«Вернусь только с Победой…» Фронтовые письма 1941—1945 гг.

…Целую крепко всех вас мои любимые. До свидания!

01.06.1942 г. Нинуся дорогая! Ты меня извини, что май оказался хуже чем апрель в отношении писания тебе писем, но ничего не могу сделать. Такое время. Я здоров. Здравствую по-прежнему. На неделе послать письмо не рассчитывай. Буду стараться писать при малейшей возможности. В отношении поездки твоей, я писал уже не однократно, не поднимайтесь раньше июля. В случае истечения срока литера переменишь через военкомат. Целуй детей. До свидания.

02.06.1942 г. Дорогая Нинуся!

Вот наступил и июнь. Я не знаю как у тебя, а я буквально не замечаю времени. Течет очень быстро. Прочитал сегодня подвал в «Правде» под заглавием «Нина» и крепко расстроился, даже брызги из глаз сыпались. Конечно, подумал, кое о чем и в частности, о том, что не исключена возможность оказаться в положении Курочкина еще многим и в частности собственной персоне. Досадно, осадок не хороший.

Я лично этой статьи не прочитал бойцам сознательно, потому что вызывает слишком много таких чувств, которые просто у здоровых молодых людей не к месту, вызывает какую-то «квашню». Хочешь ты или нет, а каждый должен задуматься и заняться анализом, а что если я буду калекой? Как будет реагировать моя жена? О самой мысли, возможности остаться калекой совершенно не хочется думать. Правда эта возможность реальная действительность, но хочется думать о другой, полноценной жизни. Конечно мне можно возразить. Первое возможное возражение может заключаться в том, что в статье проводится мысль, чтобы наши бойцы не поддавались таким настроениям как у Давыдова. Конечно, оно, так с Давыдовым финал радостный, но, к сожалению, ведь «шлюх»-то очень много у нас, а кое-кто из наших жен, как и все живые люди с добрым намерением не нарушить семьи, начинают с маленького баловства, а заканчивают противоположным. Есть ведь и такие факты, когда некоторые жены под влиянием определенных трудностей, в порядке облегчения своей жизни строят новую жизнь, новую семью, забывая о тех, которые по призыву страны, выполняя свой долг, вынуждены были оставить свою семью. 2-е возражение может быть такого порядка, что в статье проводится мысль о том, что и инвалид в нашей стране может заполнять свою жизнь определенным общественно-полезным созидательным содержанием. Это верно, но на черта мне думать и вдалбливать в мою голову, что окажусь калекой, но ты не беспокойся, мол так-то и так. Ведь наши люди в борьбе с гитлеровцами на каждом шагу проявляют чудеса храбрости, совсем не для того, чтоб получить хорошее внимание как инвалиду священной, великой отечественной войны, нет и нет. Источник героизма нашей армии с исключительной полнотой определен нашим Сталиным – ко всему сказанному товарищем Сталиным мне хочется сказать и то, что наши бойцы в боях с немцами не щадят своей собственной жизни в конечном итоге для того, чтобы жить той полноценной жизнью, которая возможна в определенных общественных условиях, но не ради перспективы остаться калекой, пользующегося вниманием и уважением общества.

Для меня совершенно не понятно, зачем тревожить наши здоровые сердца. Другое дело, она (статья) очень и очень уместна для вас наших жен, поэтому и отсылаю вырезку тебе как непосредственному адресату. Прочитай ее своим товарищам по работе, она несомненна окажет свое влияние в части размножения «шлюх».

До свидания, моя родная, целуй крепко за меня детей. Передай им мою просьбу, пусть не огорчают маму своими фортелями. Я думаю, они в состоянии осуществить такую необходимость. До свидания.

09.06.1942 г. Дорогая Нинуся!

Я получил от тебя несколько писем, которым был очень рад, но ответить регулярно не смог. Решил, что не будешь в претензиях, если напишу и одно.

Нина, хотя сам пишу карандашом, тебя прошу писать мне только чернилами, т. к. рукопись карандашную, да писанную еще химическим мне читать трудно. Света нет, пользуюсь очками погибшего товарища, они немного получше, но не совсем по моим глазам.

Нинусь, ты просишь меня написать что-либо конкретное о себе. Но неужели не понятно, что это значит говорить о делах части, что для тебя ясно делать нельзя. Дальше, ты меня просишь, чтоб я хоть намекнул в каком пункте я нахожусь, т. к. Украина мол большая. Очень тебе верю и сочувствую, что тебе хочется знать это. Однако этого сделать не могу.

Бывают такие факты, когда отдельный боец напишет место своего нахождения, но глядишь полевая привезет открытку этому бойцу, написанную от имени военной цензуры, кем-то из цензоров, примерно с таким текстом: «Товарищ! Вы в своем письме адресованном тому-то указываете место своего нахождения, что делать нельзя, этим совершаете преступление перед Родиной. Учтите, что такие письма мы задерживаем.

Передайте и своим товарищам, чтоб не делали этого. Военная цензура». Я такую открытку обязательно вручаю адресату после громкого его прочтения всем бойцам. И вот сознавая это, я должен выходит какими-то утонченными способами и намеками делать тоже преступление. В отношении фото скажу тебе, что фотографироваться у нас негде, поэтому просьбу твою оставляю неудовлетворенной.

…Я здоров. До свидания. Целую крепко.

24.06.1942 г. Дорогая Нинуся!

Прошел только один день как я написал тебе письмо, а за этот день наметились огромные изменения в моем положении. Сегодня по поручению политотдела выезжал в батальоны, работающие на линии фронта. По возвращении мне предложили выступить на митинге. Выступил с настроением, темпераментно и очень удачно. Об этом мне говорили уже после – командиры и политработники, а мои бойцы командиру прямо заявили, что «наш политрук выступил лучше всех». На митинге оказывается присутствовал представитель политуправления армии с специальным заданием отобрать квалицированных агитаторов для выступлений перед большими частями на фронте. По окончании митинга меня и еще одного товарища по званию ст. политрук, пригласили в политотдел. Побеседовали. Нач. политотдела предложили дать на меня характеристику, а мне предложили завтра выехать в политуправление фронта. Таким образом создалась реальная перспектива изменения моего положения. Что скажут мне в штабе не знаю. Это прояснится через три-четыре дня.

…Нинусь! Не нужно хныкать, придет время, будем снова в Ростове. Встретимся со всеми друзьями. Не возьмут в мастерские, устраивайся на месте. Продолжай хлопотать пропуск, но не двигайся, пока не получишь команды от меня. Целуй Эну, Киру. Родные чертенята молчат. Эне я написал специальное письмо, получила она его или нет не знаю. Ответа во всяком случае нет.

До свидания. Целую Д. Абаев.

29.06.1942 г. Дорогая Нинусь!

Зачем ты так крепко переживаешь факт вынужденного пребывания в Средней Азии, рвешься в Ростов. Ты вспомни, что сама говорила в условиях мирной жизни. Ведь не раз перед мной ставила вопрос выехать куда угодно, хоть к чертям на куличики, лишь бы не в Ростов. «Ростов мне осточертел» и т. д. Когда я пытался тебя отговорить с приведением доводов, нет смысла кочевать в то место, где ни кого не знаешь и т. д., то ты меня называла чуть ли не лежебокой, которого трудно сдвинуть с места, а теперь, когда надо подождать, запастись известной долей терпения, рвешься в опротивевший в свое время тебе город. Как-то получается не последовательно. Я тебе уже писал, когда выслал литер, что об немедленном отъезде не думай, надо подождать обязательно. А если на то пошло, то я тебе просто запрещаю сейчас выезжать. Обстановка города сейчас чрезвычайно сложная. Я тебе уже писал, что несмотря ни на что, не исключены еще факты, когда враг сможет еще ценой огромных потерь, путем сосредоточения значительно превосходящих сил на узких участках фронта завладеть некоторыми пунктами. Возьми Керчь. Вполне понятно, что эти эпизоды не решают конечного исхода войны. Однако факт остается фактом, что враг еще в состоянии творить большие нападения. Ростов в прифронтовой полосе. Время от времени… Или ты захотела потрепать себе нервы орудийными раскатами всегда предсказывающие, что фронт рядом. Не для того был организован ваш отъезд со всеми удовольствиями в дороге.

Я продолжаю находиться при той же части. Только помимо работы политического руководителя роты прибавилась работа ответ. [ственного. – Н.П.] секретаря партийной организации. Чувствую себя на месте. Только на теле появилась нервная сыпь, зудит проклятая.

…. До свидания, родная.

07.07.1942 г. Здравствуй, дорогая Нинуся! Наконец вырвал время написать тебе письмо. Твои письма я получаю, очень им рад.

Я был в политуправлении фронта, беседовал с нач. отдела кадров глав ПУРККА, какое решение он примет для меня не известно. Сказал только езжайте на фронт в часть. Не сказал мне для какой цели вызывали. Не исключена возможность, что последует приказ о моем откомандировании, но это дело будущего.

Я здоров. Жаловаться могу только на факт отсутствия вас, мои дорогие, а в остальном все благополучно. Ты мне пишешь, что заметку вырезанную мной из фронтовой газеты и посланную тебе, ты не получила, отсюда делаешь вывод, что вам не положено читать наших газет и даже делаешь мне замечание… Напрасно. Фронтовая газета «Во славу родины» не является недоступной для гражданского населения. Неполучение могу объяснить только двумя причинами: 1) Во время проверки письма просто забыли вложить или же тем, что вырезка была из середины газеты, отсюда трудно установить, что она именно к этой газете, не видно за какое число. При проверке письма вашей цензурой, и не располагая такой газетой, они не состоянии установить, что это вырезка именно из той газеты, которую я указываю. Подвергать контролю текст вырезки, это новая работа, а работы цензорам хватает и без этого, вот, вероятно, ее попросту и выбросили.

Твое решение сейчас не выезжать в Ростов н/Д является единственно правильным, об истечении срока требования не беспокойся, предоставишь его в военкомате, выпишут новое.

…Целую крепко.

23.08. 1942 г. Дорогие мои! Нинуся, Эночка и Кира!!

Если бы вы знали сколько радости я предоставляю сам себе, тем фактом, что имею, наконец, возможность, написать письмо вам моим дорогим и сообщить единовременно, что я жив и здоров, может это прозвучит странно, но это так и вы наверное никогда не поймете подобное настроение. Нинуська, родная, все время лелеял мечту, как случится возможность написать тебе письмо и написать много, много, а вот сегодня эта возможность налицо и не знаю как писать, с чего начать.

Милая, я немного начал сдавать физически, что на меня действует исключительно угнетающе, ибо… после войны почувствуешь, что если жизнь будет значительно укороченной и исключительно неполноценной.

Нинусь, когда я тебе писал последнее письмо, но я не помню, все так смешалось. За это время пришлось написать, совершить и видеть очень многое, написать в письме просто нет возможности. Во всяком случае скажу, что было много героического, но много и таких фактов, которые позорят нашу Красную Армию. Нинусь, я никогда не думал, что способен на такую беспощадность, которая граничит с жестокостью… Я считал, да и ты считаешь меня добродушным человеком, оказывается в человеке долгое время могут скрываться качества, которые проявляются только в соответствующей обстановке. Да, это твердость, если хочешь даже упрямая настойчивость, сослужили мне не плохую службу. В условиях замыкающихся кругов она помогает.

Приказ командования нами выполнен. Совершили мы поистине героический пеший марш, пройдя до 150 километров пешим ходом.

…Сейчас я на Кавказе. Видел Ваню, семью он оставил у моих стариков, сам же по приказу наркома ж.д. транспорта двинул дальше. Видал Марусю, она бедняга 25 километров с ребенком шла пешком, подобрал ее истребительный батальон, где оказалось много коммунистов, которые ее знали. Секретарь ихнего горкома оказался подлецом. Сейчас она также у моих стариков. Решила остаться с ними. Стариков я видел даже два раза. От фронта сейчас мы сравнительно далеко. Если там на прежнем месте, работали по ночам на фронте, то сейчас находимся несколько позади, создаем все необходимое, чтоб удержать проклятого гада. Ох, как нам нужно сейчас время как воздух. Есть у нас чудесные люди. Мы с марша, не отдыхая ни единые сутки, приступили прямо к работе, очень многие на земляных работах выбрасывают за сутки от 45 до 2-х кубометров. Это не виданное дело. До свидания, родные.

Нинусь, я очень огорчен Кирой, неужели ты не в состоянии ей втолковать так, чтоб она поняла, что сейчас когда решается судьба большая, сотни тысяч людей кладут свои жизни для того, чтоб выполнить Ваше исключительно твердое и суровое требование – остановить и погнать во что бы то ни стало врага. Неужели для нее не будет понятно то, что в этих условиях вести себя так, чтоб не приносить ни какой пользы на том участке, на котором находишься просто преступно. Ведь ты сама пишешь о тунеядцах, к которым ты относишься с презрением и некоторые присосались для того, чтоб только отстаивать свое благополучие. Откуда у Киры стремления к паразитической жизни?

Нинусь, ты пишешь, что некоторые приезжают с фронта на несколько дней и спрашиваешь меня, не удастся ли мне приехать? Нинусь, об этом я только могу мечтать, но в настоящих условиях это не возможно – просто фантазия. Утешаю себя мыслью, что настанет день и час, когда какая-то сотая доля секунды и устанавливалась бы связь с вами. Числа 17 августа наконец я получил возможность написать Вам письмо, не знаю, получила его или нет, но и на том месте (были сравнительно далеко от фронта имел возможность заезжать к старикам) простояли очень недолго всего несколько дней и снова нас перебросили на новое место, а сейчас опять прибыли уже вплотную к району, где решается очень многое и здесь-то я и получил кучу твоих писем.

Должен тебе сказать, что за последние три дня у нас здесь дела обстоят не плохо, отбито несколько населенных пунктов, только за вчерашний день прогнали его километров на 19. Уничтожено гитлеровцев исключительная уйма, а если принять во внимание, что он в течение недели не мог прибирать свои трупы и рвался буквально через своих мертвецов, то можно представить, что за мясорубку ему устроили. Рассчитываем их дальнейшие успехи. Нинусь, такая масса поистине героических поступков, что описать очень трудно. Дерутся с исключительной ненавистью и злобой.

16.09.1942 г… Нинусь, причина моего неписания должна быть для тебя ясна. С 11-го июля по 15 августа я тебе не мог написать буквально ни слова, т. к. мы находились исключительно в подвижном состоянии, ни о какой нашей полевой почте речи быть не могло, а по прибытии на определенное место, опять-таки несколько дней, это дело не налаживалось. То, что вы обо мне беспокоились, я себе очень четко представлял, и это было видно. Как только получишь возможность, хоть час в местных условиях заснуть, да и в критические минуты, мысленно также связывался с Вами. Казалось бы это невероятно, однако факт, как-то помимо воли, выделялась что мы снова будем вместе – только он очень далеко.

Родные, будьте все здоровы, живите дружнее. Целую вас крепко.

Нинусь, прошу тебя напиши несколько строк, ты как бы обиделась на меня за то письмо? Жду.

19.09.1942 г. …Нинуська, началось снова напряженное время после небольшого относительного затишья здесь дела наши не плохие. Врага кромсаем и тесним. Как будет обстоять дело дальше, сказать трудно. Все исключительно обеспокоились Сталинградом. Если врагу удаться его захватить, это почувствуем и мы на своем участке. Дорогая Нинусь, не беспокойся.

Целую и мечтаю о свидании. Целуй детей. Ваш…

08.10.1942 г. …Ты об мне, пожалуйста, беспокойся поменьше. Ни черта со мной не случится, по крайней мере, самому хочется в это верить. Конечно, всякое бывает и жарко и тепло, а когда стояли близко от своих, так было приятно. Сейчас мы ведем [такой. – Н.П.] образ жизни: переезжаем каждые 2–3 дня и в новой дыре и так все время. Не успеет наша ПИС наладить обмен как следует, а мы уже двинули. Тому еще содействует то, что наша бригада Краснознаменная зарекомендовала себя не плохо в штабе армии. Отсюда: где надо срочно, мы там.

Положение на нашем участке, в конечном итоге, нужно сказать не плохое. На одном фланге его колошматят беспрерывно и теснят ощутительно. На другом, тут дело с переменным успехом, иногда село переходит в течение дня несколько раз из рук в руки. Сволочь давят и уничтожают буквально как тараканов, но все же лезет. Посмотришь на этих союзничков Гитлера – румын, становится тошно. Оборваны до последней возможности. Не редки случаи, когда к ногам прикован пулемет, это для того, чтоб не бежал, а стрелял. Ты все спрашиваешь, почему не пишу я о себе. Собственно нечего писать, потому что изо дня в день повторяется одно и то же в различных вариациях. Вчера 14 чел.[овекам. – Н.П.] вручили ордена и медали. Прежняя перспектива, намечавшаяся на Украине, в силу резкого изменения обстановки, изменилась. Тем не менее в ближайшие дни произойдут изменения. Вероятно отдельной бригадой существовать не будем, передадут наши батальоны по различным дивизиям, во всяком случае, это наиболее реально. Если так, то конечно встанет вопрос о целом ряде командиров и политработников, в частности и обо мне. Жив буду, изменения сообщу. Так как будто здоров, жаловаться не на что, да и не имеет смысла. От стариков сейчас далеко, что там делается не знаю. Целуй всех детей. Привет всем. Извини, что плохо писал, но писал на коленке, может случится что-то другое.

До свидания, любимая.

06.12.1942 г. Здравствуйте мои дорогие!

Наконец собрался Вам написать. За это время прошло много событий, о которых писать в письме просто нет физической возможности. Переменили массу мест. Был момент, когда гоняли нас как тузиков. Удалось побывать недалеко от города, где побывали и Вы, заезжая к Марии, но с 26 октября двигаюсь по направлению, где живут мои старики. Были разные моменты вплоть до того, что в течение шести часов полз на животе, все обошлось благополучно. Был и такой момент, когда три раза проходил в 150 метрах от дома стариков, но зайти не было никакой возможности ибо по существу я был единственный ведущий. Нахожусь непосредственно в части, а не при штабе. После указа Президиума Верховного Совета СССР «Об установлении полного единоначалия в Красной Армии и упразднении Института военных комиссаров», я переаттестован. Сейчас я имею звание ст. лейтенанта. Правда, в звании я несколько пострадал, т. к. поскольку до указа я был представлен к очередной аттестации, на основе чего я переводился в старшую группу политсостава, а теперь прошлые шесть месяцев пропали и надо еще несколько месяцев для того, чтобы получить звание капитана, т. к. исчисление идет с момента присвоения нового звания, но это меня мало смущает, т. к. в конечном итоге не собирался военное дело делать своим поприщем по окончании войны, а там шут его знает – дело будет зависеть не от меня.

В первых числах ноября был большой праздник на нашей улице в районе Н. Саниба и Гизель (Орджоникидзе) как об этом сообщило Совинформбюро от 20 ноября. Был нанесен очень красивый удар немчуре на протяжении 10–15 километров, все поле было усеяно немецко-румынскими трупами, автомашинами, танками, орудиями, пулеметами, повозками, лошадьми и т. д. причем с такой густотой и плотностью, что можно делать сравнение с Мамаевым побоищем. Я тоже соблазнился, взял для своей части 2 грузовых автомашины «Опель» и одну легковую «Глезер» наподобие эмочки.

После отгона гитлеровцев имел возможность на 15 минут заскочить к старикам. Отец, мать, Толя, Мария и Люся все оказались на лицо. Все здоровы, но в течение 10 дней безвылазно сидели в щели, вырытой отцом во дворе, где и ночевали. Квартира крепко не пострадала. Окна забиты картоном, полуобвалилась стена наружного фасада, в общем все в порядке. С Марией договорился было отправить ее при подходящем случае в Тбилиси, но случился казус. 3 декабря такой случай подвернулся. Мне многих трудов стоило отпроситься для того, чтобы ее предупредить и чтобы она взяла аттестат из военкомата. В ночь на 3-е я к ним заскочил и предупредил, добился и погрузил для нее картофель, а когда днем приехал погрузить и ее, она раздумала (уговорили старики), вся в слезах, трусится и т. д. Я разругался и тут же выехал, но вскоре успокоил, что в случае осложнения обстоятельств, я ее там не оставлю. Сегодня сижу в комнате, да к тому же у русских, что является двойной приятностью, т. к. здесь эту возможность получить нелегко.

…Целуй за меня детей. Целуй Шуру, а за меня, пожалуйста, не беспокойся. Твердо рассчитываю с Вами всеми скоро увидеться… До свидания. Целую крепко.

11.02.1943 г. …Нинуська, можешь себе представить, даже не хочется писать. Настроение очень плохое. Причиной тому это положение, что нашу бригаду отправили от общей лавины наступающих войск и теперь маринуют в тылу. Хоть великолепно и сознавать, что любое боевое задание почетно, в том числе и разминирование полей в пунктах на сегодня являющихся тылом, а все-таки мое нутро с этим примириться не может. Чувствую себя преотвратительно. За все время войны, пока находились на фронте, такого никогда не было. Всегда чувствовал приподнято, а сейчас как подумаешь, что превратился в тыловую крысу, так нутро и выворачивает. Впору и самому заняться развлекательными делами, какими как раз и занимаются некоторые военные, находящиеся в тылу (шучу). Будьте все здоровы.