Гайда!

В зале раздался одобрительный гул, хотя вопрос был адресован только пожилому крестьянину.

– Ну, кто ж этого не хочет, – согласился с залом и Митрофан Ильич. – У меня у самого младшенький четвертый год воюет.

– Так тем более, – подвел итог Гоппиус и перешел к другому, не менее важному вопросу:

– Ну, а теперь обсудим Декрет о земле. «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа» – так начинается этот важнейший для всех вас документ.

И тут Женька все по полочкам разложил. Получалось, что согласно новому декрету, все земли, принадлежавшие раньше царской семье, а также все помещичьи, церковные, монастырские земли вместе со всеми постройками, скотом и инвентарем будут конфискованы и безвозмездно распределены между крестьянами. При этом, земли рядовых земледельцев конфискации не подлежат.

Аркаша слушал, что говорил Гоппиус, и ушам своим не верил. Весной, после февральской революции, в уезде были случаи, когда мужики самовольно захватывали помещичьи земли. Кое-кому подобное самоуправство сходило с рук, но чаще всего за это наказывали. В любом случае, такие действия считались незаконными – об этом и в газетах писали. А тут – нате вам: забирайте все, делите, пользуйтесь! И ничего вам за это не будет, потому что все по закону. Новая власть дает добро.

«Слышал бы все это Гольдин, – подумал Аркаша, – никогда бы не сказал, что такая власть может рухнуть…»

5.

На письменном столе царил полный бардак. Тетради, учебники, листки бумаги, ручки, карандаши, циркули, линейки – все лежало вперемешку, без всякого порядка. Вообще, Аркадий особой аккуратностью не отличался: уж что-что, а раскладывать школьные принадлежности по стопочкам, как это делала Таля, не любил. Но такого беспорядка, как сегодня, он все-таки раньше не допускал. Просто сегодня его, как говорит тетя Даша, лень-матушка обуяла. А разленился он потому, что день какой-то совсем уж скучный выдался – ничего интересного!

Из училища отпустили после второго урока, что в последнее время никого уже не удивляло. Когда вышли с ребятами на улицу, еле устояли на ногах от сильного, пронизывающего ветра, с огромной скоростью гнавшего по обледеневшей дороге холодные, колючие хлопья снега. Утром ничего подобного не было – так, наблюдалась легкая поземка. В общем, на улице в такую погоду делать нечего.

Еще в училище Аркаша подумывал о том, что после занятий не мешало бы сходить в большевистский клуб – может, новости какие важные появились. Но из-за ненастья решил из дома не выходить.

Мальчик поднял глаза на висевшую над столом книжную полку и подумал, что самое лучшее, чем можно сейчас заняться, – что-нибудь почитать. Но сначала все-таки нужно навести порядок на столе. Он быстро собрал все ручки, карандаши и линейки, засунул их в жестяную коробку из-под печенья и поставил ее на один край стола. Рядом нашлось место для чернильницы. Потом он сложил в одну стопку все тетради и учебники и положил их на другую сторону столешницы.

Прежде чем пристроить куда-нибудь школьный дневник «Товарищ», в котором Аркаша ежедневно делал короткие записи о том, что произошло за минувший день, он перелистал несколько последних страниц. Судя по записям, за всю неделю ничего интересного не случилось. Ну что это за события – «не было рисования», «были пустые уроки», «играли в шахматы»?

Аркаша положил дневник на стопку учебников – может, потом что-нибудь и напишет – и продолжил уборку. Надо было разобраться с оставшимися на столе бумагами. Можно было бы, конечно, сгрести все в кучку и отнести тете Даше на кухню – пусть печку растапливает. Но мальчик все-таки решил посмотреть каждую бумажку – вдруг что-нибудь нужное выбросишь.

Ну, листочки с нарисованными на них смешными человечками на коротких ножках с огромными, похожими на брюкву головами уж точно не нужны. Это он так, от нечего делать малевал. Черновик по французскому – тоже в печку. А это что такое? Аркаша взял со стола листок с напечатанным на нем типографским способом текстом и усмехнулся: «Ничего себе! Больше недели тут валяется, и никто не выбросил!»

Это была одна из прокламаций кадетов, которые те повсюду распространяли перед выборами в Учредительное собрание. Даже у них, в училище, надеясь, наверное, на то, что реалисты отнесут эти прокламации домой и отдадут родителям. Аркаша взял тогда несколько листовок – интересно ведь, к чему призывает партия Народной Свободы, как еще называли себя кадеты. Тексты воззваний были разными. Один из них – тот, что Аркаша держал в руках, – гласил:

«Идите на выборы в Учредительное собрание! Оно будет решать судьбу России!

Граждане! Партия Народной Свободы стоит за спасение России от порабощения немцами, стоит за сохранение чести и достоинства нашего Отечества!

Граждане крестьяне! Партия Народной Свободы всегда требовала, чтобы все малоземельные и безземельные земледельцы получили землю, могли свободно распоряжаться ею и укреплять ее за собой в собственность.

Граждане рабочие! Партия Народной Свободы всегда требовала 8-часового рабочего дня, свободы рабочих организаций и защиты интересов рабочего класса.

Граждане солдаты! Партия Народной Свободы всегда требовала укрепления мощи и единства армии и освобождения ее от всякой политики.

Граждане! Партия Народной Свободы всегда требовала власти народа и правильного государственного порядка. Все национальности и все граждане, как мужчины, так и женщины, должны иметь одинаковые права.

Партия Народной Свободы всегда боролась с насилием, своеволием, разрухой.

Партия Народной Свободы всегда стояла за неприкосновенность религиозных убеждений, за свободу совести.

Партия Народной Свободы всегда выдвигала людей государственного и житейского опыта и знания. Выдвигает она их и теперь в Учредительное собрание.

Граждане! Гражданки! Отечество нужно спасать. Идите все на выборы!

Голосуйте все за представителей партии Народной Свободы».

Аркаша бросил взгляд на последние строчки воззвания и задумался. Вообще, в предвыборном состязании, по его мнению, лидировали три партии: эсеры, большевики и кадеты. Выборы в Учредительное собрание прошли шесть дней назад, но их результаты еще не оглашались. Во всяком случае, в газетах пока ничего не сообщалось о том, какая партия набрала больше всего голосов. Только теперь, когда в Петрограде, в Москве и многих городах страны к власти – без всяких там выборов! – пришли большевики, какое это имеет значение? И что будет, если окажется, что на выборах победу одержали, например, кадеты? Партия Народной Свободы отменит большевистский Декрет о мире?

Ответов на эти вопросы мальчик не знал. Тем более, что у них, в Арзамасе, дума оставалась кадетской, а в уездном Совете заседали меньшевики и эсеры.

Добавив никому уже не нужную прокламацию к приготовленным на выброс бумагам, Аркаша свернул все листочки в трубочку и отнес их на кухню.

Вернувшись в детскую, он достал с полки книгу, которую недавно взял в библиотеке клуба большевиков, но прочитать еще не успел. Эту книгу порекомендовал ему Петька Цыбышев, сын учителя женской гимназии, которого – так же, как и самого Петьку – Аркаша часто видел в клубе. Книга называлась «Андрей Кожухов». Автором ее был писатель-революционер Сергей Степняк-Кравчинский, который, по словам Цыбышева, еще в прошлом веке боролся с самодержавием. Естественно, главный герой книги тоже был настоящим революционером, так что повествование обещало быть захватывающим.

Перед тем как открыть первую страницу, Аркаша выглянул в окно и присвистнул от удивления – за стеклом кружились в неистовой пляске неутомимые снежные вихри. Решив, что ничего примечательного, кроме этих вихрей, сегодня уже не будет, мальчик снял со стопки учебников свой дневник и на последней странице, где уже стояла дата – 18-е ноября 1917 года, сделал одну короткую запись: «Буран».

Между тем день этот для жителей города, да и всего Арзамасского уезда, оказался знаковым. Только большинство из них об этом пока еще не знало.

Именно в этот день в двухэтажном деревянном доме № 16 по улице Мартовская, где с июня размещался Арзамасский Совет рабочих и солдатских депутатов, с самого утра кипели нешуточные страсти. Накануне, семнадцатого ноября, в Совет явилась группа арзамасских большевиков и потребовала у меньшевистско-эсеровского Совета немедленного проведения перевыборного собрания. Под давлением большевиков действующий Совет принял резолюцию о необходимости переизбрания депутатов уже на следующий день.

Восемнадцатого на Мартовскую потянулись люди – депутаты действующего Совета, кандидаты в депутаты Совета нового созыва, те, кто их поддерживал, и просто любопытные горожане, не побоявшиеся выходить на улицу в ненастную погоду.

Собрание проходило бурно и длилось почти до вечера. После выборов, по итогам которых власть в Арзамасе перешла к большевикам, обсуждалась масса вопросов. По каждому из них после горячих споров принималась резолюция. Было принято решение установить контроль над воинским гарнизоном, почтой и телеграфом, в ближайшие дни собрать Совет крестьянских депутатов, чтобы заменить обосновавшихся там эсеров на большевиков и в дальнейшем рассмотреть вопрос о слиянии двух Советов в один.

В общем, если бы не плохая погода, Аркаша, пожалуй, сходил бы в клуб большевиков, и тогда в его дневнике, возможно, появилась бы совсем другая запись. Скорее всего, она была бы такой: «18-го ноября 1917-го года в Арзамасе установлена Советская власть».

До самого вечера ветер, словно взбесившись, колотил по окнам так, что стекла дрожали. Но ближе к ночи буран немного притих, ветер в окна уже не бился, а вот в печных трубах то злобно завывал, то жалобно скулил, будто жаловался на то, что в дом его не пускают.

Под это завывание жители Арзамасского уезда погружались в ночной сон. Ложились рано, потому что дни были короткими, темнело быстро, а керосин, которым разжигали лампы, приходилось экономить. Засыпали все по-разному…

Первыми, нагулявшись и наигравшись, проваливались в сон дети. Не отставал и трудовой люд: ремесленники, с утра до ночи корпевшие над изготовлением самых разных товаров, кошмовалы фабрик Жевакиных и Вязововых, валявшие овечью шерсть, рабочие кожевенных производств купцов Бебешиных, которые выделывали кожи. Все они за день уставали так, что забывались глубоким сном, как только оказывались в постели, даже если этой постелью служил им стол, за которым они днем раскатывали кожи, или пол возле этого стола. Так частенько спали крестьяне из окрестных деревень, которые устраивались работать на фабрики и не всегда могли к ночи попасть домой. Обычно это случалось в непогоду.

Знатные арзамасские люди и раньше-то не всегда засыпали сразу – столько всего надо было обдумать и решить! – а уж в эти беспокойные дни им и вовсе не спалось. Никак не мог заснуть на белых накрахмаленных простынях и именитый купец, бывший городской голова Василий Васильевич Бебешин. Разные мысли лезли в голову:

«Когда ж про выборы-то хоть что-нибудь скажут?», «Что будет с Россией, если, не дай бог, большевики больше других голосов набрали?», «Что за лозунг эти ироды выдвигают: «Фабрики – рабочим!»? Как они себе это представляют? Наши предки фабрики эти своим трудом создавали, можно сказать, потом и кровью. Ну, отберут их у нас, отдадут голытьбе неграмотной – и что из этого получится? А с нами что будет? А с детьми нашими? Господи, спаси и помилуй…»

Ветер всплакнул в каминной трубе и, словно переводя дыхание, ненадолго стих.

«Конечно, производство у нас тяжелое, даже вредное, – ворочаясь в мягкой постели, продолжал размышлять Бебешин. – Но ведь все делаем, чтобы жизнь работягам облегчить. А если что и не так, договориться же можно. Вон, у Жевакиных и Вязововых в сентябре кошмовалы забастовали, работу прекратили, условия какие-то выдвинули, так им на уступки пошли, все их требования выполнили. Ну почему бы не договориться? А то сразу – «Фабрики – рабочим!» Додумались!»

Верстах в двенадцати от Арзамаса, за Тешей, в большом старинном селе Новый Усад кряхтел и ворочался на неостывшей еще печи старик Белогузов. Он перевернулся с левого бока на правый – косточки с другой стороны погреть – и оказался лицом к лицу с супругой своей Валентиной.

– Слышь, Вальк, как думаешь, правду, что ль, парнишка тот на собрании говорил? Про землю-то? – обратился он к жене. – Фамилие еще у него какое-то чудное – Гос… Гоп…

Валентина, не открывая глаз, промычала что-то нечленораздельное.

– Да ладно, черт с ним, с фамилием, – не обращая внимания на реакцию жены, продолжил старик. – Другое дело – молодой больно, мальчишка совсем. Моложе Гришки нашего лет на пять, а то и больше. Как думаешь, Вальк, можно ему верить, аль нет?

– Да спи ты, наконец, – цыкнула на супруга Валентина.

– А что, может, и правда, землицы добавят? – не унимался крестьянин. – Десятин пять. Аль хотя бы три. А то, может, и десять, аль двадцать. Как бы хорошо! Старших определили, своими домами живут, а если бы Гришке земли нарезали, женился бы, дом бы срубил…