Когда придет Волчок

– Ой, что это? – Лина вытаращила глаза.

– Если бы я знал, – пожал плечами Башмачков. – Ума не приложу. Зачем кто-то притащил в мой номер этот дурацкий шарик?

– Наверное, кто-то любит медитировать, – задумчиво сказала Лина, – он таскает шарики в кармане, а когда нагибался, обшаривая мой номер, шарик выпал. Другого объяснения у меня нет.

Сон слетел с Лины и с Башмачкова, словно пенка с молока. Самодеятельные детективы до утра делились соображениями и догадками и забылись тревожным сном только на рассвете.

Стихи на поражение

За ужином Мария Кармини сделала устное объявление:

– Господа, жду вас в 20 часов в Малой гостиной на мой творческий вечер.

– Извините, я прийти не смогу, должен поработать над рукописью, – сказал Егор Капустин.

– Коллеги, отговорки не принимаются. Если не придете – обижусь, – заявила Кармини таким тоном, что все поняли: не пойти на вечер себе дороже.

– Мероприятие надолго? – деловито поинтересовалась Кира Коровкина.

– Сколько люди захотят меня слушать, столько и буду читать, – заявила Кармини голоском, который внезапно из хрустального стал стальным.

– Пожалуйста, не больше часа, – попросила Кира. В ответ Кармини испепелила ее полным презрения взглядом:

– Мои стихи важнее обывательской болтовни в баре.

Всем поневоле пришлось с ней согласиться.

Лина и Башмачков вошли в малую гостиную и переглянулись: половина стульев осталась свободными. Над роялем криво висел самодельный баннер, изготовленный на скорую руку: «Вечер любителей поэзии».

Поэтесса, как и положено приме, задерживалась. Наконец явилась, одетая в черную бархатную юбку и белую блузку, которую освежал алый с белым рисунком платочек. Миниатюрное телосложение, торжественный черно-белый наряд и треугольный платочек на шее делали Кармини похожей на пионерку. Поэтесса облокотилась о рояль и принялась нараспев читать стихи о любви. Стальные нотки, нередкие в ее голосе, теперь волшебным образом переплавились в хрустальные.

«Давай сядем весной в трамвай!». – предлагала поэтесса лирическому герою, но тот был коварен и на трамвае кататься не желал.

«И мама твоя, и собака твоя, и даже теща твоя мне будут рады», – звенел окрепший голосок поэтессы в Малой гостиной.

– Ну, теща вряд ли, – пробасил Егор Капустин, и Кармини испепелила его в ответ презрительным взглядом.

В гостиную впорхнула администраторша Милана в том самом декольтированном платье, открывавшем татуировку на плече, в каком она встречала в первый день гостей. Девушка села за рояль и стала тихонько наигрывать Шопена под мелодекламацию Кармини. Это сразу же возвысило чтение стихов до уровня культмассового мероприятия. Когда публика устала аплодировать и начала украдкой поглядывать на часы, в зал внесли букет алых роз. Кармини поблагодарила улыбкой безымянного поклонника и послала ему в конец зала воздушный поцелуй. Все головы повернулись в его сторону. У входа в малую гостиную стоял мужчина лет сорока пяти. Он был элегантно и дорого одет, но вот взгляд… Колючий напряженный взгляд, не соответствовавший лирической программе вечера, выдавал в незнакомце много повидавшего человека. Возможно, даже совершившего «ходку» в тюрьму.

– Дааа, странный поклонник у поэтессы. Кажется, я его где-то видела. Этот тип не слишком сочетается с трепетностью и ранимостью нашей голубки. Интересно, кто это? – спросила Лина.

Башмачков в ответ лишь пожал плечами.

Слава дороже денег

Выступления перед публикой всегда заряжали Марию Кармини небывалой энергией. В крошечном тельце пробуждались мощные силы, и она принималась читать стихи, совершенно не заботясь о реакции слушателей. Огонь тщеславия сжигал Машу с ранних лет. Она родилась в Москве, в семье инженеров. Миллионы таких же толковых, деятельных и ироничных технических интеллигентов наполняли в брежневские и горбачевские годы столичные НИИ и КБ. Структурированный, размеренный и надежный мир родителей всегда казался дочери серым и скучным. То ли дело – писатели и поэты, проживавшие в Дуделкино! Маша частенько ездила туда на электричке с подружками, чтобы хоть одним глазком взглянуть на знаменитостей. В то время дуделкинцы были кумирами читающей публики, поскольку люди тогда еще не забросили книги ради сериалов.

Девочка научилась читать очень рано, и рифмованные строки заворожили ее. Поэзия приняла ее в свои объятья, словно ласковое Черное море в Коктебеле. Кстати сказать, Маша с пяти лет плавала прекрасно, и моря совершенно не страшилась. Ей нравилось, что ее кумир Анна Ахматова тоже в юности плавала, как рыба.

В школе Маша уже читала со сцены длинные стихи поэтов Серебряного века. Их мысли и образы причудливым образом переплавились в ее миниатюрной головке, и однажды девочка написала первое стихотворение. Родители послали стихи дочери в центральную газету, и случилось чудо: сердца миллионов читателей горячо откликнулись на криво написанные детские строчки. Стихи крошечной девочки-вундеркинда умилили даже профессиональных поэтов, учуявших острым нюхом свежесть таланта. Машу стали приглашать вместе с родителями на поэтические вечера в столице. Люди в зале плакали от умиления, когда миниатюрное существо с огромными белыми бантами и оттопыренными ушками, розовыми в свете софитов, поднималось на сцену и читало пару бойких четверостиший, написанных в честь бенефиса очередного маститого поэта, ныне почти забытого. Герой вечера брал чудо-ребенка на руки, и зал взрывался аплодисментами. Имя Маши вскоре стало известно самым преданным любителям поэзии. Быть в центре внимания девочке очень понравилось. Скучные будни какой-нибудь «нормальной профессии», напротив, совершенно не прельщали. Родители огорчались, но ничего не могли поделать с железной волей, заключенной в хрупком тельце их талантливой дочки. Маша с юности впитала в себя штампы, которыми дуделкинская молодежь перебрасывалась между собой: «Главное – попасть в Литинститут к хорошему мастеру; пора вступать в молодежную секцию Союза писателей; хорошо бы издаться в серии «Молодые голоса» (тоненькие книжки со стихами печатались тогда в издательстве «Молодая Гвардия»); серьезная заявка на книгу – большая подборка в «Дне поэзии»». Ну и все в таком же духе. Как отличался этот мир от скучной работы Машиных родителей!

Маша рано поняла: главное – стать своей в литературном сообществе. Тогда о дальнейшем творческом и жизненном пути можно не беспокоиться. Молодую и талантливую поэтессу Марию Кармини будут издавать, платить гонорары, рано или поздно начнут приглашать на литературные вечера и награждать премиями. Это все-таки приятнее, чем сомнительная посмертная слава. Старшие коллеги будут покровительствовать, аплодировать в ЦДЛ ее стихам и помогут устроиться в редакцию толстого журнала, хотя бы в отдел писем, или секретарем к маститому поэтому или писателю. Работа секретаря считалась в то время непыльной, правда, и зарплата была крошечной, за счет Литфонда. Зато диковинный для того времени труд «на удаленке» и ненормированный рабочий день казались молодым обитателям Дуделкино весьма привлекательными бонусами, потому что когда-то ведь нужно и писать стихи, повести и пьесы.

Вскоре один из дуделкинских «классиков» предложил Маше, только что окончившей школу, стать его секретарем и выполнять за него рутинную бумажную работу. Девушка долго не раздумывала. Она закричала «да!» и запрыгала от радости, потому что поняла: это еще один шаг к судьбе «профессионального поэта». Был, правда, один небольшой минус. Шеф, беседуя с девушкой о письмах читателей или поправляя неудачные строки в ее стихах, все чаще гладил ее костлявое плечико. Впрочем, Машу это не смущало.

«В каждой профессии есть свои издержки», – думала она, не слишком отодвигаясь от классика отечественной словесности и поглядывая на него влажными мышиными глазками.

Кто под маской?

Лина и Башмачков поблагодарили поэтессу «за чудесный вечер» и заторопились на выход. Милана уже сидела на привычном месте – за стойкой администрации. Пара подошла к ней, чтобы выразить свой восторг.

– Как прекрасно вы на рояле играете! Спасибо за доставленное удовольствие! – воскликнул Башмачков и церемонно поцеловал девушке руку. Милана смутилась и густо покраснела.

– Наверное, вы профессиональный музыкант? – спросила Лина.

– Всего лишь музучилище окончила, – сказала девушка. – С таким образованием два пути – в детсад музработником или в санаторий культоргом – после ужина «музыкальный час» проводить. Типа того, что я у вас сегодня замутила. Музработникам платят копейки, вот я и устроилась сюда администратором. А то на «творческую» зарплату даже вечернее платье не купишь.

– И платье у вас прелестное, и иероглиф на плече красивый, – продолжил рассыпаться в комплиментах Башмачков. – Кстати сказать, а что он означает?

– Это японский иероглиф, и он означает «месть», – сказала девушка с очаровательной улыбкой. Из уст милого создания столь зловещее слово прозвучало диковато, и Лина с Башмачковым переглянулись.

– Ваше исполнение украсило затянувшееся выступление Марии Кармини. Без вашего, Миланочка, участия мы бы до конца эту пытку не высидели, – польстила Лина девушке.

– Кармини! – правда, красиво звучит, – лукаво взглянула на нее Милана.

– Наверное, Мария итальянка? – предположила Лина.

– Ха-ха-ха! Такая же итальянка, как и мы с вами.

Милана явно собиралась сообщить какой-то секрет поэтессы. Лина с Башмачковым навострили уши, но за их спинами раздался звонкий «пионерский» голос.

– Миланочка, как хорошо, что вы еще не ушли!

К стойке администратора подскочила Кира Коровкина и обрушила на девушку ворох бытовых вопросов: сколько программ принимает телевизор, можно ли заказать завтрак в номер, когда будет починена люстра в холле. Когда Кира спросила, сколько стоит вечернее платье девушки, Лина уже была готова ее укусить. Потом подошли другие участники семинара и Милана, извинившись перед Линой и Башмачковым и подмигнув им, пообещала «вернуться к нашему вопросу» завтра.

Ход королевы

Когда при Станиславе Ильинской кто-то принимался рьяно обличать «Совок», она помалкивала. Разве можно убедить либеральных горлопанов в очевидном? В том, что большинство прежних «властителей дум» в наши дни превратились из элиты общества в люмпен-пролетариев? Или в том, что тиражи книг упали в десятки и даже в сотни раз? Или в том, что толстые литературные журналы, прежде издававшиеся огромными тиражами, закрылись, а те, что чудом уцелели, сдают в аренду свои помещения и влачат жалкое существование? Что толку рассказывать молодым хипстерам о том, что в советское время люди читали толстые книги и вели интеллектуальные беседы на кухне за рюмкой водки, а не пялились в экраны гаджетов в кофейнях и зависали вечером над сериалами?

Ильинской было что вспоминать и о чем жалеть. Взять хотя бы радостное и безмятежное детство в конце восьмидесятых. Отец – секретарь Союза писателей СССР и главный редактор одного из толстых литературных журналов, мать – известная переводчица худлита со скандинавских языков. Книги отца, Марлена Ильинского, издавались и переиздавались огромными тиражами. Мать, Нора Ильинская, часто ездила в заграничные командировки от иностранной комиссии Союза писателей. Одним словом, Ильинские были дуделкинской элитой, и остальные, не столь успешные жители поселка, искали их дружбы и покровительства. Соседи часто приходили в гости с подарками для единственной дочки Ильинских, и Стася в те моменты чувствовала себя настоящей принцессой и маленькой хозяйкой гостеприимного замка.

Самые счастливые воспоминания Стаси о детстве были связаны с Пицундой. В трудные минуты она закрывала глаза и представляла себе Дом творчества писателей, спрятанный в самшитовой роще на берегу Черного моря. Стоило ей потом учуять тяжелый аромат роз в ботаническом саду или кофе, сваренного на песке в столичном ресторанчике, или запахи эвкалиптовых деревьев где-нибудь в Турции, как она тут же вспоминала Пицунду. Крепкий кофе, как и домашнее виноградное вино в оплетенных бутылках, детям пить, конечно, не разрешали. Зато Стася и другие писательские детишки часами валялись на горячей гальке у кромки прибоя и наблюдали, как самые молодые и поджарые обитатели Дома творчества мчатся на водных лыжах за маленьким катером. В Пицунде было прекрасно все: первая черешня в июне и медовые дыни в августе, большой теннис на корте днем и кинокомедии Гайдая в кинозале вечером, умные разговоры взрослых после ужина, во время которых можно было незаметно убежать на пирс и любоваться звездами над антрацитовым, а не бирюзовым или ярко-голубым, как днем, Четным морем.

Станислава едва успела окончить школу, как жизнь в стране переменилась сразу и навсегда. Словно она оказалась в пицундском кинотеатре, где после показа симпатичной французской комедии с красивыми героями включили свет, и сразу стали видны обшарпанные кресла и обрюзгшие от беспробудного пьянства лица немолодых писателей. Все стало другим. Союз писателей СССР, еще недавно всесильный властитель и распорядитель судеб литераторов всех мастей, развалился на несколько мелкотравчатых организаций, вечно враждующих между собой. Толстый журнал, который возглавлял отец Стаси, поначалу погряз в долгах, а потом и вовсе закрылся. Писатели – те, кого прежде не печатали, стали активно бороться с «секретарской литературой». Вскоре пошли разоблачительные съезды писателей, и «кто был никем, тот стал всем». Отнюдь не все писатели-правдорубы в брежневско-сусловские годы были диссидентами. Некоторые просто недотягивали до уровня других в силу недостаточной одаренности. Однако они сразу же учуяли: политическая повестка в стране поменялась, появился шанс задвинуть прежде удачливых коллег подальше, а самим занять их место. Зарубежных авторов, симпатизировавших коммунистической идее, тоже внезапно перестали печатать, и Нора Ильинская осталась без работы. Словом, семья «литературного генерала» Ильинского из состоятельной, респектабельной и влиятельной стремительно превратилась в обычную «ячейку общества», обнищавшую на сломе эпох и потому не слишком интересную прежним друзьям.

Поступать в Литературный институт, куда Стасю готовили с детских лет, теперь казалось ей по меньшей мере глупым. Зачем пополнять ряды нищих писателей, почти маргиналов, и входить в профессию, которая в одночасье перестала владеть умами и переехала на обочину новой жизни?

– Поступай-ка ты, дочка, в Инъяз, – посоветовала мать Стасе после долгих семейных споров. – Иностранный язык – всегда верный кусок хлеба. На крайняк, как теперь говорят, будешь репетиторствовать. Ну, а стишки и рассказики можно кропать и в свободное от работы время. Если их вообще кто-нибудь будет печатать, когда ты получишь диплом.