Гайда!

– Аркаша тебе скажет. Ну, так поможешь?

Ганна утвердительно кивнула.

– Вот и молодец. Ты ведь у меня рукодельница, – похвалила ее Оксана и спохватилась:

– Ой! Там ведь борщ на плите! Заболталась я с тобой, Аркадий. Пойду в хату.

Она торопливо направилась к дому.

– Оксана! – крикнул ей вдогонку Аркадий. – Мы вам поможем картошку выкопать! Обязательно!

Пока он ходил за формой и приводил ее в порядок, Ганна аккуратно вырезала из сукна пять звезд и несколько треугольников.

«Красивая какая, – подумал о девушке Аркадий, наблюдая за тем, как ловко она управляется с иголкой и ниткой. – Интересно, есть у нее кто-нибудь или нет…»

С тех пор, как он, Виктор и еще трое красноармейцев поселились у солдатской вдовы Оксаны, хозяйская дочка не раз попадалась ему на глаза. Они здоровались, но никогда не разговаривали и за одним столом еще ни разу не сидели. Все потому, что большую часть суток Аркадий проводил на позициях. Даже во время затишья нужно было проверять готовность отделений вести огонь в разных направлениях, если враг неожиданно атакует. Да и личный состав приходилось постоянно контролировать – иначе никакой дисциплины не добьешься.

Вернувшись с позиций, Аркадий чаще всего заваливался спать на сеновале. Сегодня, вместо того чтобы дрыхнуть без задних ног, он решил заняться нашивками. Очень уж ему хотелось появиться завтра в штабе с красной звездой на рукаве и треугольниками под ней. Вообще-то, комбат Лиходеев и начштаба Бондарь собирали командиров рот и комвзводов, но Нечай, сказав, что к завтрашнему утру точно не вернется, приказал своему помощнику быть в штабе вместо него.

Склонившись над гимнастеркой, Ганна делала стежок за стежком, не обращая на Аркадия никакого внимания.

– Вы любите читать? – чтобы как-то начать разговор, спросил он девушку.

Она молча кивнула.

– А какие книжки вам нравятся? – не отставал Аркадий. – Я вот приключения люблю. И про героев разных – смелых, добрых, справедливых, которые простым людям помогают.

Ганна оторвалась от работы, подняла голову, внимательно на него посмотрела и подумала: «Правильно Витя говорит – совсем еще мальчишка этот Аркаша. Ему бы в школе учиться, а он воюет…»

Аркадия же поразили глаза девушки – огромные, серо-голубые, с темными ободками вокруг радужки.

«Такие же красивые, как у Лены, – подумал он. –Только у Лены совсем темные…»

– Я больше стихи люблю, – ответила на его вопрос Ганна и снова склонилась над гимнастеркой.

– А кто из поэтов вам нравится? Небось, Пушкин, Лермонтов?

– Да, – кивнула Ганна. – Я их очень люблю. Хотя сейчас много новых поэтов появилось – тоже талантливых. Есенин, например. Знаете такого?

Аркадий задумался. Фамилия показалась ему знакомой, но стихов этого поэта он не читал, поэтому медлил с ответом и лишь после некоторого раздумья сказал:

– Вроде, слышал о нем в Москве…

Ганна опять оторвалась от работы, чуть сдвинула брови, будто что-то припоминая, и красивым, мелодичным голосом начала читать:

Я покинул родимый дом,

Голубую оставил Русь.

В три звезды березняк над прудом

Теплит матери старой грусть.

Золотою лягушкой луна

Распласталась на тихой воде.

Словно яблонный цвет, седина

У отца пролилась в бороде…

– Хорошие стихи, – сказал Аркадий. – Только чудные какие-то.

– Почему чудные? – удивилась Ганна.

– Ну, как можно луну с лягушкой сравнивать?

– Так это метафора. Такое выразительное средство в поэзии, когда слово употребляется в переносном смысле. Считается, что чем больше в стихотворении метафор, тем оно лучше звучит. У Есенина в стихах их много.

– А вы мне не дадите почитать? – спросил Аркадий.

– Кого?

– Как «кого»? Есенина, конечно.

– Так у меня нет ни одной его книжки.

– А откуда же вы его стихи знаете? – с удивлением посмотрел на девушку Аркадий.

– Это Витя мне читал. Наизусть. Он их много знает, – слегка покраснев, сказала Ганна. – А те, которые мне особенно понравились, я записала в тетрадь под его диктовку.

Слова девушки почему-то задели Аркадия, но виду он не показал. Наоборот, похвалил Сомова:

– Ну, Витек вообще парень умный, много чего знает.

– Да! – оживилась Ганна. – Он в Москве с разными поэтами встречался, и с Есениным тоже. Там заведение какое-то есть, где они собираются, и Витя часто туда ходил. Он и свои стихи там читал!

– А что – Сомов стихи пишет? – изумился Аркадий.

– Да. А вы разве не знали?

– Не знал. Мы, вообще-то, другим делом занимаемся – не до стихов нам сейчас.

– Ой, простите… – Я как-то не подумала, – засмущалась Ганна.

Она снова склонилась над работой, молча сделала еще несколько стежков, потом оторвала от вышивки нитку и сказала:

– Все. Ваша готова.

– Спасибо, – поблагодарил девушку Аркадий.

– Я всем вышью, – пообещала Ганна. – Мне не трудно. Пусть солдаты форму принесут.

– Не солдаты, а красноармейцы, – поправил ее Аркадий. – Солдаты – это старорежимное слово, сейчас так не говорят. А вышивать всем не придется, если только Виктору, потому что остальные командиры отделений нашего взвода в других домах квартируют.

– Хорошо, я вышью Вите, когда он вернется.

Ганна выбрала из лежавших на столе заготовок звезду и два треугольника.

– Сомову один положено.

Аркадий вернул лишний треугольник на место.

– Почему один? – спросила девушка. – У вас ведь два.

– Потому что Сомов – командир отделения, а это самая низшая боевая единица в армии. Потом идет взвод. Командиры отделений подчиняются взводному. Они должны носить под звездой по одному треугольнику. А я – помощник командира взвода, поэтому у меня их два, – разъяснил ситуацию Аркадий. – Понятно?

– Понятно, – сказала Ганна и подумала: «Вот хвастун…»

Штаб стрелкового батальона размещался в доме начальника станции – самом большом в поселке. Он оказался двухэтажным и выглядел куда солиднее Прияминского вокзала. Внутри дома Аркадий еще ни разу не был – в штаб он пришел впервые.

Комсостав батальона собрался на пристроенной к фасаду здания просторной застекленной веранде. Комбат, начальник штаба, их заместители и командиры рот расселись за большим овальным столом, на котором была разложена карта боевых действий с нанесенными на ней позициями и возможными перемещениями наших и вражеских войск. Командиры взводов устроились на стульях сзади, образовав второй круг.

Аркадий заметил, что среди младшего комсостава немало парней всего на два-три года старше его. Двое из них – Иван Свиридов и Андрей Постнов – прибыли вместе с ним из Киева после окончания курсов. У обоих к рукавам гимнастерок были пришиты красные звезды, а под ними – по одному квадратику, как и положено командирам взводов.

«А Серега Рукавишников наверняка уже ротой командует, – с легкой завистью вспомнил о другом бывшем курсанте Аркадий. – Да и у Мишки Кандыбина, небось, тоже два квадрата. Оно и понятно – у них и опыта больше, и возраст подходящий…»

Его мысли прервал поднявшийся со стула Лиходеев. Аркадий посмотрел на то ли полинявшую, то ли выгоревшую чуть ли не до бела гимнастерку командира батальона и не увидел на ее рукаве никаких нашивок. Вид у комбата был усталый. Уголки тонких, потрескавшихся губ на обветренном, осунувшемся лице опустились. Не лучше выглядели и начштаба Бондарь, и другие краскомы, у большинства из которых тоже, кстати, не было на рукавах положенных знаков различия.

– Товарищи, – низким, хрипловатым голосом сказал командир батальона, – как вам известно, на сегодняшний день поляки владеют главными переправами через Березину. Таковых три: на верхнем течении у местечка Березино, на среднем, здесь, у нас, в районе Борисова, и на нижнем – у Бобруйска.

Лиходеев ткнул карандашом в три точки на карте и продолжил:

– На этих трех направлениях последнее время ведутся ожесточенные бои, но взять переправы теми силами, которые у нас имеются, не получается. А подкрепления нет, и неизвестно, когда оно будет. Здесь, на левом берегу Березины, мы пока удерживаем позиции, прижимая врага к реке. Противник стремится продвинуться вглубь Борисовского уезда, однако полякам не удается прорвать нашу оборону в этом направлении. Но, как докладывает армейская разведка, они намерены изменить тактику.

Комбат снова склонился над картой и, ткнув карандашом в другую точку, севернее Борисова, сказал:

– В настоящий момент в районе между Двинском и Полоцком положение пока лучше нашего. Там частям РККА удалось прочно закрепиться на обоих берегах Западной Двины. Однако поляки собираются направить свои главные силы на Полоцк, чтобы захватить этот город. Наша задача – во что бы то ни стало помешать им осуществить этот замысел…

4.

Дождь, моросивший двое суток, к утру – едва забрезжил рассвет – перестал. Но с краев оставшихся после взрывов ям все еще стекала мутная липкая жижа, которая скапливалась на дне воронок и отвратительно воняла. В ямах, где укрывались бойцы, эта вонь была особенно мерзкой, потому что запах стоялой затхлой воды смешивался с запахом, исходящим от давно немытых человеческих тел, скверно пахнущих портянок, пропитанных табаком, потом и грязью шинелей, и другими не очень приятными запахами.

– Пятый раз, знать, бегаешь, а, Семеныч? – усмехнувшись, ощерился лопоухий парень лет двадцати, после того как бородатый мужик – самый старший из сидевших в воронке красноармейцев направился к противоположному краю ямы. – Утопнем тут из-за тебя!

– Ладно, Филька, кончай зубоскалить, – осадил его товарищ Семеныча Николай. – Не дай бог, тебе такое.

– Да простудился я, видать, вот и бегаю, – застегивая штаны и виновато улыбаясь, сказал Семеныч. – Вы уж простите меня, ребятки. Да и мочусь-то я по чуть-чуть, только вот очень часто.

– Это еще что! – хихикнул другой парень. – Как-то раз, когда мы так же в окопе сидели, у нас одного понос пробрал. Вот смеху-то было!

– Да уж, Генка, – смешно до чертиков, – разозлился Филька. – Кто-то будет срать, а кто-то нюхать! Очень приятно!

– А что делать? Вот посидим тут еще часок-другой, и тебе приспичит. Против природы не попрешь, – попытался вразумить его Николай.

«Надеюсь, сидеть долго не придется, – подумал Аркадий, молча слушавший перебранку своих подчиненных. – Светает уже. Скоро, видать, начнется…»

Когда разведчики донесли о предполагаемой атаке противника, руководство полка решило пойти на некую военную хитрость, которая нередко применялась при обороне. Днем всем подразделениям – чтобы не вызывать никаких подозрений у врага – было приказано нести службу как обычно: сменяться в карауле, приводить в порядок одежду и оружие, по очереди отдыхать. С наступлением темноты все, кроме часовых, устроились на ночлег, но через некоторое время – в самый разгар ночи – командиры разбудили своих бойцов. Через минуту всё на позиции пришло в движение.

Красноармейцы передвигались осторожно, стараясь не издавать лишнего шума – разведка врага тоже ведь не дремлет. Под покровом ночи каждый, несмотря на отвратительную погоду и накопившуюся усталость, выполнял распоряжения командования.

Тяжелее всех пришлось артиллеристам: они перебрасывали пушки на новый участок. Поляки наверняка разведали, где стояли наши трехдюймовки, и собирались разнести их своей артиллерией. Пусть теперь попробуют!

Орудия пришлось тащить по вязкой, размякшей от дождя земле. Волокли их только силами расчётов. Лошадей для такого дела решили не запрягать – громкое ржанье в ночной тиши уж точно привлечет внимание противника. Сами же бойцы, если и матерились, зачерпнув сапогами холодной жидкой грязи, то негромко, вполголоса.

Часть пехоты выполняла другой приказ. Красноармейцы трех стрелковых взводов – бывших киевских курсантов Аркадия Голикова, Андрея Постнова и белорусского коммуниста из Могилева Кирилла Лагоды – в кромешной тьме перешли наполовину оголившуюся рощу, вышли к примыкающему к ней давно не паханному, заросшему травой полю и, растянувшись по его краю, ждали дальнейших распоряжений командиров.

Накануне, днем, прячась за стволами высоких, раскидистых тополей, трое взводных по очереди разглядывали в бинокль еще во время войны с германцами изувеченную немецкими снарядами землю. Перед их взорами оказались воронки самого разного размера – от неглубоких, оставленных легкими мортирами, до огромных, диаметром пять-шесть метров, ям, образовавшихся после разрывов снарядов, выпущенных из более мощных орудий.

– Да уж, артиллерия у германцев была что надо, – оценил силу вражеского оружия Постнов. – У нас таких пушек и в помине не было.

– Зато наши трехдюймовки по ним хорошо лупили. Если точный расчет произвести, от пехоты только мокрое место останется, – возразил Аркадий. – Мне отец рассказывал.

– Так-то оно так, но их артиллерия все-таки куда лучше, – гнул свое Андрей. – Одна «Толстушка Берта» чего стоит!

– Подумаешь, «Берта»… Зато у нас авиация какая была! Тот же «Илья Муромец». Такого бомбардировщика ни у кого в мире до сих пор нет!

– Хватит спорить, – остановил товарищей Лагода. – Забыли, зачем мы сюда пришли?

Он забрал у Андрея бинокль, еще раз обвел взглядом местность и вдруг развеселился:

– Получается, своими снарядами немцы подготовили нам отличные укрытия. Хоть какая-то от них польза!

Ночью бойцы каждого взвода, вооружившись винтовками и гранатами, заняли воронки, накануне выбранные их командирами. В те, что побольше, приволокли пулеметы – правда, всего четыре ствола на всё поле. Ставить больше не имело смысла – патронов было в обрез. Чтобы укрыться от хоть и не сильного, но холодного и, казалось, нескончаемого дождя, красноармейцы прихватили с собой куски брезента. Расселись на ящиках из-под снарядов, притащенных с позиций, или на чурбанах, найденных в роще.

Взвод Аркадия расположился на правом фланге, Андрея Постнова – на левом. Бойцы Кирилла Лагоды, которого штаб назначил старшим на этом участке операции, заняли позицию в центре. Все ждали обстрела.

Аркадий вместе с пулеметчиком Филиппом Ухиным – Филькой – и еще тремя красноармейцами сидел в огромной яме – настолько глубокой, что Семеныч, отправляясь по нужде, пожалуй, мог бы и не пригибаться. Поляки вряд ли б его заметили, даже если бы решили осветить поле прожекторами.

Точное время атаки было не известно, но командование полка считало, что противник, скорее всего, начнет действовать с рассветом – в кромешной тьме октябрьской ночи своих от чужих не отличишь.

«Полковая разведка не подкачала. И в штабе не дураки сидят – верную тактику разработали! – подумал Аркадий. – Поляки там, у себя, небось, уже зашевелились, к бою готовятся. Наверняка думают, что одним махом с нами разделаются. Знают гады, что наш фронт здорово оголен – несколько дивизий сняли, чтобы к Орлу отправить…»

Он поежился, но не от холода, а от последней промелькнувшей в голове мысли. Кажется, совсем недавно, когда наши Курск обороняли, распекал Сомова за одно лишь его предположение, что, если белые дойдут до Москвы, Советская власть может рухнуть. И вот – пожалуйста! – не только Курск, но и Орел у них, и Тула под угрозой. И это не говоря о том, то весь Северный Кавказ, Крым, большая часть Украины давно уже у Деникина. А под Питером Юденич стоит – бывшая столица тоже под угрозой.

«И все-таки самое важное сейчас – это, конечно, орловско-тульское направление, – продолжал рассуждать Аркадий. – Если белых под Тулой не остановить, совсем плохо нам придется. Это ведь город оружейников, можно сказать, арсенал нашей армии. Но главное – это последний большой город перед Москвой. Если его сдадут, то Советская власть и в самом деле окажется в опасности…»

Аркадий понимал, что решение руководства страны о переброске части войск с Западного фронта на Южный было вызвано острой необходимостью, но как оставшиеся на берегах Березины и Западной Двины части РККА будут удерживать натиск многочисленной, хорошо вооруженной армии Пилсудского, не имел никакого представления. Положение красных в этих районах и без того уже было слишком тяжелым: не хватало не только людей, но и боеприпасов, обмундирования, медикаментов, провизии. Многие из красноармейцев роптали.

– Жрать охота! Прям живот к спине прилип. Нас кормить-то по-человечески когда-нибудь собираются? Или ждут, когда мы все от голода передохнем? – будто прочитав мысли своего командира, снова завелся Филька. – Вроде, воблы обещали, и что? Где она, вобла-то?

– Да… Когда под Борисовом стояли, даже сало иногда в пайках было, консервы, – на этот раз поддержал его Николай. – А теперь картошкой одной кормят.

«Так Оксане картошку и не вырыли, – вспомнил вдруг о невыполненном обещании Аркадий. – Кто бы мог подумать, что мы Приямино так быстро оставим. А ведь оставили… Да что там Приямино – до Крупков поляки дошли! И Лепель у них, и Полоцк. А мы все отступаем и отступаем…»

С промокшего куска брезента ему за шиворот стекло несколько капель холодной дождевой воды. Аркадию почему-то показалось, что не тоненькая струйка прокатилась по шее, а ледяной душ обрушился на него, заставив быстро собраться и отбросить упаднические мысли. В конце концов, он ведь не Сомов.

– А ну прекратить разговоры! – негромко, но строго приказал он красноармейцам. – Знаете ведь, какая сейчас обстановка в республике. Другим еще хуже.

– Да куда уж хуже, – буркнул себе под нос Филька, но больше не проронил ни слова.

Взводного, хоть и был тот моложе их всех, красноармейцы побаивались – больно уж строгим оказался.

С пронзительным свистом над воронкой пронесся снаряд, за ним второй, третий…

– Началось! – сказал Филька и грязно выругался.

Сердце Аркадия бешено заколотилось. И все же, невольно втягивая голову в плечи при каждом таком свисте и раздававшемся вслед за ним грохоте рвущегося за рощей снаряда, он трезво оценивал ситуацию: «Точно по нашим бывшим позициям лупят! Ну-ну… Давайте, сволочи, расстреливайте свои припасы! Мы подождем. А там посмотрим…»

Артобстрел длился недолго – поляки, видно, считая, что силы красных на этом участке фронта на исходе, решили много снарядов не тратить. Через несколько минут свист над головами красноармейцев и взрывы за рощей прекратились. Над полем установилась мертвая тишина.

В воронках тоже было тихо. Если поляки и рассматривали в бинокли старые, с обвалившимися краями ямы, то никакого движения над ними и возле них не замечали, а то, что происходило внутри этих ям, разглядеть было невозможно. Укрывшись кусками брезента, красноармейцы сидели тихо, не двигаясь.

– Если тебе опять приспичит, ссы в портки, – предупредил Семеныча Филька. – А то я тебе сам…

Конец фразы утонул в грохоте разорвавшегося – теперь уже совсем близко от них – снаряда. По брезенту застучали комья долетевшей до укрытия земли.

«Раскусили нас, что ли, гады?» – подумал Аркадий.

Однако, пальнув несколько раз – так, на всякий случай – по прилегающему к роще краю поля, где воронок было больше всего, поляки прекратили обстрел.

Аркадий, пригнувшись, добрался до того места в яме, куда перед этим ходил Семеныч и откуда хорошо просматривалось укрытие Кирилла Лагоды. Встав на большую кочку, выпирающую из скопившейся на дне жижи, и плотно прижавшись к поросшему травой краю воронки, он медленно высунул голову наружу.

Со стороны противника Аркадия прикрывал какой-то торчащий из земли низенький кустик, покрытый мелкими пожухлыми листочками. Кустик этот он приглядел еще до начала обстрела. Поле – насколько хватало глаз – казалось пустым и безмолвным. Ни людей, ни зверей, ни птиц на нем не было видно. Галки, которые на рассвете копошились в пропитанной дождем почве, отыскивая мелкую живность, испуганные грохотом снарядов улетели подальше от этого места.

Аркадий то устремлял взгляд туда, где была воронка Лагоды, то всматривался в противоположную, дальнюю часть поля, за которым находились позиции противника. Стоять на скользкой, неровной кочке было неудобно – ноги постоянно приходилось держать в напряжении, отчего они немели. Но еще хуже – противнее – было чувствовать, как сквозь шинель пробирается к телу отвратительная, холодная, как лягушка, пропитавшая траву и землю влага.

«Ничего, ничего… Надо терпеть, – приказал себе Аркадий. – Ты ведь не барышня кисейная, а красный командир. На тебя подчиненные смотрят…»

Он повернул голову к укрытию Лагоды и вдруг увидел, что торчащая из воронки ветка начала медленно раскачиваться из стороны в сторону. Это был знак. Аркадий перевел взгляд на другую сторону поля и, прищурившись, вглядывался вдаль. Сигнал, поданный Кириллом, который вел наблюдение за местностью в бинокль, означал, что комвзвода заметил противника.

Вскоре – уже без всякого бинокля – и Аркадий увидел, как вдалеке, на охристо-коричневом поле появились черные, крошечные, словно игрушечные оловянные солдатики, фигурки. Это были поляки.

– Идут! – повернувшись, крикнул он красноармейцам и посмотрел на Ухина.

Тот, не дожидаясь приказа, сделал знак рукой, означающий, что он понял своего командира, стащил со стоявшего на ящике пулемета кусок накрывавшего оружие брезента и выжидающе посмотрел на взводного.

Польская пехота шла, рассыпавшись по всей ширине огромного поля. Аркадий не отрывал глаз от надвигавшегося противника, наблюдая за тем, как фигурки «солдатиков» растут прямо на глазах. Ему казалось, что он уже видит ненавистные лица врагов, а Лагода все никак не подавал сигнала, которого ждали красноармейцы. Напряжение росло с каждой секундой. Аркадий боялся, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

«Ну, давай же, Кирюха, давай! Пора уже!» – мысленно подстегнул он товарища и в то же мгновение увидел, как над воронкой Лагоды взметнулось вверх красное полотнище. А еще через мгновение над только что казавшимся безмолвным, пустынным полем прокатилось громкое «Урааа!», слившееся с треском пулеметных очередей и винтовочных выстрелов.

Красноармейцы палили по наступающим на них полякам прямо из воронок. Ухин, установив пулемет на краю ямы, стоял на ящике из-под снарядов и строчил безостановочно.

Противник, не ожидавший такого «сюрприза» от, как ему казалось, почти поверженных красных, поначалу запаниковал. Первые ряды поляков, попавшие под плотный огонь, начали редеть. Одни – убитые и раненые – повалились на землю, другие упали на пашню, чтобы укрыться от пуль, некоторые бросились бежать с поля боя.

– Ага! – увидев убегающих врагов, во всю глотку заорал Филька. – Сдрейфил, поляк-портки горят! Получай в жопу, гад!

Но противник отступать не собирался. Польские пехотинцы быстро сосредоточились и, подгоняемые своими командирами, несмотря на потери, двигались вперед. Их было так много, что в какой-то момент по телу Аркадия пробежала предательская волна страха перед этим ощетинившимся штыками людским потоком, остановить который, казалось, не удастся никакими силами. А тут еще Филька, стараясь переорать звуки выстрелов и пулеметную трескотню, крикнул:

– Взводный, всего две обоймы осталось!

Собрав в кулак всю свою волю и преодолев страх перед надвигающейся угрозой, Аркадий хотел было приказать пулеметчику, чтобы тот лучше корректировал огонь и экономил патроны, но вдруг заметил, что группа поляков – человек десять-двенадцать – отделилась от своих и, вырвавшись вперед, оказалась на расстоянии метров пятидесяти от воронки Лагоды. Пулемет из этой воронки уже не строчил – там, видно, кончились все обоймы. Еще метров двадцать-тридцать, и противник забросает укрытие красноармейцев гранатами.

– Ухин, слева! – крикнул Аркадий Фильке.

Тот, громко матерясь, развернулся и направил ствол на приближающегося к воронке Лагоды врага.

«Тра-та-та-та…» – застрочил пулемет.

Поляки рухнули ниц: одни – замертво, другие – скрючившись от полученных ран, третьи – спасаясь от огня. Филька снова развернул оружие и вставил в него последнюю обойму. Захлебываясь, пулемет ударил по вражеской пехоте, но огненный смерч длился недолго: патроны кончились. Через несколько минут над полем раздавались только винтовочные выстрелы – все пулеметы красных умолкли.

– Ухин, Скотников! Гранаты готовь! – приказал Аркадий Фильке и Генке. – Остальные, прицельно: «Огонь!»

«Остальные» – Семеныч и Николай – и так уже беспрерывно палили по врагу из винтовок.

– Ага, как же – «прицельно»! – перезаряжая оружие, успел буркнуть Семеныч. – Они, как зайцы, зигзагами бегут. Попробуй тут «прицельно».

Аркадий понимал, что остановить атакующих только винтовочными выстрелами не удастся и что еще немного – и в воронки красноармейцев полетят вражеские гранаты. Тогда ямы, служившие бойцам укрытием, превратятся в их могилы. Чтобы не допустить этого, нужно держать врага на расстоянии – таком, откуда его граната до воронки не долетит.

Аркадий выдернул из лимонки чеку и, размахнувшись, со всей силы бросил ее в находящихся уже метрах в сорока от них поляков.

– Рано! – крикнул Ухин.

– Ничего не рано! – отозвался Генка, вслед за взводным метнув в противника гранату.