыни и французского. Они сами порой сильно путались, и, чтобы избежать непонимания, дополняли свою речь красноречивыми жестами.

– А что непонятного могло быть? – Вадик набил конфетами рот и говорил невнятно.

– Ну, если ты помнишь, – с достоинством сказала Катя, – в те времена Франция была раздроблена, и короли подчас были слабее, чем знатные люди из Провинций. Каждый жил немного сам по себе, и поэтому вполне вероятно, что язык в разных провинциях мог иметь свои нюансы.

– Но ведь королевство было? Значит, централизованная власть должна была объединять людей? – Наташа произнесла это просто так, чтобы поддержать разговор. Было видно, что ей не особо интересна судьба французского языка в стародавние времена.

– Все вовсе не так просто, – возразила Мария Августовна, – в те времена существовало великое множество диалектов, а на севере Франции даже чувствовалось немецкое влияние, но никакой из этих диалектов не победил диалект сердца Франции – Иль-де-Франс.

– Где Париж? – пробубнил Вадик, дожевывая конфеты.

– Да.

– А когда же французский начал приобретать современную форму? – спросила Катя. Она на французском была самая умница, ей, похоже, он нравился, как мне нравился испанский.

– Можно сказать, что во второй половине XIII века французский становится более похожим на то, что сейчас называют нормой языка. Это случилось, потому что королевская власть становится централизованной, север Франции начинает подчинять себе юг, а затем и другие страны. Например, в английском языке очень заметно влияние французского, но вы это знаете и без меня, вы же учите историю английского языка.

– Да уж, – поежилась Саша, – учим. Ничего не понятно, а особенно, зачем все это знать, если все это давно закончилось.

– Ну, хотя бы для того, – улыбнулась Мария Августовна, – чтобы вы могли ответить, если однажды кто-нибудь из ваших студентов задаст вам вопрос по истории языка. И потом, вы будущие лингвисты, переводчики, преподаватели – какую бы специальность вы не выбрали, везде нет-нет да понадобится знание истории языка.

– А может, ты, Сашка, возьмешь да и попадешь в средневековую Англию! – загорелся Вадик. – Сможешь поговорить с ними, так чтобы они не заподозрили, что ты не из их времени. А если будешь плохо учиться, тебя возьмут и сожгут на всякий случай. Как ведьму.

– Тебя бы куда-нибудь послать! – рассердилась Саша. – А то больно разговорчивый стал!

– Не надо его никуда посылать, – возразила Мария Августовна, – он мне должен сдать долги за первый семестр.

– Лучше сожгите! – откидываясь назад, пробормотал Вадик. Ему не слишком нравилось учиться, он не ловил от этого кайфа, как ловят многие девчонки и очень редко ребята. Мы с Катей были отличницами, кто-то сказал бы, ботанами, но это не так. Мы не зубрили, мы учились с удовольствием, а Вадика больше привлекала философия и психология, к языкам он относился прохладнее. Хотя, когда надо, он мог быть очень красноречивым, поэтому блистал, как правило, на экзаменах, все остальное время предпочитая особо не напрягаться.

После французского мы собирались под предводительством преподавателя истории Николая Палыча пойти в музей на открытие выставки, посвященной европейскому искусству Средних веков. Нас собралось человек двадцать. Я пошла, чтобы составить компанию Кате, Вадик – чтобы составить компанию нам. Уже при входе в музей он со всего размаху хлопнул себя по голове.

– Что случилось? – спросила Катя.

– Опять забыл сдать учебник по латыни, – ответил он. – Ношу его с собой уже несколько дней и все никак не сдам в библиотеку.

– По латыни? – удивилась Катя. – А что ты его на первом курсе не сдал?

– Да все найти его не мог. А как нашел, бросил его к себе в портфель. Так и таскаю, – и, расстегнув сумку, он показал нам до боли знакомый желтый с красным орнаментом учебник, который сопровождал нас весь первый курс.

– Я уже, наверно, ничего не вспомню из латыни, – сказала я. – Как только закончили курс – так сразу все и забыла.

– Девочки и мальчики, – говорил в это время историк за нашими спинами, – билеты нам дали, теперь хочу представить всем, кто не знает, Артура Ковальского, моего бывшего ученика. Он изъявил желание сходить с нами в музей.

Мы с Катькой обернулись, едва услышав имя Артура. Мы не видели его с самого прощания на вокзале города Николаева, когда возвращались из Украины в Москву после завершения раскопок в греческом городе Ольвия. Артур жил и работал в Германии, изредка наведываясь в Москву. С того времени прошло больше полугода, но мы были рады увидеть его снова. Артур обнял всех, кто был в той экспедиции, пожал руки Вите и Вадику. Когда я обнимала его, мне показалось, что он стал еще выше. Артур словно еще больше возмужал за это время. Было странно видеть его не в шортах и майке. Сначала я чувствовала себя неловко при воспоминании о нашей крепкой ольвийской дружбе. Но уже спустя несколько минут мы привыкли к нему снова и пошли за историком. Артур приехал в Москву ненадолго и, узнав, что Палыч собирает нас в музее, решил, что это шанс проведать нас всех. Мы увлеченно осмотрели пару залов под руководством историка, а затем стали дробиться на мелкие группы и самостоятельно изучать витражи, картины, гобелены и скульптуры эпохи Средневековья. Посетителей в тот день было очень мало, их шаги и негромкие разговоры эхом разлетались по пустым залам. Казалось, что старушек-смотрителей и то больше, чем желающих посмотреть выставку.

Мы с Катей остановились возле миниатюр, которые лежали под стеклом, и, рассматривая их, я шепнула Кате:

– Кать, посмотри, пожалуйста, вон на того человека в черном костюме, только незаметно…

– Ну? – спросила Катя, оторвавшись от миниатюр и посмотрев, куда я просила.

– Тебе не кажется, что он повсюду ходит за нами? – краем рта спросила я, делая вид, что меня очень интересуют изображения шутов и трубадуров.

– Нет. По-моему, он просто гуляет здесь, так же как и мы.

Я не разделяла ее мнения. Я заметила этого странного типа еще в первой зале, он увлеченно разглядывал фрагмент алтаря рядом с нами. Потом он медленно двигался за нами, рассматривая не столько экспонаты, сколько нас с Катей. Это был человек невысокого роста, коренастый, крепкий, лет сорока – сорока пяти. Черные длинные волосы, которые доходили ему почти до плеч, были стянуты в хвост, но несколько более коротких, непослушных прядей выбивались из прически и падали на белый лоб. Он был бледен, я бы сказала, изможден, под глазами у него лежали темные тени. Длинный, немного крючковатый нос придавал его лицу суровость, а тонкие губы с горькой складкой у края – выражение огорчения. Он двигался с большим достоинством, заложив руки за спину, иногда вскидывая надменным и прекрасным движением голову, чтобы убрать черные пряди с лица. Пока я украдкой разглядывала его, незнакомец развернулся и смело поймал мой любопытный взгляд. Я поспешила ретироваться к Кате, Вадику и Артуру, сделав вид, что мне крайне интересна беседа, в которую они погружены.

– Я был увлечен крестовыми походами, когда учился в школе, – рассказывал Вадик, поглядывая на картину, на которой была изображена сцена посвящения в рыцари. – Даже стенгазету однажды выпустил, моя историчка была счастлива. Я был так одержим этим временем, что иногда жалел о том, что сейчас не одиннадцатый век. А потом как-то все забылось. Родители думали, я стану историком, а я вот пошел на лингвиста.

– А я никогда не любил то время, – сказал Артур. – Мне оно казалось жестоким. Этому времени не хватает элегантности, просвещенности… ну, – смутился он, поймав огорченный взгляд Вадика, – может, я мало о том периоде знаю…

– Не переживай, Артур, – сказала Катя. – Вадик всегда такой. Если он чего-то не знает, то считает, что это совершенно не нужно, а вот если что-то знает, то бесится, когда этого не знают остальные.

– Вовсе не так! – воспротивился Вадик, но Катя его шутливо толкнула в плечо, и он замолчал.