Гайда!

Вопрос Костика всех развеселил. Даже Петровича. Лицо старого солдата озарила улыбка, бороздки на щеках расправились, серая кожа посветлела, а в глазах запрыгали веселые огоньки, отчего они сразу перестали казаться тусклыми.

– Это не по моей части, к хирургу обращайтесь, – засмеявшись, посоветовала парню Наталья Аркадьевна, – может, что-нибудь и отрежет.

– Язык бы ему подрезать, чтоб ерунду не молол, – высказал свое мнение Петрович.

«А он не такой уж и старый, – заметив произошедшую с раненым перемену, подумал Аркаша, – может даже, ненамного старше папочки. Вот если бы его еще и побрили…»

– И когда только эта война окаянная кончится? – прервал его размышления голос Кости. – Вот говорят: воевать будем до победного конца. А когда конец-то этот наступит, а, Петрович? Кто-нибудь знает? Сколько можно в траншеях сидеть, на брюхе по грязи ползать, под пули лезть!

– Вот и не лезь, – снова поморщившись от боли, посоветовал парню Петрович. – У меня газетка одна есть, в шинели припрятана, «Солдатская правда» называется. Так вот, там написано, что солдатам делать, чтобы война скорее кончилась. Я тебе вот что скажу…

Аркаша обратился в слух – уж очень интересно было узнать, что пишет об окончании войны газета, которую сам он никогда не видел.

– Да знаю я, что ты скажешь, – отмахнулся от Петровича Костя. – К нам летом мужик один приходил, все твердил, что правительство войну кончать не собирается и что мы, солдаты, сами должны ее прекратить. Офицеров своих не слушать, в атаки не ходить, с австрияками и германцами чуть ли не обниматься, брататься, значит. Мол, их тоже, как и нас, против воли в окопы загнали, и они тоже домой хотят – к мамкам, женам да детишкам.

Чтобы лучше видеть Петровича, Костя слегка приподнялся в постели и, опираясь на локти, продолжил:

– А еще мужик этот сказал, что он в такой партии состоит, которая одна против войны выступает и призывает немедленно заключить мир с германцами …

– Партия большевиков называется, – подсказал Петрович. – А главный у них – Ленин. Слыхал о нем?

– Да слыхал… – опустившись на подушку, сказал Костя. – Мужик этот нам тоже газету какую-то показывал и статью из нее зачитывал. Говорит, написал ее Ленин. Только я из статьи той ничего не понял, пока мужик своими словами все не разъяснил. Он и о братаниях этих говорил…

– Ну, так и чего тебе непонятно? Что ты против братаний имеешь? – допытывался Петрович.

– Я-то, может, и ничего против не имею, – ответил Костя.

Он снова приподнялся на койке и продолжил:

– Только вот после того, как мужик этот ушел, собрал нас ротный и сказал, что правительство указ издало, в котором написано, что ни о каком мире с врагами Отечества не может быть и речи, а если кто брататься с ними побежит, под суд пойдет. Но сначала от него – от ротного – по морде получит. А если схватят кого из ихних, ну, из германцев, кто на братание придет, то тут же, на месте, расстреляют. А еще он сказал, что этот, как его, Ленин на немцев работает, а значит, является немецким шпионом.

– Сам ты шпион! – возмутился Петрович. – Наслушался дураков и всякую ерунду городишь. Вот ты меня послушай… Всё, сестричка? Кончено дело?

Последние слова были адресованы Наталье Аркадьевне, которая, улыбнувшись, молча кивнула старому солдату и повернулась к сыну:

– Адя, ты можешь выходить. Я сейчас переоденусь и тоже выйду. Подожди меня на крылечке.

Аркаша попрощался с ранеными и вышел на улицу. Первым делом он полной грудью вдохнул большую порцию чистого свежего воздуха и, даже не успев выдохнуть, с удивлением заметил, как резко изменилась погода. Моросивший весь день дождь, который, казалось, никогда не кончится, прекратился. Сквозь рваные просветы, появившиеся в серой пелене облаков, виднелось ярко-голубое, почти синее небо. Чем ближе к горизонту, тем просветов становилось больше, а цвет неба постепенно менялся – делался гуще, насыщеннее, темнее. Менялись и облака: от серебристо-серых над городом до почти черных, отливающих фиолетовыми и бордовыми красками на западе, за Тешей, где оранжевый солнечный диск приготовился погрузиться в багряное пламя заката…

Ночью Аркаша никак не мог уснуть. То переворачивался с боку на бок, то натягивал до ушей одеяло, то засовывал голову под подушку. Ничего не помогало. Он искренне удивлялся – что с ним такое происходит? Раньше, стоило только плюхнуться на кровать, тут же засыпал.

«Просто сегодня столько всего произошло, что мозг сразу все не переваривает, – в очередной раз вынырнув из-под подушки, решил Аркаша. – Ну и ладно! Не спать так не спать! Если не высплюсь, завтра в училище не пойду, скажу, что заболел…»

Он улегся на спину, подоткнул под себя одеяло – в доме было прохладно, топливо экономили – и начал перебирать в памяти события прошедшего дня. Ну, первая половина суток прошла спокойно – он сделал уроки, дочитал под шум дождя Диккенса. Потом хотел написать папе письмо, но вместо этого написал стихотворение. Всего четыре строчки. Хотел сочинить еще, но больше не успел, потому что… Потому что….

Веки мальчика начали медленно закрываться.

«Потому что пришел Кузьма Васильевич!» – подсказал ему кто-то невидимый, заставив Аркашу мгновенно распахнуть глаза.

Ну да! Пришел папин товарищ, с которым они вместе служат в армии. Потом он помчался к маме на работу, чтобы поделиться с ней этой новостью, а там услышал разговор Василия Петровича и Костика о войне, о братаниях, о большевиках, о Ленине. Впрочем, о большевиках и Ленине он слышал уже второй раз за день – о них говорили Женька Гоппиус и Ванька Персонов. О надоевшей всем войне последнее время вообще трубят на каждом шагу. Только мнения на этот счет у всех разные – одни призывают воевать до победного конца, другие настаивают на сепаратном мире. Кто тут прав – попробуй разберись.

«Вот был бы рядом папа, – подумал Аркаша, – он бы все разъяснил. Но папа на фронте, и неизвестно, когда приедет…»

Он снова повернулся на бок и начал вспоминать свой разговор с матерью, который они вели, когда возвращались из госпиталя домой. Сначала он рассказал ей о визите Кузьмы Васильевича. Мама отреагировала на эту новость на удивление спокойно. Сказала только, что надо попросить выходной на тот день, когда к ним придет папин товарищ, и что нужно собрать папе посылку и написать письма.

Аркаша тогда подумал, что она сильно устала на работе, поэтому и не выражает особых эмоций из-за приезда Кузьмы Васильевича. Сначала мальчик решил не приставать к матери ни с какими расспросами, но потом все-таки поинтересовался, что она думает о споре Василия Петровича и Кости.

– Да мне уже все эти разговоры о войне, братаниях, разных партиях настолько приелись, что я к ним особенно и не прислушиваюсь, – ответила Наталья Аркадьевна.

Какое-то время они шли молча. Потом мать сама прервала молчание:

– Раньше ни о каких братаниях и речи не было. Большинство раненых, которых привозили к нам на лечение в первые месяцы войны, хотели скорее поправиться и вернуться к своим товарищам, на фронт.

– Ну да! Я помню, что все газеты тогда кричали о том, что наша армия легко и быстро разобьет германцев с австрияками. И народ в это верил! – тут же поддержал разговор Аркаша.

– Ну, вот видишь, – не получилось ни быстро, ни легко, – сказала Наталья Аркадьевна, – а армия наша, судя по разговорам солдат, на грани развала. А тут еще эти братания… Да если бы только братания! Читал, небось, в газетах, сколько солдат дезертирами становятся? Я сама видела на улицах людей каких-то странных. Одеты непонятно как – наполовину в военное, наполовину в штатское. Бродят по городу бесцельно, пугают прохожих. Некоторые попрошайничают. Похоже, дезертиры.

«Понятно, что дезертиры, кто же еще, – переворачиваясь на другой бок, подумал Аркаша. – Непонятно только, как к ним относиться…»

С одной стороны, солдат, которым невмоготу уже окопная жизнь, понять можно. Но, с другой стороны, дезертирство в армии всегда презиралось – это им и в училище, на уроках истории, говорили… Конечно же, во время войны с Наполеоном русские солдаты с полей сражений без приказа не бежали. Но ведь и в окопах месяцами не сидели! Хотя, им тоже доставалось… И, опять же, кто-то должен защищать страну от врага? Почему одни должны воевать, как его папочка, например, а другие прятаться в тылу?

Аркаша снова закутался в одеяло и хотел было подумать о том, что он завтра напишет папе, но мысли в голове путались. Неожиданно в его сознании возникла яркая картина багряного заката, которым он любовался, пока ждал возле госпиталя маму. Он отчетливо увидел, как на фоне вечернего неба в лучах уходящего солнца переливаются, словно золотые монетки, листья берез, выстроившихся в шеренгу за больничным забором, и как вдруг внезапный порыв ветра срывает с деревьев пригоршни этих листьев и кружит их в стремительном вальсе. Несколько мгновений они, словно танцующие пары, несутся по кругу в едином ритме. Но вскоре листочки замедляют свой полет и перед тем, как, блеснув на прощанье золотом, присоединиться к своим собратьям на земле, начинают хаотично, натыкаясь друг на друга, кружиться в воздухе.

Перед тем как уснуть, Аркаша успел подумать о том, что и в его голове происходит нечто подобное: мысли роятся так же сумбурно, как эти сорвавшиеся с деревьев листья, и ему никак не удается привести их в порядок…

Утром он встал как обычно и даже не вспомнил о том, что накануне готов был пропустить занятия в училище. В реальном за весь день ничего особенного не произошло. Намечалась кадетская лекция, но ее почему-то отменили, чему Аркаша очень обрадовался – уж кого-кого, а кадетов он вообще слушать не собирался. Эсеры гораздо толковее. На днях он был на их митинге, и со многим, о чем там говорили, соглашался. Да и большевики в одну дуду с эсерами дудят…

Дома Аркаша решил, что уроки на завтрашний день приготовит вечером – сначала напишет папе письмо, которое Кузьма Васильевич захватит с собой на фронт. Весь день – даже во время занятий – он думал о том, что спросить у отца.

Отложив в сторону перо, мальчик взял в руки исписанный листок бумаги и внимательно прочитал только что законченный текст:

«Милый, дорогой папочка!

Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:

1. Что думают солдаты о войне? Правда ли, говорят они так, что будут наступать лишь в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию и когда им объяснят, за что они воюют?

2. Не подорвана ли у вас дисциплина?

3. Какое у вас, у солдат, отношение к большевикам и Ленину?

Меня ужасно интересуют эти вопросы, так как всюду об них говорят.

4. Что солдаты, не хотят ли они сепаратного мира? И как вообще они смотрят на текущие события?

5. Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает?

Какой у большинства лозунг? Неужели – «война до победного конца», как кричат буржуи, или «мир без аннексий и контрибуций»?