Гайда! - читать онлайн бесплатно, автор Нина Николаевна Колядина, ЛитПортал
bannerbanner
Полная версияГайда!
Добавить В библиотеку
Оценить:

Рейтинг: 3

Поделиться
Купить и скачать
На страницу:
3 из 25
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Так он просидел несколько секунд, а может быть, и минут – счет времени был потерян. Потом губы мальчика зашевелились, будто он заучивал молитву, лицо озарилось легкой улыбкой, ручка с пером, наконец, опустилась в чернильницу, и на чистом листке бумаги появились первые строчки стихотворения:

Проходят, точно сон кошмарный,

Тяжелые года.

Но миг настанет лучезарный,

Мы будем вместе навсегда.

Поставив точку в конце четверостишия, Аркаша снова задумался – нужно было написать продолжение. Его взгляд теперь устремился на окно, за которым по-прежнему моросил мелкий осенний дождь. От творческого процесса мальчика отвлекла мысль о том, что сегодня выйти из дома точно не удастся. Да и к ним вряд ли кто-нибудь придет – в такую погоду хороший хозяин собаку из дома не выпустит.

Аркаша снова сосредоточился на стихотворении. Он по-прежнему смотрел на льющиеся за окном струйки воды, но будто не видел их.

Когда на фоне этих струек вдруг возникла фигура съежившегося под дождем человека, мальчик даже не сразу понял, что человек этот ему не кажется, а существует в реальности.

Это был мужчина в солдатской шинели – такой же, как у его отца. Сердце Аркаши бешено заколотилось. Из груди его чуть не вырвался крик: «Папочка!», но слово застряло в горле – Аркаша понял, что ошибся. Мужчина был ниже, чем отец, ростом и более плотного телосложения. Окончательно сомнения развеял настойчивый стук в дверь. Петр Исидорович стучать бы не стал, вошел бы сразу – днем Голиковы никогда не запирались.

Аркаша бросился в прихожую. В три прыжка преодолел гостиную, чем вызвал недоумение у сидевших за столом сестер, и оказался возле входной двери раньше, чем вышедшая на стук Дарья, которая до этого хлопотала на кухне, расположенной рядом с прихожей.

– Здравствуйте, люди добрые, – поклонился хозяевам дома мужчина и пристально посмотрел на Аркашу. – Хотел спросить, туда ли я попал, тут ли Голиковы живут, но сам вижу – туда. Вы, стало быть, Аркадий – сынок Петра Исидоровича.

– Да… – только и смог вымолвить Аркаша, у которого от волнения пересохло в горле.

Мужчина обвел взглядом остальных членов семейства – девочки тоже вышли из гостиной и пристроились за Аркашиной спиной – и, наконец, представился:

– А я Кузьма Васильевич – сослуживец вашего батюшки. Вот, с приветом от него к вам пожаловал.

У Аркаши отлегло от сердца – если гость приехал, чтобы передать привет от папочки, значит, с ним все хорошо, он жив и здоров.

– Господи, да что же мы в дверях-то стоим! – опомнилась Дарья. – Раздевайтесь, проходите в гостиную. Я сейчас самовар поставлю.

– Не суетись, хозяйка, – остановил ее Кузьма Васильевич. – Я к вам на минутку заглянул – предупредить, что послезавтра с утра приду, и тогда уж обстоятельно поговорим. Дома-то кто будет?

– Будет! Будет! – в один голос закричали Аркаша и Таля.

– А почему сегодня нельзя? Или завтра? – не удержался от вопроса Аркаша.

– Сегодня никак не получится. Я только что с поезда, не спал совсем, устал очень. Сейчас к сестрице своей пойду – она тут недалеко, в Ямской Слободе живет. Тоже надо навестить. Давненько с ней не виделся, и с ребятами ее. Поди, выросли уже, и не узнать. Да и помочь, может, надо в чем. Овдовела она, одна малых подымает. Мужик-то ее еще в шестнадцатом погиб. Вот сегодня у нее заночую, а завтра встану с утра пораньше и в хозяйстве помогу. Писала, крыша у них прохудилась… А уж послезавтра к вам, тогда и поговорим.

– А сами-то вы откуда будете? – спросила гостя Дарья.

– Сам-то? – переспросил тот. – Сам-то я лукояновский. Город такой есть – Лукоянов, верст пятьдесят отсюда, а может, и поболе. Вот там я и живу. Жена у меня там, детки. Давно их не видел. А тут отпуск дали, после ранения. Вот послезавтра прямо от вас к ним и поеду.

Кузьма Васильевич обвел взглядом девочек и Аркашу и улыбнулся:

– А с батюшкой вашим все в порядке. Ничего плохого с ним не случилось.

Едва за гостем захлопнулась дверь, Аркаша кинулся к вешалке, на которой висела верхняя одежда, быстро облачился в свою форменную тужурку, надел на голову фуражку, потом, перебрав несколько вещей, снял с крючка непромокаемый отцовский макинтош, накинул его поверх тужурки, сунул ноги в сапоги и уже с порога крикнул девочкам и Дарье:

– Я к маме на работу!

Перешагнув порог, он вдруг резко остановился, будто уперся в невидимую стенку, обернулся, отыскал взглядом Дарью и, весело прищурившись, сказал:

– Теть Даш, а малиновка-то хорошую весть нам принесла! Правда?

– Правда, правда, – улыбнулась женщина. – Беги уж…

Только после того, как Аркашины сапоги отстучали по ступенькам крыльца, Дарья спохватилась:

– А чего побежал-то? Мать уж и сама скоро придет! Чего зря мокнуть-то…


3.


Небо по-прежнему поливало землю ситным дождем, но теперь он не казался Аркаше таким противным, как еще несколько минут назад. Мальчик даже с удовольствием подставил лицо под тонкие струйки, чтобы хоть немного охладить свой пыл – его щеки горели от возбуждения, вызванного неожиданным появлением фронтового товарища отца.

Закрыв за собой калитку, он вышел на улицу и оказался по щиколотку в воде. Земля в этом месте притопталась, и возле дощатой створки образовалось небольшое углубление, которое во время сильного дождя всегда заполнялось водой. Аркаша на секунду замешкался – почему-то вдруг вспомнилось, как он, когда был маленьким, топал по этой луже так, что брызги разлетались в разные стороны на несколько метров.

Посмотрев по сторонам и не увидев на улице ни одного человека, который мог бы сказать: «Взрослый парень, а какую дурь вытворяет!» – Аркаша поднял вверх ногу, обутую в сапог невероятно большого для его возраста размера, и со всей силой шлепнул по луже. Фонтан от этого шлепка получился такой, что если бы кто-то стоял метрах в трех от мальчика, то этот кто-то оказался бы мокрым с головы до ног.

Как ни странно, но этот дурацкий поступок вернул Аркаше нормальное расположение духа – словно вместе с водой от него отскочили переполнявшие его эмоции. Мальчик запахнул поглубже полы макинтоша, нахлобучил на уже промокшую под дождем фуражку капюшон и, перепрыгивая через образовавшиеся на дороге лужи, направился в сторону улицы Сальникова, которая связывала верхнюю окраину города с центром.

Улица эта, кроме того, что считалась одной из старейших в Арзамасе, известна была еще и тем, что на ней, вернее, на углу Сальникова и Алексеевской, находилось одно из самых больших в городе зданий – трехэтажное здание Арзамасского духовного училища. Скорее всего, по этим причинам она никогда не оставалась безлюдной. По ней туда-сюда сновали жители восточных и северных окраин, которые отоваривались в лавках Гостиного ряда или молились в Воскресенском соборе и других городских церквях. Еще здесь всегда можно было встретить и самих служителей церкви, и учащихся Духовного училища. Многих из них Аркаша знал в лицо. Некоторые так примелькались, что, даже не зная имен этих людей, мальчик с ними здоровался.

И на этот раз, несмотря на непогоду, улица Сальникова пустынной не была. Какие-то бабы в длинных юбках и теплых платках шли, видно, в Воскресенский собор на вечернюю службу. Аркаша их обогнал. Навстречу ему попались двое парней, которых он знал по реальному училищу. Оба были на несколько лет старше его.

Один из них, Женька Гоппиус, жил на самом конце этой улицы, недалеко от березовой рощи, куда Аркаша с друзьями часто бегал гулять. Женька был высоким, красивым парнем с правильными чертами лица, чем-то напоминающими черты его матери – учительницы Марии Валериановны, зарабатывающей на жизнь частными уроками. Впрочем, сам Женька с этого года тоже начал зарабатывать. Аркашин товарищ, Петька Цыбышев, сказал, что, окончив училище, Гоппиус устроился на службу в какую-то химическую лабораторию.

Второго из парней, Ваньку Персонова, Аркаша тоже хорошо знал – он, как и Голиковы, жил на Новоплотинной. Персонов был года на два моложе Женьки и теоретически должен бы был еще учиться в реальном, но недавно его отчислили из училища. И ладно бы за плохую успеваемость! Ничего подобного – с учебой у Ваньки никаких проблем не было. Наоборот – в прошлом году его всем в пример ставили. Персонов увлекался литературой, сам писал стихи – в местной типографии даже издали сборник его стихотворений под названием «Звук». Аркаша эту книжицу видел. Стихи все больше про деревню – так, ничего особенного… Но к исключению Ваньки из училища они никакого отношения не имели. Тут дело в другом.

Когда в реальном был избран ученический комитет, старшеклассник Иван Персонов его возглавил. У них, у старшеклассников, на заседаниях рассматривались вопросы куда более серьезные, чем в Аркашином классе. У четвероклассников что обсуждали? Кто по каким причинам отсутствовал, как распределить роли в спектакле, который решили поставить, кто на уроках плохо себя ведет, и все такое…Надо признать, дисциплина в младших классах пока еще хромает. Вот недавно его, Аркашу, и Петьку Шнырова директор отчитал за то, что они во время перемены на палках дрались.

Старшеклассники – другое дело. У них на повестках стояли вопросы о демократизации учебно-воспитательного процесса, о защите достоинства учащихся, о произволе некоторых преподавателей по отношению к реалистам. Ну, на то они и старшеклассники. Хотя и у них не все получается. Многие учителя порекомендовали руководству училища особо требовательных поставить на место. И директор встал на сторону таких преподавателей. Тогда Ванька – а он был еще и редактором ученической газеты – написал и напечатал памфлет про таких учителей, который назывался «Свиньи». Ну, уж это ему с рук не сошло – тут же отчислили из училища.

Поравнявшись с Гоппиусом и Персоновым, Аркаша поздоровался с бывшими реалистами, но те ему не ответили. Отчаянно жестикулируя, перебивая друг друга, парни на ходу вели такую оживленную беседу, что, скорее всего, даже не услышали Аркашиного «Здравствуйте» из-под закрывающего половину его лица капюшона. Зато до слуха мальчика успели долететь некоторые довольно громко произнесенные парнями фразы: «Ленин еще когда говорил, что нужно заключать мир без всяких там аннексий и контрибуций!», «Ну да! И никакой поддержки Временному правительству!», «Вот большевики…»

Продолжения фразы про большевиков – кажется, это был голос Женьки – Аркаша уже не услышал.

Вскоре его внимание привлекла группа из пяти-шести мужчин, одетых в военную форму, которые, как и он, двигались в сторону центра. Приглядевшись к военным, мальчик сразу определил, что все они, во-первых, нижние чины – ноги их были обуты в ботинки с обмотками защитного цвета; офицеры, в основном, носят сапоги, – во-вторых, что служат они в разных родах войск. Это было заметно, в первую очередь, по шинелям: у кавалеристов они намного длиннее, чем у пехоты, с широкими обшлагами на рукавах. Да и шлица разрезана чуть ли не до пояса, чтобы на лошадях было удобнее скакать. А еще на служивых были разные штаны: у одних – пехотинцев – из-под обмоток виднелись шаровары темно-зеленого цвета, у других – темно-синие рейтузы, какие носят в кавалерии.

Один из солдат заметно прихрамывал, второй – в кавалерийской шинели – и вовсе опирался на толстую деревянную трость. Без нее – это было очевидно – он не сделал бы и шагу. Из-за этих двоих вся группа передвигалась слишком медленно, иногда мужчины даже ненадолго останавливались.

«Раненые, видать, – подумал Аркаша, которому понадобилось всего несколько секунд, чтобы догнать группу. – Из тех, кто у нас долечивается…»

Военные, не обращая никакого внимания на дождь, о чем-то горячо спорили.

– Да мы летом шестнадцатого этих австрияков вместе с их Фердинандом так колошматили – только пух да перья летели! – услышал Аркаша голос опирающегося на палку солдата, который, чтобы жестом продемонстрировать, как он и его товарищи колошматили врага, остановился и свободной от трости рукой сделал несколько движений, напоминающих размахивание саблей. – Я тогда в кавалерии служил, у Каледина. Луцк взяли одним махом, а потом верст на пятьдесят вперед продвинулись! Алексей Максимыч – мужик толковый. Строгий, правда, никому спуску не давал, очень уж дисциплину любил. Ну, на то он и генерал.

– Так, слыхал я, выгнали его из армии. Если уж такой толковый, за что ж выгнали-то? – возразил хромому молодой пехотинец в сдвинутой на затылок блестящей от дождя папахе. – Пускай бы и дальше воевал. Аль без тебя не может?

Раздался дружный хохот. Аркаше тоже не смог сдержать улыбку.

– Дурак ты, Пашка! – обиделся хромой. – Алексей Максимыч – настоящий вояка. А выгнали потому, что это ваше нонешнее правительство не признал. Как царя-батюшку в отставку отправили, – хромой снова ненадолго остановился и перекрестился, – так он новой власти подчиняться не захотел.

– А сейчас-то он где? В тюрьме, что ли? – спросил кто-то из солдат.

– Тьфу на тебя! – сплюнул хромой. – В какой тюрьме? На родину он подался, на Дон куда-то. Алексей Максимыч казаком родился, казаком и помрет.

Дальнейшего разговора Аркаша не услышал – перед Соборной площадью он свернул в Поповский переулок, где находился госпиталь, в котором работала Наталья Аркадьевна. Мужики же пошли своей дорогой.

«Давно я здесь не был, – подойдя к воротам госпиталя, подумал Аркаша. – А ведь когда-то чуть не каждый день ходил маму встречать…»

Он вспомнил, как восьмилетним мальчиком первый раз пришел к матери на работу. Дома ему было скучно, новых друзей в Арзамасе он завести еще не успел, вот и решил дойти до маминой больницы – посмотреть, как она там устроилась. Едва мальчик вошел в помещение, как его тут же окружили женщины в длинных белоснежных передниках и таких же белых, закрывающих волосы косынках, завязанных на шее сзади, – сестры милосердия.

– Это к кому же такой симпатичный молодой человек пожаловал? – с улыбкой обратилась к Аркаше одна из них.

– К маме! – доложил мальчик.

– И кто же твоя мама? – поинтересовалась женщина.

– Так это, верно, нашей новой акушерки сыночек, – внимательно разглядывая Аркашино лицо, предположила другая. – Вы только посмотрите, как на нее похож!

Из палаты, расположенной в другом конце коридора, вышла Наталья Аркадьевна. Увидев сына, удивилась:

– Адя, ты зачем пришел?

На этот раз мать он увидел издалека – она стояла на крыльце больницы, прижавшись к входной двери. Только так можно было укрыться от косого дождя, от которого почти не спасал нависающий над крыльцом козырек.

«Воздухом вышла подышать, – догадался Аркаша. – У них там задохнуться можно».

В переполненных палатах, где с трудом удавалось протиснуться между койками, от смеси запахов медикаментов, человеческого пота, крови, мочи, сочившегося из ран гноя, табачного дыма стояло такое зловоние, что посетители, пришедшие в больницу с улицы, едва не теряли сознание. Этот запах за несколько минут успевал впитаться в одежду, волосы, кожу. Что уж говорить о тех, кто здесь работал!

Увидев сына, Наталья Аркадьевна задала ему тот же вопрос, как и тогда, пять лет назад:

– Адя, ты зачем пришел?

Потом на ее лице появилась тревога:

– Случилось что?

– Нет, мамочка! Ничего не случилось, – успокоил мать Аркаша. – Хотя, случилось, но хорошее: к нам сегодня человек один приходил, от папы. Вот я и не утерпел – прибежал тебе рассказать. А ты скоро домой пойдешь?

– Какой человек? – не ответив на вопрос мальчика, спросила Наталья Аркадьевна.

– Папин фронтовой товарищ, – пояснил Аркаша и снова поинтересовался:

– Ты когда работать закончишь? Я бы тебе по дороге все рассказал.

– Да вот еще двух раненых обработаю, и на сегодня все, – сказала Наталья Аркадьевна и, распахнув входную дверь, жестом пригласила сына войти в помещение. – Подожди меня, если хочешь.

Мальчик на секунду замешкался – войдешь, вся одежда пропитается зловонным больничным запахом, который несколько дней не выветрится. Ладно, плащ – его можно на это время где-нибудь во дворе повесить. А форменная тужурка? В ней ведь завтра в училище идти! И все-таки он решился – в конце концов, и мама, и ее коллеги вдыхают это амбре по многу часов подряд. Раньше такого не было. Раньше вообще все было по-другому…

Когда Аркашина мама начинала работать в Арзамасской больнице, в родильном отделении имелось всего четыре койки, и даже если все они были заняты, новоиспеченная акушерка легко справлялась со своими обязанностями.

Война многое изменила. С фронта в Арзамас начали поступать раненые, которых, после оказания им первой помощи в войсковых лазаретах, отправляли на лечение в тыл и размещали в специально оборудованных госпиталях и городских больницах. У врачей и прочего медицинского персонала работы прибавилось настолько, что люди от усталости валились с ног. У Натальи Аркадьевны появились новые обязанности: она обрабатывала раны, делала перевязки, переворачивала тяжелобольных… Работы с каждым днем становилось все больше и больше – поток раненых не прекращался.

Сделав несколько шагов по узкому, плохо освещенному коридору, Аркаша уперся в спинку железной больничной койки, на которой лежал укрытый серым одеялом человек. Вдоль стены, впритык к этой койке – спинка к спинке – стояла еще она, такая же, за ней – третья. На каждой из кроватей тоже лежали раненые. Такого в больнице Аркаша еще никогда не видел. Впрочем, он давно не заходил к матери на работу.

– В палатах свободных мест не хватает, вот и размещаем людей в коридоре, – заметив его растерянность, сказала Наталья Аркадьевна.

Она подошла к одному из раненых – молодому, лет двадцати трех, парню – и, наклонившись над ним, спросила:

– Ну, кто у нас тут?

Потом поднесла карту больного поближе к глазам и вслух прочитала:

– Так, Константин Яковлев. Осколочное ранение живота, внутренние органы не повреждены, уже хорошо… Ага, гнойная инфекция образовалась. Ну, сейчас мы твои болячки обработаем.

Резким движением Наталья Аркадьевна сорвала с живота парня пропитанную кровью и гноем марлю. Раненый вскрикнул.

– Потерпи, потерпи, дружок, – уговаривала солдатика сестра, обрабатывая ему рану, – не так уж все и плохо…

– Сам знаю, – морщась от боли, процедил тот, – видел, как из людей кишки вываливались. Моя-то рана не смертельная, я ей даже рад. Вот подлечусь тут у вас и домой поеду. К мамке в деревню. И никаких тебе больше окопов, пуль, снарядов! Всё! Кончилась для Костика война! Правильно я говорю, парень?

Аркаша понял, что вопрос адресован ему, но что ответить солдатику, не знал, поэтому постарался изобразить на лице улыбку и молча пожал плечами.

Оставив Костю, Наталья Аркадьевна подошла ко второму раненому, который показался мальчику глубоким стариком. Он даже удивился – разве таких призывают в армию и уж тем более отправляют на фронт? Лицо раненого, худое, серо-землистого цвета, было изрезано морщинами, напоминающими борозды на вспаханном поле. Щетина на впалых щеках и усы с проседью добавляли солдату возраста.

Раненому требовалось поменять повязку на ноге, вернее, на той ее части, которая осталась от нижней конечности – половине бедра.

– Вот Петровичу не повезло так не повезло – на мину наступил! – раздался веселый голос Кости. – Поперся из окопа с германцами брататься! Надо тебе было? А, Петрович? Вот ходи теперь на одной ноге!

– А ты-то чему радуешься? – усмехнулся старый солдат. – Домой собрался? Как бы не так! Вот залечат твои болячки, и прямиком на фронт. Хорошо, если домой дадут заехать, а то прям на передовую, в окопы. Под мамкиной юбкой не спрячешься.

– Как это? – растерялся Костя. – Я ведь раненый, а раненых на фронт не отправляют.

– Так это ты пока раненый. Но ведь не сильно. Кишки-почки-печенка и – что там еще у людей есть? – все цело, все на месте. А болячки заживут и отвалятся, и будешь ты снова здоровенький, к службе готовый. Вот так-то! – поддразнил молодого солдата Петрович и подмигнул Аркашиной маме:

– Верно, сестра?

– Может, и так, – согласилась Наталья Аркадьевна и, осторожно стянув с пациента серое больничное одеяло, спросила:

– Ну что, Василий Петрович, приступим?

Аркаша содрогнулся, увидев обмотанную окровавленными бинтами культю Петровича, но виду, что испугался, не показал. Он даже приготовился выдержать зрелище самой перевязки, но Наталья Аркадьевна встала так, чтобы сын не видел, как она отдирает от искалеченной конечности пропитанную засохшей кровью повязку. О действиях матери Аркаша догадался по лицу раненого, которое сморщилось от боли.

– Э, нет! Так дело не пойдет! – не унимался тем временем Костя. – Не хочу я на передовую, вшей кормить и под пули подставляться! Сестра, а может, вы мне кусочек от чего-нибудь отрежете, пока не все дырки заросли? От кишков, например. Их в организме много – говорю же, я видел!

Вопрос Костика всех развеселил. Даже Петровича. Лицо старого солдата озарила улыбка, бороздки на щеках расправились, серая кожа посветлела, а в глазах запрыгали веселые огоньки, отчего они сразу перестали казаться тусклыми.

– Это не по моей части, к хирургу обращайтесь, – засмеявшись, посоветовала парню Наталья Аркадьевна, – может, что-нибудь и отрежет.

– Язык бы ему подрезать, чтоб ерунду не молол, – высказал свое мнение Петрович.

«А он не такой уж и старый, – заметив произошедшую с раненым перемену, подумал Аркаша, – может даже, ненамного старше папочки. Вот если бы его еще и побрили…»

– И когда только эта война окаянная кончится? – прервал его размышления голос Кости. – Вот говорят: воевать будем до победного конца. А когда конец-то этот наступит, а, Петрович? Кто-нибудь знает? Сколько можно в траншеях сидеть, на брюхе по грязи ползать, под пули лезть!

– Вот и не лезь, – снова поморщившись от боли, посоветовал парню Петрович. – У меня газетка одна есть, в шинели припрятана, «Солдатская правда» называется. Так вот, там написано, что солдатам делать, чтобы война скорее кончилась. Я тебе вот что скажу…

Аркаша обратился в слух – уж очень интересно было узнать, что пишет об окончании войны газета, которую сам он никогда не видел.

– Да знаю я, что ты скажешь, – отмахнулся от Петровича Костя. – К нам летом мужик один приходил, все твердил, что правительство войну кончать не собирается и что мы, солдаты, сами должны ее прекратить. Офицеров своих не слушать, в атаки не ходить, с австрияками и германцами чуть ли не обниматься, брататься, значит. Мол, их тоже, как и нас, против воли в окопы загнали, и они тоже домой хотят – к мамкам, женам да детишкам.

Чтобы лучше видеть Петровича, Костя слегка приподнялся в постели и, опираясь на локти, продолжил:

– А еще мужик этот сказал, что он в такой партии состоит, которая одна против войны выступает и призывает немедленно заключить мир с германцами …

– Партия большевиков называется, – подсказал Петрович. – А главный у них – Ленин. Слыхал о нем?

– Да слыхал… – опустившись на подушку, сказал Костя. – Мужик этот нам тоже газету какую-то показывал и статью из нее зачитывал. Говорит, написал ее Ленин. Только я из статьи той ничего не понял, пока мужик своими словами все не разъяснил. Он и о братаниях этих говорил…

– Ну, так и чего тебе непонятно? Что ты против братаний имеешь? – допытывался Петрович.

– Я-то, может, и ничего против не имею, – ответил Костя.

Он снова приподнялся на койке и продолжил:

– Только вот после того, как мужик этот ушел, собрал нас ротный и сказал, что правительство указ издало, в котором написано, что ни о каком мире с врагами Отечества не может быть и речи, а если кто брататься с ними побежит, под суд пойдет. Но сначала от него – от ротного – по морде получит. А если схватят кого из ихних, ну, из германцев, кто на братание придет, то тут же, на месте, расстреляют. А еще он сказал, что этот, как его, Ленин на немцев работает, а значит, является немецким шпионом.

– Сам ты шпион! – возмутился Петрович. – Наслушался дураков и всякую ерунду городишь. Вот ты меня послушай… Всё, сестричка? Кончено дело?

Последние слова были адресованы Наталье Аркадьевне, которая, улыбнувшись, молча кивнула старому солдату и повернулась к сыну:

– Адя, ты можешь выходить. Я сейчас переоденусь и тоже выйду. Подожди меня на крылечке.

Аркаша попрощался с ранеными и вышел на улицу. Первым делом он полной грудью вдохнул большую порцию чистого свежего воздуха и, даже не успев выдохнуть, с удивлением заметил, как резко изменилась погода. Моросивший весь день дождь, который, казалось, никогда не кончится, прекратился. Сквозь рваные просветы, появившиеся в серой пелене облаков, виднелось ярко-голубое, почти синее небо. Чем ближе к горизонту, тем просветов становилось больше, а цвет неба постепенно менялся – делался гуще, насыщеннее, темнее. Менялись и облака: от серебристо-серых над городом до почти черных, отливающих фиолетовыми и бордовыми красками на западе, за Тешей, где оранжевый солнечный диск приготовился погрузиться в багряное пламя заката…

Ночью Аркаша никак не мог уснуть. То переворачивался с боку на бок, то натягивал до ушей одеяло, то засовывал голову под подушку. Ничего не помогало. Он искренне удивлялся – что с ним такое происходит? Раньше, стоило только плюхнуться на кровать, тут же засыпал.

На страницу:
3 из 25

Другие электронные книги автора Нина Николаевна Колядина