Гардемарины, вперед!

– Писано это в трактике… то есть в гостинице на границе, – сказала она степенно. – Утром я причесываю барышню…

– Где сейчас Анастасия?

– Далеко. Наверное, в самом Париже. Француз-то вначале воротиться хотел. Назад! В Петербург! Бесчестье! Ровно сбесился, ногами топал. Я барышню причесываю…

– Что ты заладила… причесываю… Ты дело говори!

Лиза поджала губы и невозмутимо продолжала:

– Утром я причесываю барышню, а он ворвался. Бледный, без парика, в одной руке камзол, а в другой страницы, из книги вырванные. Анастасия Павловна вроде бы удивились, но спокойно так спрашивают: «Сережа, ты ошалел?» А француз камзол ей под ноги бросил, а сам читает страницы: «Что это? Во имя Всевышнего… Золу видеть – болеть от простуды! Зонтик потерять – обманутые надежды!» Анастасия Павловна страницы из его рук вынули и читают: «Зрачок видеть – попасть впросак. Сережа, по-моему, это сонник».

Несмотря на драматизм ситуации, Саша принялся истерически хохотать, представленная Лизой картина встала перед глазами как живая. Девушка тоже хихикнула, уважая Сашино состояние.

– Француз кричит: «Я этого дела Лес… Лек… Лестоку не прощу! Он украл бумаги, а взамен это подсунул!» А барышня с сомнением спрашивает: «Но откуда Лесток взял сонник?» А Брильи: «Бумаги похитили в охотничьем особняке. А похититель – последний русский, вот кто! Он – Лестокова ищейка. Мы едем в Петербург!» А барышня как ножкой топнут: «А меня куда? Лестоку? В обмен на бумаги, которые ты вез?» Потом у них истерика, француз ножки им целовал…

– И она позволила? – ревниво воскликнул Саша.

– Мы француза выгнали, – с кокетливым смешком продолжала Лиза, – сами сели письмо писать. – На словах барышня велели сказать, что еще угрожает опасность тому юноше, что в театре у Анны Гавриловны лицедействовал.

– До этого юноши Лесток не доберется. – Саша спрятал записку на груди и сразу стал озабоченным. – Вот что… Здесь тебе оставаться нельзя. Я должен нанести визит одной даме. Пойдешь со мной. Ты знаешь госпожу Рейгель?

– Веру Дмитриевну?

– У нее тебе будет спокойнее, а там что-нибудь придумаем. Оденься только поприличнее. Уж больно наряд-то тебе велик.

Саша прошел в кабинет Друбарева. Старик поднялся к нему навстречу, ожидая объяснений, но вместо этого услышал деловым тоном произнесенную фразу:

– Посоветуйте, как я могу похлопотать аудиенцию у вице-канцлера Бестужева?

И тут Саша увидел, что выражение «глаза полезли на лоб» отнюдь не гипербола, потому что, если глаза Лукьяна Петровича остались на месте, при этом как-то уменьшились и потемнели, то очки сами собой подпрыгнули и уместились на высоком морщинистом лбу их владельца.

– Да зачем тебе, прыткий юноша, вице-канцлер? С какими такими вопросами ты предстанешь перед их милостью?

– В этом свидании вице-канцлер заинтересован не меньше меня, поверьте. Замятин мог бы помочь? Лукьян Петрович, батюшка, я вам вручаю судьбу мою.

Услышав «батюшка», Друбарев сморщился и полез в карман за платком. Он долго кашлял, сморкался, очки сползли на переносицу, но выражение оглушенности так и осталось на лице доброго старика.

– Драгуны ведь с обыском приходили, Сашенька. Кричали: «Арест!» Потом еще наведывался господин Лядащев. Вот ведь дал господь фамилию!

– Не могу я от вас съехать, – сказал Саша удрученно. – Я подписку давал.

– Во-она… съехать! И думать забудь! Я побеседую с Замятиным. Однако ж никакого обнадеживания дать не могу…

Саша низко поклонился и поцеловал пухлую, усеянную коричневыми крапинками руку Друбарева. Первый шаг сделан. Может, и не шаг еще, а только нога занесена для этого шага. Но коли занесена, так и опустится, сделал один шаг, сделаешь и другой. Так и дойдешь до светлых чертогов вице-канцлера.

А пока в другие чертоги, к милейшей госпоже Рейгель. В целях конспирации Саша шел порознь с Лизой, бедная камеристка бежала по другой стороне улицы, очень боясь потерять резвого гардемарина в толпе.

Саша был принят сразу и весьма милостиво. Здоровьем ли госпожа Рейгель была крепче или меньше холила щеки косметикой, но Гавриловы румяны произвели на ее лице куда меньше разрушений, чем на ланитах княгини Черкасской.

Разговор Саша начал с просьбы приютить до лучших времен эту милую девицу. Да, да… вы правы, это камеристка Анастасии Ягужинской, которая бежала в Париж, но не захотела навязывать чужую страну этой милой девушке. Пытаясь объяснить, почему именно он, Белов, привел девицу к Вере Дмитриевне, Саша напустил такого туману, так часто повторял слова «роковая случайность» и «государственная тайна», что бедная вдова совершенно смешалась и только кивала.

– Пройдет время, и я смогу все объяснить вам, – веско закончил Саша, – а пока я связан подпиской о неразглашении. Храните и вы эту тайну.

Вера Дмитриевна дала самые твердые обещания. Лизу увели во внутренние покои, и разговор потек по менее извилистому руслу. Теперь Саша играл роль светского человека и пел панегирик Гавриле.

– Так вы знали этого парфюмера еще в Москве? Бог мой, как тесен мир… – Вдова все еще не могла прийти в себя от первой новости и поэтому лепетала как-то невпопад. – Но я очень рада, что он хороший лекарь. Меня огорчила не столько болезнь, – она осторожно потрогала щеки, – сколько невозможность исполнить просьбу милейшего графа Никодима Никодимыча. Помните, вы встретили его в моем доме? Он послал своему племяннику посылку и письмо.

– Василию Федоровичу? – воскликнул Саша с восторгом. – Я ведь был ему рекомендован. Если болезнь мешает вам принять господина Лядащева, я охотно доставлю ему все, что вы пожелаете, – истово протараторил Саша и запоздало подумал: «Болван, что говоришь-то? Вот уж ни к чему сейчас встречаться с Лядащевым».

Но Вера Дмитриевна решительно отклонила предложение Саши, сказав, что ей необходимо самой увидеть господина Лядащева, что это непременная просьба графа, и галантно принялась вытягивать из юноши сведения касательно петербургского племянника.

– Умен! – упоенно кричал Саша. – Красив. Смел!

Проницательный молодой человек скоро понял, что неспроста госпожа Рейгель так интересуется его знакомцем. «А не жужжат ли в этой комнате амуровы стрелы?» – подумал он, наблюдая легкое смущение и томность, окрасившие поведение вдовы. Наметки мыслей, предтечи будущих размышлений вихрем пронеслись в голове: «Может быть, мне суждено быть сватом? Зачем?.. А вдруг пригодится».

Голос Саши приобрел бархатистость и вкрадчивость.

– А как Василий Федорович обходителен… как добр. Каждому готов прийти на помощь.

– Вот как? – Вера Дмитриевна кокетливо улыбнулась и прикрыла рот веером. – А какой у него чин?

– Он поручик, сударыня. Поручик гвардии. Это самый замечательный поручик, которого я знал когда-либо. Он служит в Тайной канцелярии, – не задумываясь, выпалил Саша и тут же прикусил язык. Зачем он про канцелярию-то брякнул? Мог бы догадаться, что этот вид государственной службы не пользуется популярностью у невест.

Вдова как-то кисло, то ли недоверчиво, то ли испуганно, посмотрела на Сашу, лицо ее покраснело, и на нем явно обозначились следы недавней косметической хвори.

– Знаете, Александр Федорович, я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением. – Она встала, прошла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с маленькой, туго спеленутой посылкой и письмом. – Передайте, пожалуйста, Василию Федоровичу вот это.

– О сударыня! Нет. Он сам придет за посылкой. Я приведу его к вам, когда вы только пожелаете. Через три дня ваше лицо станет прекраснее прежнего. И ради бога, не забудьте наш уговор про Лизу. Разрешите откланяться.

Сашу словно ветром сдуло, только легкий сквозняк поколебал шторы на окнах и взвинтил газовый шарф на шее вдовы. Вера Дмитриевна задумчиво посмотрела на посылку, потом позвала горничную.

– Спрячь куда-нибудь подальше… Знаешь, где служит этот Лядащев? В Тайной канцелярии.

– Оборони нас Господь, – перекрестилась горничная.

Именно это мудрое замечание помешало Вере Дмитриевне разнести по всему городу новость об Анастасии Ягужинской. Память о недавнем заговоре была еще слишком свежа. Страшно брать в дом камеристку заговорщицы, но ведь не гнать же ее на улицу. Приютить страждущего – дело божеское, и потом Лиза волосы укладывает как француз-парикмахер, а тайну сохраним, будьте покойны.

Саша вышел из дому госпожи Рейгель в сияющем настроении. Все складывалось как нельзя лучше. Спрятанная на груди записка от Анастасии была не мечтой, но реальностью! Правда, некоторое беспокойство доставляло воспоминание об обыске, который случился в доме Друбарева в его отсутствие. Но до бестужевских бумаг Лестоку не добраться, они спрятаны надежно, в тайнике за Шекспиром.

– Смотрите, – сказал Никита друзьям, пряча бумаги, – вынимаешь «Леди Макбет», нажимаешь вот эту дощечку… Об этом тайнике знают только отец и Гаврила.

Воспоминание о тайнике подсказало Саше здравую мысль: а почему бы ему не пожить какое-то время у Никиты? Мало ли какую гадость может придумать Лесток, вдруг за домом на Малой Морской учинена слежка? И, не заходя домой, Саша пошел на Введенскую улицу.

Вечерело… Народу на улицах было мало, начал кропить теплый дождик. Завтра вечером они пойдут на свидание с Алексеем, и куда лучше просидеть весь день в библиотеке с книгой в руке, чем ждать драгун, вздрагивая от каждого крика за окном.

Саша уже подходил к дому Никиты, когда из-за угла выскочила чья-то стремительная карета. Сторонясь ее, он прижался к стене, оглянулся и увидел Лядащева. Тот стоял чуть поодаль на другой стороне улицы и, как показалось Саше, внимательно смотрел в его сторону. Это продолжалось всего мгновенье, – когда карета промчалась мимо, под деревьями уже никого не было. «А может, это и не Лядащев был? Темно ведь… А хоть бы и Лядащев… Что в этом?» – уговаривал себя Саша, но какое-то неприятное чувство бередило душу. Почему ему всюду мерещится Лядащев?

Сегодня утром, когда, ссадив Алешу и Гаврилу на задах усадьбы Черкасского, они с Никитой ехали в карете к Синему мосту, ему тоже померещился Лядащев. Правда, он видел его со спины, а мало ли в Петербурге рыжих париков да коричневых кафтанов с золотыми позументами?