Оценить:
 Рейтинг: 0

По эту сторону зла (Былое и дамы-2)

Жанр
Год написания книги
2020
Теги
<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
11 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Петра

Через год они и вправду поехали в Ясную Поляну в надежде вступить в диалог с «великим русским», как они его называли. Конечно, для второй поездки в Россию было много разных других поводов кроме увлечения Львом Толстым. Тогда, в 1899 году, Лу после Москвы повезла Райнера в родной ей Санкт-Петербург, где они провели две недели в искрометном хороводе создателей российского Серебряного века. Там все кружилось «в ритме вальса» – возникала новая живопись, новая поэзия, новый театр. Чуткий Рильке с головой окунулся в этот водоворот, нескладно лопоча по-русски и лишь на треть понимая услышанное. Но и этого ему было достаточно, чтобы влюбиться в Россию.

Эта влюбленность всколыхнула творческий дух экзальтированного юноши. За год, прошедший между двумя поездками в Россию, он написал невероятное количество произведений: первый том «Книги часов», финал книги «Бог-Отец», множество лирических стихов, а главное, поэму «Любовь и смерть корнета Кристофа Рильке», о которой речь впереди.

Хоть Лу была не так очарована своей покинутой родиной, как ее юный любовник, ей льстил повышенный интерес к ней русских артистов и художников. Ей даже постепенно начало казаться, будто сам великий старец Толстой, как и всякий представитель сильного пола, попал под власть ее чар. Она словно забыла, что все время чаепития он посвятил беседе с Карлом о персидской секте бахаев, а не ей с ее богоискательством. И с еще большим количеством подробностей Лу рассказывала своим приятелям и поклонникам, что Лев Толстой пригласил их с Райнером пообедать у него в Ясной Поляне.

Лу

– Лу, – плохо скрывая раздражение позвал Карл, – пора кончать урок. Обед уже на столе.

– Да-да, – отозвалась Лу по-русски, – мы уже идем.

– Ты что, совсем разучилась говорить на родном языке? – спросил Карл, когда они втроем, как обычно, уселись за привычно накрытый стол.

– Представляешь, я недавно обнаружила, что у меня их два.

– Но жить ты все же собираешься в Европе?

– Как сказать. Мы с Райнером планируем новую поездку в Россию.

Карл прямо задохнулся от возмущения:

– Зачем? Вы ведь все там уже видели!

– Отнюдь не все! Мы даже не вкусили прелести крестьянской жизни. А ведь Россия – крестьянская страна.

– Что же вы хотите узнать?

– Мы хотим, – вмешался Райнер, – заглянуть в душу угнетенного пролетария и в душу кроткого пахаря, еще не деформированную городской жизнью.

– Сказано возвышенно, – фыркнул Карл. – Но как именно вы намереваетесь это сделать?

– Мы уже наполовину это сделали. Сговорились с нашими московскими друзьями, и они составили нам программу встреч, поведут нас на курсы продвинутых рабочих и на выставки самых дерзких художников. Ты сам говорил, что сегодня Россия – центр революционного искусства.

– У нас уже есть билеты на все пьесы Чехова в Художественном театре! – похвастался Райнер.

– И ты надеешься понять быструю русскую речь?

– Во всяком случае пьесу «Чайка» я пойму наверняка – я уже перевел ее на немецкий.

– Хорошо. Предположим, вы подглядите в щелочку жизнь московского художественного мира, а как быть с подлинным крестьянином?

– И на это у нас есть ответ: наши друзья сняли нам хижину, которая называется изба, в отдаленной северной деревне. И мы поживем истинной крестьянской жизнью – будем пахать, сеять, косить и жать. И таскать воду из колодца!

– А для этого Райнер должен выучить русский язык как можно лучше. Вот мы и занимаемся дни и ночи напролет. Теперь ты понимаешь, почему мы перестали тратить время даже на лесные прогулки?

– Кажется, я понимаю.

– И одобряешь?

– Одобряю, но не настолько, чтобы финансировать ваш русский каприз.

Лу прикусила губу – этого она не ожидала. Карл всегда был щедр и безропотно оплачивал ее поездки в европейские столицы. Однако она гордо ответила:

– Не хочешь, как хочешь! Мы справимся без твоей помощи!

И они справились – Лу взяла в долг небольшую сумму, которой вместе с ее карманными деньгами хватило на билеты до Москвы. А в гостеприимной Москве она умело организовала их быт, так что, живя по очереди у разных приятелей, они не тратились на гостиницу и, будучи часто приглашены на обеды и вернисажи, могли почти ежедневно обходиться только скромным завтраком.

Артистическая жизнь в Москве бурлила, кипела и пенилась, на глазах создавалось новое искусство, менялись нормы живописи и театра. Восторженно вдыхая московский воздух, немецкие гости не сознавали, что он насыщен грозовыми разрядами надвигающейся революции, а знакомые московичи не спешили открывать им глаза, чтобы не омрачать праздничное настроение. И потому второй московский период остался в их памяти как непрерывный фестиваль духовной жизни. Не вникая в глубокий кризис российской реальности, они вырастили в своих душах совершенно другой облик этой чужой страны – образ пряничного рая для всех ее жителей.

По-детски держась за руки, они бродили по арбатским переулкам, посещали церковные службы и пили чай в народных кабачках. И вдоволь нагулявшись, счастливые и вдохновленные, они наконец отправились на Курский вокзал, намереваясь сесть в поезд, который отвезет их в Ясную Поляну на обед ко Льву Толстому. На перроне они неожиданно столкнулись со знакомым по прошлому московскому визиту – с художником Леонидом Пастернаком, который вез в Крым девятилетнего сына Борю. Впоследствии поэт Борис Пастернак описал эту встречу в своей «Охранной грамоте»: хрупкий молодой мужчина поразил его своим наивным взглядом и благородной осанкой, а сопровождавшую его высокую женщину Боря принял за его мать или старшую сестру.

Петра

Правда, здесь нужно сделать сноску на то, что автор «Охранной грамоты» уже знал, что случайно встреченный им много лет назад на вокзале молодой мужчина признан гением всех времен и народов, а мальчик Боря еще этого не знал. И неизвестно, точно ли соответствует то, что подумал тогда мальчик Боря, тому, что написал юный Борис Пастернак. Он не то чтобы слукавил, а просто постепенно выстроил в душе лубочный образ Райнера Марии Рильке, о котором вряд ли бы вспомнил, если бы тот не оказался впоследствии гением. Нет-нет, я ничего такого не хотела сказать, это прорвалось мое второе Я, о котором я честно рассказала во вступлении в эту книгу.

Лу

Лу и Райнер расстались с Леонидом и Борей еще на перроне, так как российский художник с сыном ехал в самом дорогом классе, а немецкие гости из экономии – в самом дешевом. Они вышли из поезда на маленькой станции под Тулой и прощально помахали Пастернакам, смотрящим на них из вагонного окна. Найти дорогу к Ясной Поляне было не трудно – ее знал каждый встречный. Любовники весело шагали мимо сосновых рощ, березовых перелесков и бедных крестьянских домишек, наслаждаясь мыслью, что идут по истинно русской земле к истинно великому Русскому.

Они пришли немного раньше назначенного времени, так что смогли полюбоваться роскошным барским домом, позабыв на время о требованиях социальной справедливости. Их только немного смутил истошный женский крик, доносившийся из открытого окна второго этажа. Какая-то женщина произносила бесконечный гневный монолог, иногда прерываемый рыданиями, а иногда умоляющим старческим голосом. В назначенное время Райнер дернул веревку колокольчика. После долгого ожидания заветная дверь неохотно приоткрылась, позволив Лу протиснуться в прихожую, и тут же закрылась. Испуганный Райнер растерянно топтался снаружи, не зная, что ему делать. Но, к счастью, дверь снова отворилась и впустила в прихожую и его.

За дверью гостей ожидал старший сын Толстого, который провел их в большую комнату, увешанную картинами, и попросил немного подождать. Они натянуто заговорили о достоинствах висящих на стенах комнаты картин, делая вид, что не слышат воплей и рыданий, прорывающихся даже сквозь толстые стены и основательный потолок. Сын Толстого тоже вел себя так, словно ничего необычного не происходило. Так прошло много времени – по одним оценкам, полчаса, а по другим – не менее двух. И наконец к потрясенным гостям вышел сам Толстой, как-то сразу постаревший и согбенный.

Он спросил, что его дорогие гости предпочитают – обед в присутствии посторонних людей или прогулку с ним. Гости, хотя и были отчаянно голодны – в ожидании графского обеда они сэкономили на завтраке, – естественно, предпочли прогулку с ним.

– Тогда я покажу вам свои луга.

И он повел их по хорошо утоптанной боковой дорожке, обсаженной разноцветными цветущими кустами. Они пытались завести с ним заранее заготовленный разговор о вере в Бога и неверии, но вскоре заметили, что он не может сосредоточиться на высоких материях. Он раздраженно обрывал с веток головки цветов и бросал их обратно в кусты, а потом вдруг перебил Райнера, пытающегося развить какую-то мысль по-русски, и спросил:

– А чем ты занимаешься в жизни?

Райнер на секунду опешил, но пришел в себя и смущенно пробормотал:

– Я написал несколько вещичек и издал пару книжек стихов.

Толстой резко обернулся к нему и рявкнул:

– Разве я не предупреждал тебя, что поэзия никому не нужна? – И повернул обратно к дому. – Простите, но я должен вернуться и уладить свои семейные проблемы.

Он пошел по дорожке настолько быстро, насколько ему позволяла согбенная спина, а огорченные гости поплелись следом, голодные и безутешные. Они уже давно поняли, что великому человеку сейчас не до них.

Но они не могли долго переживать обиду и разочарование – им нужно было спешить. Их дешевые суточные билеты включали в себя возможность еще одной поездки. А в их планы входил душевный визит к крестьянскому поэту Дрожкину, жившему в родной деревне к северу от Москвы. Райнер перевел на немецкий сборник его стихов, скорей всего потому, что они были просты и незатейливы, как у Кольцова и Майкова, и его русский язык позволял Райнеру проникнуть в неглубокую суть его стихов.

Дрожжин встретил их как родных. Да он и чувствовал их родными – иначе с чего бы это Райнер выбрал именно его стихи для перевода? Он поселил гостей в новенькой, еще не закопченной чистой избе и вечером при свете коптилки читал им свои последние стихи. Они были растроганы и, выбросив из памяти неудачный визит к Толстому, заснули умиротворенные, чтобы ни свет ни заря отправиться бродить босиком по росистым российским лугам. В деревне их восхищало все: мычание коров, душистое сено на скошенных лугах, гостеприимные улыбки кротких крестьян, простота их быта. Но когда за ними заехал местный помещик Николай Толстой, родственник писателя, и пригласил пожить в его комфортабельном барском доме, они с радостью согласились.

Однако это был еще не конец их попыткам познать крестьянскую душу России – на окраине деревеньки под Ярославлем для них была снята свежепостроенная бревенчатая изба, в которой они поселились, чтобы жить полной жизнью простого крестьянина. Любезные хозяева избы оставили на столе буханку ржаного хлеба, лукошко картошки и полную солонку. Любовники спали на набитых соломой матрасах и варили картошку на дровяной плите, которую нелегко было разжечь. Однако на второй день они почувствовали, что картошки с хлебом им недостаточно, и купили кувшин молока у соседки. Назавтра стоявшее на подоконнике молоко скисло, картошка закончилась, а от буханки хлеба осталась только сухая горбушка.

<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
11 из 12

Другие электронные книги автора Нина Абрамовна Воронель