Такая любовь

Дед, бывают времена, когда молчание приобретает слишком дорогую цену. Видимо, такое время пришло и для меня. Я собственно и не молчала о тебе никогда. Написала шесть историй о тебе и о твоей войне. А правнук твой, тоже Иван, выходил и рассказывал эти истории.

Чтобы помнили.

Дух нынешнего времени таков, что этого оказалось мало. Сейчас все хотят нахапать и нахапать побольше. Столько, что уже невозможно это ни переработать, ни осмыслить, ни осознать. Вот и получилось, дед, что вы вечно живые и близкие, превратились в безликие портреты, с которых раз в году стирается пыль. Вы ветераны, солдаты и дети войны стали галочками в культурных мероприятиях. Вы, которые любили, страдали, радовались и горевали, стали персонажами мифов и бронзовыми монументами.

Знаешь, дед, я в этом году отказалась одеть пилотку, чем ввела в недоумение предлагавших. «Извините, я не могу. Я не вор». Слишком велика цена той победы, слишком много памяти о твоей войне в моем сердце. И мне пришлось свидетельствовать о том, что ты, дед, воевал за то, чтобы женщины пилотки не надевали. Ты воевал за мир. За то, чтобы дети больше никогда не прикоснулись к голоду, холоду, смерти, разлуке. Женщина с ребенком была для тебя олицетворением мира, жизни, радости. Это сокровище, которое надо охранять. Я до сих пор удивляюсь, если речь заходит о воспитании детей с помощью рукоприкладства. Как можно бить мир, за который ты воевал?

Или вот, дед, сейчас многие стремятся повторить ту войну. Даже и наклейки на машины выпустили с таким призывом. И опять приходится свидетельствовать о том, что не воевал ты за повторение той войны. Может люди просто не понимают, что они хотят повторить?

Может, они хотят повторить, дед, твои 33 бутерброда? Это, когда 2 кусочка хлеба режутся на 33 части. Сверху на них кладется сливочное масло для запаха и это вся еда за день. Еще литрушка какао. Все наши уговоры о том, что дома есть еда, не действуют. Ты, дед, мог так есть неделями. 33 человека были в твоей роте, и ты делил с ними хлеб, спустя 50 лет после Победы.

Или, может, они хотят хоронить Мишу? Может им надо рассказать, что жил на свете Миша. Началась война, и он стал солдатом. Минером. И вы с ним должны были разминировать проход для наступления. Перед этим Миша показал тебе карточку с женой и дочкой. И подорвался на последней мине. Ты не смог его бросить. Собирал во время атаки то, что от Миши осталось в плащ-палатку. И под обстрелом хоронил.

Или может надо повторить то, как ты всю жизнь писал Мишиной жене письмо. О том, что Миши больше нет. А ты живой. Писал и спустя 30-40-60 лет после той войны. Писал, задыхаясь от болей в сердце. Сначала тихо, пока позволяло здоровье. Потом все громче, ахая и охая на весь дом. Да и умер от разрыва сердца, дописывая этой женщине и девочке с разорванной фотокарточки последние свои строчки.

Или может, кто-то хочет повторить историю твоего фронтового друга Вени? Как он отказался убивать солдата. Не смог застрелить 18-летнего пацана, который испугался и покинул строй. Подумаешь, убить человека за трусость. По справедливости ведь. А Веня отказался. И встал уже рядом с этим мальчишкой, чтобы умереть, раз не смог выполнить приказ. Спасла Веню внезапная атака немцев, в которой погибли почти все кроме него. Веня рассказал эту историю почти перед своей смертью. В телевизоре гремел парад, а старый солдат плакал о своей «трусости», о жизни, о смерти и своей победе.

Для того, чтобы помнили.

И никогда не повторяли.

Знаешь, дед, это все от слов. Сейчас слова такие странные. Я иногда набиваю на них шишки и синяки. Вот слово патриотизм. Оно такое стальное и суровое. О него разбиваются и любовь, и мир, и жизнь. А ты учил меня, что о него разбивается смерть.

Или вот благодарность. Оно сейчас звучит как стук деревянных ложек. Как будто ездят туда-сюда кругляшки на счетах, гулко ударяясь друг о друга. А ты меня учил, что благодарность – это веселое чмоканье губ на щеках друга или треск, пробивающегося сквозь землю ростка.

Война сейчас тоже странное слово. Оно ведь страшное. Ненужное. Абсурдное. Горькое. А сейчас с ним начинают заигрывать, пробовать на вкус. Даже смаковать. А ты учил меня, что к нему не стоит прикасаться. Ты хлебнул его за меня. Для того, чтобы я никогда его не познала.

Я не боюсь, дед. И не возмущаюсь. Ты точно меня этому не учил. Победу никто не сможет ни отнять, ни осквернить, ни пересмотреть ее результаты. Все эти наклейки, ритуалы, пышные букеты патриотических слов не превзойдут того, что Миши больше нет. Это невозможно.

Просто теперь, нам детям и внукам ветеранов, придется говорить. Говорить о том, что нахапать здесь не получится. Говорить, чтобы сохранить ту память, которую ветераны всегда имели в сердце. Говорить о вашем пути, о вашем желании мира. О том, как вы любили жизнь и ненавидели войну. О вашей благодарности за каждый прожитый день. О вашей стойкости в том, чтобы радоваться. Радоваться, вопреки тому, что вы пережили. О том, как это трудно, невозможно и больно. Прорываться от смерти к жизни.

Знаешь, дед, сейчас звучит много проповедей на разные темы. Но очень мало говорится о том, что блаженны миротворцы. Сейчас это самый трудный, самый неблагодарный и самый невозможный путь. Свидетельствовать самим собой о мире. Слова ведь не подберешь. И даже ваша, дед, победа не становится поводом к миру, к примирению. Из-за нее ссорятся и спорят. Приписывают ветеранам свои мысли, их же осуждают, делают выводы. Забывая о том, что те, кто воевал очень разные. Каждый со своей судьбой, мировоззрением, поступками.

Может просто стоит почаще говорить вам – Спасибо за мир.

?!

Любовь

Самая высокая гора в мире-Любовь. Многие отважные, слабые, мужественные, трусливые, словом разные люди взбирались на нее. Множество испытаний ждали их по дороге к этой Горе. Путешествия сквозь туманные леса, переход через колючие камни, восхождение по невидимой лестнице. Всех путей и не перечислишь.

Множество разных предметов брали путники с собой на Любовь. Теплые вещи, еду, деньги, спички, топоры и ножи, книги. Только вот взобраться на Гору со всем этим многообразием было нельзя. Копились все эти богатства у подножия Любви.

Однажды на гору Любви отправился Ангел. Он сотни лет трубил в старинную трубу, чтобы на Небо выходили гулять звезды. На земле его работа была невидимой, лишь звезды и птицы знали мелодию его инструмента. Услыхав невидимую музыку Ангел, звезды начинали свои танцы на Небе. А птицы предвкушали радость следующего дня.

За сотни лет Ангел стал совсем синим, лишь на его крыльях изредка устраивали бал звезды. Тогда они становились серебряными, желтыми, алыми или золотыми.

В очередной вечер, когда Ангел достал свою трубу, и приготовился играть, к его ногам упало письмо. Письма с Неба просто так не падают, они всегда сулят перемены.

«Жизнь, в которой нет стремления умножить красоту-жизнь ли это? Даже если это жизнь Ангела. Каждый незаменим, даже если он день за днем делает совсем незаметные вещи. Печет пироги, кормит птиц, слушает мелодии леса или включает ночь. Отправляйся на гору Любви»

Так Ангел отправился в путь. Конечно, он вздыхал. Кряхтел. Шептал что-то себе под нос. Он так привык к своей жизни. К тому, что надо чистить трубу, играть, смотреть на звезды. Он много лет никуда не выходил из своего ущелья близ океана. А тут надо одолеть такую дорогу.

Сначала путь его лежал сквозь снежный берег замерзшего моря, потом сквозь продуваемые степи пыльных стран. Встречались на пути и выжженные земли и болотистые, туманные края. Это только люди считают, что Ангелы не устают. Устают. Даже они. И Ангел вскоре тоже устал. Крылья его замерзли, с одежды слетели все сияющие блестки. И он сел отдохнуть на старый пень, что одиноко доживал на туманном поле.

Ангел начал смотреть по сторонам, стараясь угадать, что прячется за пеленой тумана. Это было увлекательно. Столько фантазий возникало в его голове. Столько историй он придумал. Все это занимало его, пока он не посмотрел себе под ноги. В траве сиял Цветочек. Нездешней. Подлинной красоты.

Ангел не удержался и погладил его. Так захотелось вдруг прикоснуться к добру и радости, для которой Цветочек и был создан.

– Возьми меня с собой, -тут же откликнулся Цветочек.

– Как ты тут вырос? -вырвалось у Ангела.– Совсем неподходящее место для тебя.

– Я вырос там, куда меня Небо послало. Трудно было расти, но знаешь… препятствия закаляют и делают сильнее.

– И прекраснее, – задумчиво сказал Ангел.

– Я просто радуюсь. Звучит непривычно. В туманном поле, да около трухлявого пня. А вот солнышко покажется, и я расцветаю. Просто цвети и расти, это ведь само по себе большое счастье.

– А зачем тебе со мной? Вдруг завянешь по дороге?

– Это другим цветам нужен садовник, чтобы заботиться о них. Ухаживать. Поливать. Подкармливать. А мне-нет. Я ведь сам здесь без ухода жил. Сам свои проблемы решал. Да и на Горе Любви хочется побывать.

Ангел задумался. Рядом с Цветочком он почувствовал себя ответственным за весь мир. И ему захотелось, чтобы день наполнился добрыми делами. Ведь всякая доброта имеет последствия и увеличивает мир радостью. Радостью других.

Они пошли вместе. Дорога пролетела как один миг. И Цветочек с Ангелом оказались у подножия горы. Светлый Смотритель остановил Ангела

– Вы должны оставить все вещи, что брали в путешествие тут. Внизу.

– Но у меня ничего нет. Только вот… Мой друг… Цветочек.

Ангел протянул Смотрителю свои ладони, в которых лежал его Друг. Все такой же красивый, настоящий. Мерцающий чистым светом. Ни единого следа от изнуряющего путешествия без еды и воды.

– Проходите…

Они начали подниматься. Каждый шаг вверх открывал им ту радость, ради которой они пришли в этот мир. Ангел становился теплее и четче. Светлее и выше. Потом они скрылись в облаках.

Смотритель помахал им рукой. Именно он прислал Ангелу то письмо. Он знал, что к Горе Любви приходят те, кому не хватает в жизни тепла. И те, кто не может увидеть уникальность каждого, кто встречается на их пути. На вершине путники отдохнут, погреются у теплого костра и вернутся обратно. Привнося в мир частичку счастья и радости.

Двойники

Начиналась предпраздничная суета. Двойники готовились.

«Опять эта неделя, – брезгливо выдохнул Льстивый. И почему мы обязаны подчиняться?»

Враждебный и не вздыхал даже. Лишь коротко кивнул и обреченно буркнул: «Справимся».

Льстивый еще больше насупился: «И как Ему удается все время разрывать круг? Мямля ведь. Но каждый год кто-то вырывается. Потом они рассказывают это другим. И мы теряем людей…»