Жареный козлёнок бокора Вальдеса

– Ну, разумеется, мистер Трелони, – ответил капитан, сдержанно улыбаясь. – Я сам, лично, прослежу за этим.

Ещё через день капитан сообщил, что караван почти сформировался.

– Караван идёт на Зелёный мыс, – сказал он. – Там располагается большой рабовладельческий рынок, а на озере Ретба, что находится на этом мысе, караван возьмёт груз соли… «Архистар» и «Король Эдуард» будут ждать нас в Сен-Луи неделю. За это время мы должны будем вернуться обратно, но это только в том случае, если мы сразу найдём юнгу. Если мы не сразу найдём мальчика, то мы идём вместе со всем караваном на Зелёный мыс. А там уже нас будут ждать шхуна и бригантина… Всё, как видите, просто!

– А если мы совсем не найдём мальчика? – спросил мистер Трелони.

– Такого быть не может, – отрезал капитан. – Мальчик где-то в караване. Местным чернокожим в Сен-Луи он не нужен. Рабами здесь владеют исключительно «белые мавры».

– А как мы будем его искать? – спросил доктор.

– Пока не знаю, придумаем что-нибудь, – ответил капитан и добавил: – Маллам Ламин согласился быть нашим проводником. Он вам понравится. Он видел Лондон и Париж. И вообще, он – интересная личность.

Капитан замолчал и, вздохнув, неожиданно добавил уже другим, мягким голосом:

– И вот ещё что… Платон выкупил рабов. Пять человек… И отпустил их на свободу. Мы часто так делаем, когда бываем в этих местах. Но обычно мы уплывали сразу. А сейчас вот задержались, и эти рабы, – а раба здесь называют «абид», – никуда не хотят уходить от Платона.

– А почему они не хотят уходить? – спросил сквайр.

– Ну, мистер Трелони… Это ещё одна оборотная сторона местного рабства, – пробормотал капитан и смолк.

Вместо него заговорил доктор Легг.

– А потому, что им некуда идти и негде работать на себя, – сказал он. – А Платон их кормит и одевает, и не заставляет работать, между прочим. В общем, он – идеальный рабовладелец. Всем бы такого!

– Ну, и что нам теперь с ними делать? – опять спросил сквайр.

– Делать нечего, как взять их с собой… А на Зелёном мысе, может быть, мы что-нибудь для них придумаем. К тому же в походе эти сильные и молодые воины нам могут пригодиться.

– Надо им тоже купить верблюдов, – сказал сквайр. – Не пойдут же они пешком.

– Уже купили, – ответил Платон. – А сейчас надо подготовить к переходу наших матросов.

Скоро сквайр и доктор, стоящие на палубе, наблюдали, как Платон со снисходительным видом капрала, объясняющего что-то новобранцам, демонстрировал матросам особенности повязывания тагельмуста. Закрутив этим большим куском ткани голову и оставив под подбородком небольшую петлю ткани, он сказал, разведя руки в стороны:

– Нет в воздухе песка – можете радоваться и дышать, как хотите… Но если поднялся песок!

Тут Платон ловко надвинул петлю на лицо и закрыл тканью рот и нос, оставив открытыми только глаза. Матросы усердно стали повторять за ним все движения.

Мистер Трелони повернулся к доктору Леггу.

– Доктор, а вы не забыли, как повязывается тагельмуст? – спросил он.

– Конечно, не забыл, – проворчал доктор. – Я вам не мальчик…Что вы спрашиваете, дружище?

А потом настало утро, когда караван вышел из Сен-Луи и когда джентльмены познакомились с малламом Ламином.

На площади перед рынком их приветствовал на хорошем английском языке высокий чернокожий старик, одетый в рубаху, штаны до колен и белоснежный бубу, который доходил ему почти до щиколоток и имел нереально большие прорези в качестве рукавов. Очень чёрная даже по африканским меркам кожа старика напоминала потёртый и измятый шёлк или атлас без блеска, его большие чёрные глаза светились лукавством и умом, и не слишком густые седые брови странным образом подчёркивали их хитрый блеск. Худую вытянутую фигуру нового проводника венчала, именно венчала, гордая голова в тюрбане. Держался старик спокойно и с большим достоинством.

Сквайр и доктор с некоторым изумлением узнали в этом старике того полуголого чернокожего, который, как дятел, тюкал топориком по бревну, выдалбливая лодку в их первый день пребывания в Сен-Луи.

****

Сначала караван шёл по побережью, которое представляло собой бесконечную цепь песчаных дюн, заросших невысоким кустарником.

Это была странная граница трёх стихий – неба, песка и океана. Как ни старался старший погонщик направлять караван дальше от воды, но даже в полный штиль волны прилива прорывались далеко в пустыню и лизали копыта верблюдов. Глядя на дюны, мистер Трелони думал, что эти неподвижные песчаные волны, тысячелетиями сдерживающие нескончаемые удары океана, создают пейзаж без всяких признаков жизни до самого горизонта – только остовы редких разбитых лодок и выбеленные солнцем скелеты верблюдов, погибших здесь, не иначе, как от жажды, виднелись окрест.

Соседствующие друг с другом прибрежные дюны были разных цветов – рядом с белой песчаной горой высилась рыжая, а рядом с рыжей покоилась почти розовая, и это была не игра света. Песок по цвету действительно различался, почему-то в дюнах не перемешиваясь. И песок везде был полноправный хозяин, особенно днём, когда глазам было больно смотреть на дрожащее впереди белёсое марево, и когда пот растекался по плечам и лицу, обтянутому иссыхающей кожей.

Утром второго дня караван повернул от океана и поднялся на вершину песчаного холма, откуда вся местность, сбежавшая вниз, открылась, как на ладони – такие же песчаные холмы уходили вдаль без конца и без края. Мистер Трелони понял, что, очутившись в этом первозданном, отчуждённом мире, красота которого складывается из тишины и суровости, он вдруг оказался весь в его власти – во власти бескрайнего неба, бесконечного сыпучего песка и облаков странной формы, медленно ползущих, казалось, из самого сердца Африки.

Сквайр отъехал в сторону, остановил верблюда и, обернувшись в седле, посмотрел на океан – океан всё так же безучастно катил свои воды, зализывая следы, оставленные караваном.

Скоро пошли соляные озера, и уже почти высохшие, и ещё сохраняющие водную поверхность, с которой при приближении каравана взлетали стаи пеликанов – эти огромные белые птицы совершали сначала несколько прыжков по воде, потом с шумом били крыльями по водной глади и только тогда взлетали. Бакланы, между тем, продолжали сидеть на остовах деревьев и, казалось, провожали пеликанов удивлёнными взглядами.

Караван шёл по неширокой утрамбованной ногами путников дороге, изредка обозначенной кучками наваленных в беспорядке камней. Сойти с этой дороги грозило опасностью провалиться по колено в вонючий чёрный ил: по мере продвижения на юг земля всё ещё оставалась заболоченной, неплодородной.

С первого дня пути капитан и все остальные старались по мере сил найти в караване юнгу или определить место, где тот может быть спрятан. Юнги нигде не было видно, но с караваном шла закрытая повозка с большими колёсами, очень похожая на ту, в которой много лет назад путешествовал по пустыне мистер Трелони. В этой повозке, по всей видимости, ехали невольницы, за которыми был постоянный надзор. На дневные и ночные привалы слуги разбивали для женщин большой шатёр в отдалении от всего каравана, и подвозили повозку к самому входу в шатёр. Седоков повозки никто не видел, и на людях они не показывались.

– В караване единственное место, где могут спрятать юнгу – это повозка, в которой перевозят невольниц, – сказал капитан. – Сколько там невольниц и кто вообще там находится – мы не знаем. Повозка принадлежит Абу-Накаду, и его люди повозку тщательно охраняют… Платон узнал, что этот Абу-Накад – богатый работорговец.

– А как мы подберёмся к этому Абу-Накаду? – спросил мистер Трелони.

– Пока не знаю, – ответил капитан. – Надеюсь, что время покажет. А пока мы идём с караваном… Что-то предпринимать будем ближе к концу пути.

Капитан задумался, опустив глаза, потом посмотрел в сторону абидов Платона. Те сидели у своего костра на большом покрывале, замерев в странных, неудобных для европейцев позах, и, казалось, спокойно внимали тишине наступающей ночи. Быстро темнело. Несмотря на неумолчное позвякивание верблюжьих колокольцев, было так тихо, что слышался шелест ветра по песку, извилистая поверхность которого определяла направление этого ветра. Один невольник поразил капитана своим отрешённым застывшим взглядом.

– Как его зовут, мастер? – спросил капитан и показал малламу Ламину взглядом на невольника. – Вы уже узнали?

– Его зовут Билал, – тихо ответил маллам Ламин.

– А другого? Вон того, высокого? – спросил капитан.

– Его тоже зовут Билал, – ответил проводник, деликатно улыбнулся и пояснил: – Здесь всех рабов зовут Билал, и это не просто имя, это его положение в здешнем обществе… Обозначение такое – «абид Билал».

Доктор Легг, не сдержавшись, возмущённо фыркнул. Мистер Трелони поднял глаза к небу: небо было огромное, необъятное, на нём уже проступали звёзды, которые обещали скоро стать яркими, хрустальными. Все так устали, что разговаривать не хотелось.

Скоро капитан, назначив вахтенных на эту ночь, скомандовал «отбой».

****

Капитана разбудила перекличка петухов, которых кто-то вёз с собой в караване, и он откинул аббу.

В его лицо подуло свежестью – ночью было холодно настолько, что он даже продрог в своей аббе. Лунный серп ещё висел у него над головой, но капитан знал, что рассвет не заставит себя ждать, и вот-вот взойдёт солнце: в этих местах рассвета и заката почему-то почти не было, поэтому переход ночи в день был мгновенен настолько, что капитан не мог к этому привыкнуть.

Вернувшийся к костровищу после утреннего намаза Платон громко крикнул всем вместо приветствия:

– Поднять паруса!