Неиссякаемая любовь

– За оградой гостиница для приезжих, прачечная, баня, овины, скотный двор, конюшни, сеновалы, изба для рабочих… А земли! А леса!

Мальчику были непонятны многие слова, поначалу даже он хотел спросить: «А что такое прачечная, гостиница?» – но красота многих строений, необычность построек, поразившая воображение, останавливала, заставляла молча идти рядом, внимательно смотреть и запоминать. И о каком лесе, какой земле говорит бабушка, ничего не понимал. В их деревне часто говорили другое: нет леса, нет земли.

Начиналась служба.

О! В церкви слепило глаза от золотых окладов икон, от драгоценных камней, крупных жемчугов, от позолоченного двухъярусного иконостаса, Царских врат. На ризе храмовой иконы были бриллианты.

Мальчик постоянно дёргал за руку бабушку и что-то спрашивал, но она молчала.

После трапезы они снова пошли в церковь.

– Давай иди сюда, мальчик, поближе ко мне, – монах обратил внимание на Африкана. – Это наша главная икона. Чудотворная. Во время крестного хода за нею идёт очень много людей.

– А дети тоже идут? – мальчик освоился и не побоялся спросить.

– Идут и дети. Конечно, идут.

– А что такое ковчег?

Монах подробно рассказывал, что означают оба яруса ковчега, показывал, где лежат святые дары, Евангелие.

Вечером в монастыре было тихо. Лес за оградой вставал высокой тёмной стеной. Паломницы вполголоса рассказывали разные легенды, шептали молитвы. Мальчик долго не мог уснуть, ему было боязно.

Рано утром зазвенели колокола, громко, певуче. Ночные страхи отступили.

Начинался новый день. Бабушка мало разговаривала, она молилась, причастилась. Африкан заметил, что она больше не держит его руку так крепко, как вчера, и он может подойти к ковчегу, рассмотреть его со всех сторон. Конечно, жалко, что он не умеет читать. Он всматривался в изображения льва, тельца, орла, человека, в хрустальное голубое море, облако, любовался драгоценными камнями, золочёными чашечками семисвечника, рассмотрел святого Михаила с мечом и щитом.

Обернулся, чтобы показать это бабушке, – и не увидел её. Не было старушки в церкви!

Африкан вышел на улицу, посмотрел вокруг – никого!

У кого спросить? Он подбежал к монаху у каменных ворот.

– Потерял свою бабушку? Разминулись? Только что ушла.

Монах любезно пропустил мальчика. Но за воротами бабушки не было. Он вгляделся в дорогу – никого. Быстро побежал до поворота. Широкая дорога была пустынна. Новый поворот – и тоже никого.

Дорога петляла, и он надеялся увидеть уходящую бабушку за новым поворотом.

«Да вон же она! Но как быстро идёт! Похоже… убегает».

Бабушка и вправду шла быстро, не оглядывалась. «Зачем она так сделала? Зачем? Зачем не сказала, что собирается оставить меня здесь, среди чужих людей? А может, они в сговоре с бабой Клашей? Так шептались накануне! Неужели они думают, что здесь мне будет лучше, чем в деревне? Я люблю большой камень, люблю нашу реку Кубену, люблю поле, дорогу на реку… мечтаю о рыбалке на зорьке, о костерке на берегу нашей реки. Я вырасту, я помогу бабе Клаше. Зачем меня оставлять? Почему обманывать? Не спросить меня, хорошо ли мне? Почему?..»

Он шёл быстро, вскоре поравнялся с бабушкой.

Она взглянула на него:

– Я шла медленно, знала, что догонишь.

Ему не хотелось ни о чём с ней говорить. Зачем взрослому человеку объяснять, что ребёнок понимает: его предали…

Дорога была длинной. Африкан успокаивался, смотрел на тяжело шагающую рядом бабушку. Думал: «Я маленький, но я мужик, как говорят в деревне, и сил у меня больше, чем у неё, старушки. А ведь повела меня на край света, чтоб показать, что есть другой мир, другая жизнь. Не повели же меня другие, Серёга так даже не хотел брать в престольный праздник в Михайло-Архангельскую церковь. Да, хотела оставить, но она бы обязательно пришла проведать, как я живу здесь. Она не могла не прийти… А сейчас я молчу, обижаю её…»

Бабушка заговорила первой:

– Я небродка[7 - Непробивная.], всего боюсь, как посмотрят, как скажут, вдруг откажут. Надо было чуток пожить в монастыре, посмотреть, как учат детей. Есть же у них приют. Твой возраст ещё подходит для приюта. Научился бы писать-читать, счёт бы узнал, ремеслу бы обучился. Надо было найти слой[8 - Здесь: к кому подойти, что сказать.]. Виновата я, ой, виновата…

Страницы истории

Монастырь выделял средства на строительство памятников Богдану Хмельницкому в Киеве (1871), М. Ю. Лермонтову в Пятигорске (1874), на строительство православных соборов в Ташкенте, Тифлисе (1904), Самарской губернии, пострадавшей от неурожая в 1879 году.

Семигородская земля, а именно Семигородний Успенский монастырь, была начальным периодом жизни послушника Димитрия Брянчанинова (будущего святителя Игнатия). Здесь укрепилось его намерение стать монахом, последовать Воле Божьей, здесь было написано произведение «Плач инока», рассказывающее о скорби монашеской души, горящей любовью к Богу. Семигородний Успенский монастырь был закрыт в 1926 году.

1934 год – последний год, когда служили в церквях.

В деревню они зашли вместе, и он побежал к сараю, где в последнее время жила Сашка, жена Александра. На тропке лежали перья, тряпки, разорванное платье. Что же произошло? Дверь в сарай сорвана с петель, у порога вспоротая перьевая подушка. И всё-таки он зашёл в сарай – никого. Африкан поплёлся по тропке к реке, к большому камню.

На берегу реки, напротив его камня, сидел Василий. Баба Клаша не раз говаривала: «Договорюсь с отставным солдатом Василием, научит тебя читать».

И, видимо, договорилась. Василий увидел мальчика, предложил сесть рядом.

– Что, учиться хочешь? Запоминай: аз, буки, веди, глагол, добро, есть… – Василий прочитал весь алфавит – азбуку. – Что запомнил?

– Аз, буки, веди, глагол, добро.

– Хорошо для первого урока. Ну а теперь пойдём домой. Холодно. Завтра приходи ко мне.

Африкан поспешил к бабе Клаше, обнял её и на одном дыхании назвал пять букв азбуки.

– Хорошо, хорошо, умойся, выпей чайку и спать. Устал, наверное.

Африкан повалился на дощатую кровать, сделанную бабой Клашей, и сразу уснул. Ему снились большой камень, рыбки, много рыбок. Вода в реке была прозрачной, чистой, на дне лежали большие рыбины, нежились на солнышке.

В воскресенье они с бабой Клашей пошли на богомолье в Михайло-Архангельскую церковь.

После обедни в храм пришли желающие жить в богадельне. Примут ли их, зависело от священника, старосты и прихожан. Старушки вышли перед прихожанами, низко поклонились «всему миру» в ноги, высказали свою просьбу. Отказать им было невозможно: все знали их бедность.

Африкан порадовался за михайловскую бабушку: теперь у неё будет крыша над головой, питаться она станет не случайными подаяниями, а главное – ей найдётся дело. Он знал: келейницы оказывали помощь прихожанам из дальних деревень: готовили им пищу.

– Хорошо ей будет здесь, безродной, – начала бабушка Клаша. – Зимой не замёрзнет, келейницы приглашают «на помочь», прихожане заготавливают дрова на год вперёд. Не насидится голодом. Сборы у них бывают три раза в год: на Пасху – яйцами, пирогами, в Петровки – сметаной, яйцами, печёным хлебом, осенью – зерновым хлебом: рожью, овсом, ячменём. Это не нищие. И заметил, наверное, там не одна наша бабушка[9 - Иногда в богадельне жило до десяти человек, старушки и старики.].

Африкану почему-то показалось, что михайловская бабушка поспешила покинуть Семигородний Успенский монастырь, чтобы не пропустить приём в богадельню.

Ему было стыдно, что он тогда обиделся и молчал.

«Всё равно бабушки – это самые лучшие люди, они не кричат, всё у них тихо, серьёзно, по голове погладят, слезу незаметно вытрут, они понимающие… – успокаивал себя Африкан. – Вот и баба Клаша заботится обо мне, поняла, что я очень хочу учиться…» Его раздумья нарушил свист, оглушительный, наглый свист. Он раздался совсем рядом, значит, кто-то за ним шёл, свистнул и трусливо спрятался. Африкан продолжал идти, как шёл, быстро, уверенно. Он ещё издали заметил сгорбленную фигуру отставного солдата Василия.

– Жду, жду тебя, дорогой, давно жду, – начал Василий.