– Невозможно вынести, видя такой великий ум, гибнущий в такой нищете! Нужно что-то делать!
– Что делать? Что? – выдохнула она, ожидая, что граф сунет руку в карман и вытащит пачку денег.
Но граф только вздохнул, а на деньги не расщедрился:
– Поверьте, я бы охотно вам помог, но пока Бог хранит жизнь моих родителей, они мне денег не дают. То есть дают только на карманные расходы и больше ни-ни. Они вообразили, будто я все, что у меня есть, промотаю. И скорей всего, они правы. Но я что-нибудь придумаю, что-нибудь придумаю, клянусь.
Он осмотрел и ощупал кровать, а затем сообщил непонятно зачем:
– Кровать добротная, вполне годится.
Кровать и впрямь была добротная, резная, дубовая, супружеское ложе матери и отца. Но для чего она годится, граф объяснять не стал, а принялся шагать по комнате – раз, другой, третий, – громко считая шаги вдоль и поперек. Потом встал на колени и двинулся ползком, измеряя ладонью с растопыренными пальцами расстояние от двери до окна. Закончив измерения, он вскочил и радостно воскликнул:
– Придумал! Все очень просто – вы установите кровать в центре комнаты. Она поместится, я проверил.
– Зачем? – не поняла Элизабет.
– Как зачем? Разве не ясно? Укладываете Фридриха на кровать и приглашаете желающих увидеть великого философа на ложе болезни. В углу под окном разместится ведро с водой, куда должны стекать капли с крыши. Предлагаете посетителям пожертвовать на ремонт протекающей крыши, для чего у входа на столике поставите кувшин с широким горлом, куда они будут бросать деньги.
– Показывать моего Фрицци за деньги? Ни за что!
– Не вашего Фрицци, а величайшего гения человечества на ложе болезни! Каждый, кто посетит его, до конца дней своих будет хвастаться, что видел великого человека своими глазами.
– А вдруг никто не придет? – уже сдаваясь, прошептала Элизабет.
– Не беспокойтесь, прибегут!
– А как они узнают?
– Вы напишете письмо в газету с описанием величия вашего брата и трагизма его положения.
– А вдруг не напечатают?
– Напечатают! Это я беру на себя. Но надо все продумать. Например – как вашего брата одеть?
Не зная, что сказать, Элизабет молчала, ожидая решения графа – она не сомневалась, что ждать недолго. И точно – через пару минут он хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Конечно! Мы облачим его в одеяния Заратустры!
– Одеяния Заратустры? Что это такое?
– Заратустра был священнослужитель зороастризма, персидского культа, посвященного борьбе добра со злом. Что он носил, точно не знает никто, но предполагается, что он ходил в просторных белых одеяниях и в таких же шароварах.
Это даже хорошо, что никто не знает, какую одежду носил таинственный Заратустра. И где только Фрицци его откопал? Впрочем, это уже неважно, важно, что Элизабет заказала для него наряд, состоящий из просторного белого балахона и просторных белых шаровар. И теперь это одеяние навсегда останется нарядом великого Заратустры, который сказал… Господи, что же он сказал? Сколько она ни пытается и ни перечитывает книгу Фрицци, никак не может запомнить, что сказал его Заратустра.
Петра
Граф Гарри Кесслер, дипломат, писатель и покровитель искусства модерна, остался заметной фигурой на шахматной доске истории как выдающийся автор многостраничного собрания дневников, которые он вел ежедневно с двенадцати лет. Первый – вернее, второй, – том его дневников «Огни Берлина», где описываются годы между двумя мировыми войнами, был издан сразу после Второй мировой войны. Тогда как истинно первый, «Путь в бездну», долгое время считался потерянным. И только в 1987 году согласно завещанию графа был открыт банковский сейф на Майорке, где хранились дневники, освещающие период конца XIX века и начала XX до Первой мировой войны.
Дневники графа Кесслера вызвали огромный интерес и переведены на многие языки не только благодаря добросовестной и подробной манере записей, но и тому, что их автор состоял в знакомстве со всеми, кто был хоть чем-нибудь знаменит. Помимо того, что граф Гарри был красив, талантлив и широко образован, он умудрился очень удачно родиться и, как говорится, с младых ногтей качался на правильных коленях.
Его родители – гамбургский банкир Адольф Кесслер и ирландская красавица-певица, по прихоти судьбы носившая имя Алиса Линч, чем напоминала героиню парагвайской драмы, тоже ирландскую красавицу и тоже певицу, Элизу Линч. Впрочем, благополучная судьба Алисы мало походила на бурную судьбу Элизы, сходство было только символическим. Если в красавицу Элизу безумно влюбился неудачливый авантюрист, император Парагвая Франциско Солано Лопес, то в красавицу Алису так же безумно влюбился вполне удачливый первый император объединенной Германии Вильгельм. Это была последняя любовь великого старика к юной девушке, нечто вроде любви умирающего Гете к семнадцатилетней Ульрике.
Неизвестно, случился ли реально роман между Вильгельмом и Алисой, но точно известно, что первый германский император до конца своих дней осыпал милостями семью красавицы – он не только пожаловал ее супругу-банкиру дворянство и графский титул, но был также крестным отцом младшей дочери Алисы – Вильгельмины. Ее сын Гарри получил образование в лучших университетах Германии и Англии и с ранней молодости вращался в различных элитарных кругах – светских, дипломатических, артистических. Благодаря прекрасному воспитанию, близости к императорскому двору, а также красоте, богатству и личному обаянию он был желанным гостем любого модного салона, который по возвращении домой описывал в своем дневнике подробно, добросовестно и остроумно.
С кем только ни сводила его судьба за долгие годы ведения дневников – с Роденом, Майолем, Андре Жидом, Дягилевым, Нижинским, Рихардом Штраусом, Гауптманом, Новалисом, Верленом – всех не перечесть! Но главной точкой его интереса многие годы оставался Фридрих Ницше, которого он считал величайшим мыслителем всех времен и в увековечении памяти и наследия которого он сыграл неоценимую роль.
Вернувшись домой после первого посещения своего кумира, Кесслер не нарушил традицию – он сделал запись в дневнике:
«Когда я вошел, он спал. Его могучая головы, слишком тяжелая для его шеи, чуть склонившись направо, свесилась на грудь. Лоб у него огромный под копной все еще темно-каштановых волос. Его плохо ухоженные роскошные усы тоже еще не поседели. Глубокие темно-коричневые тени лежат на щеках под глазами. Опухшие кисти рук, опутанные зеленовато-лиловыми венами, выглядят восковыми и похожи на руки трупа. Несмотря на то что Элизабет принялась гладить его плечи и звать: «Проснись, дорогой, проснись!», он не проснулся. Он не выглядит ни больным, ни безумным, он просто выглядит, как мертвец».
Мальвида
– Не понимаю, куда исчез Савелий, – пожаловалась Мальвида дочери. – Я уже третий день не могу его найти, две пневматички ему отправила.
– Ты уже третий день его ищешь? Тайком от меня?
– Не то чтобы тайком, но не хотелось тебя волновать.
– Так что с тобой?
– Ничего особенного – по ночам сердце иногда схватывает.
– И ты третий день молчишь? Можно ведь вызвать нашего семейного врача, почему обязательно Савелия?
– Я к нему привыкла.
– Вечные причуды! А что ты делаешь, если сердце схватывает в Риме?
– В Риме у меня есть свой семейный врач.
Их едва не разгоревшуюся ссору прервал резкий звонок колокольчика у ворот. Ольга выглянула в окно.
– Ну, слава богу, нашелся твой Савелий! Мчится, как афганская борзая.
А Савелий уже вбегал в утреннюю гостиную:
– Мали, дорогая, вы меня искали? Что случилось?
– Куда же вы запропали без предупреждения? А если бы и вправду что-то случилось?
– Виноват, виноват, виноват! Но когда вы узнаете, куда я запропал, я уверен, вы меня простите.
– Если вы так уверены, рассказывайте!
– Мали, ты говорила, что у тебя схватывает сердце, – вмешалась Ольга.
– Да-да, сердце! По ночам иногда болит. Но вы сначала расскажите, где вы были, а потом займемся сердцем.